Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко

беспрепятственно. Спрыгнув с балкона, Кадмил должен был приземлиться в нескольких шагах от стены. Поверхность барьера, имевшая форму шара, здесь загибалась вверх. Очутившись на земле, Кадмил вырвался бы из объятий поля и получил свободу.

К сожалению, трёх статуй оказалось недостаточно. Ну, не то чтобы совсем недостаточно – он всё-таки двигался вниз.

Двигался со скоростью неспешно ползущего муравья.

Мука была невообразимой. В сто, в тысячу раз хуже, чем тогда, в Разрыве. Пока он летел вдоль барьера, ещё можно было терпеть, но здесь, внизу, поле взялось за него по-настоящему. Кости превратились в раскалённые угли, внутренности раздавливал огромный кулак, кожа горела, будто облитая кипящей кислотой. Разум тоже подвергался атаке. Кадмил был совершенно уверен, что ему причиняют настоящий, непоправимый вред. Барьер убивал его, калечил, в мозгу лопались оболочки, только что сросшийся позвоночник разрывался на части. Мало того: боль с каждым вдохом удваивалась. Мало того: нельзя было пошевелить и пальцем, а гортань, кажется, превратилась в кровавые лохмотья и не могла произвести ни звука.

Мало того! Сверху, с балкона смотрела Мелита. Глаза её были огромными, полными ужаса. И это ещё больше усугубляло пытку. «Хватит! – думал, нет, мысленно кричал Кадмил. – Довольно!! Пожалуйста, всё, что угодно, пусть я умру, пусть исчезну навсегда, только бы это кончилось, пусть это кончится, пусть это кончится!!!»

И это кончилось.

Тяготение наконец превозмогло силу барьера. Кадмил проскочил сквозь проклятую сферу и грохнулся наземь. Здорово приложился спиной и локтем: звякнул, ломаясь, мрамор статуи. Но это была ерунда. Главное – исчезла боль. Как будто никогда не существовала.

Кадмил долго лежал, дыша всей грудью, не имея сил пошевелиться. «Лучшее из чудес, – думал он вдохновенно, – величайшее благо, бесконечное счастье. Не-боль. Странно, что ни в одном языке нет такого слова. Слова, чтобы описать блаженство, когда у тебя больше ничего не болит. Надо исправить этот недочёт. Придумаю и научу эллинов. Пусть у нас будет единственный язык, в котором есть «не-боль». А что, недурно звучит. Может, так и оставить?.. Ох, как же мне хорошо».

Кадмил поднял глаза и увидел, что Мелита всё ещё стоит на балконе. Неимоверным усилием поднял трясущуюся руку.

– В-всвпорядк, – произнёс он, цепляя зубы одеревенелым языком. – Всполучилсь!

Голос был похож на хриплый собачий лай. «Неудивительно, что Фавий три дня отлёживался, – подумал Кадмил. – Наверное, обычного человека такое приключение убьёт. Или оставит слабоумным. Но у меня же есть божественная регенерация, так, старина Локсий? Ну-ка, встаём! Помирать некогда!»

Мелита махнула в ответ, сумев каким-то образом передать в одном коротком жесте целый букет эмоций: облегчение, беспокойство, тень пережитого страха и нервозное нетерпение – что-то вроде «иди уже, а то заметят».

Он попытался встать – безуспешно. Предпринял новую попытку, дёрнувшись всем телом. Ничего не вышло. Запаниковав, рванулся изо всех сил, и только тогда понял, что всему виной верёвка, которая в полёте закрутилась вокруг статуй и намертво притянула его к Лахесис вместе с её мраморными сёстрами. Хорошо, что с этой стороны стена лабораторного комплекса была сделана глухой, без окон. В противном случае стражники увидели бы, как Кадмил барахтается на спине, точно огромный жук, и затащили бы его внутрь.

Непослушные пальцы нашарили на поясе нож. Батимская сталь со скрипом перепилила верёвку, и Кадмил, перевалившись на живот, пополз между низкорослыми оливами прочь от лабораторного комплекса. Встать он всё ещё не мог, да это было и к лучшему: при одной мысли о том, чтобы вновь коснуться защитного поля, Кадмила пробирала дрожь.

Он отполз от здания на полсотни шагов, перевёл дух и осмелился, наконец, подняться. Ноги, хоть и слабые в коленках, держали сносно. Обернувшись, Кадмил увидел лишь покрытый разнотравьем гребень горы. Барьер не только препятствовал тем, кто пожелал бы покинуть комплекс; он ещё и маскировал здание от посторонних глаз. Заплутавший пастух, поднявшийся по склону, не увидел бы здесь ничего, кроме скал, вереска и олив. Те же, кому не повезло наткнуться на барьер, принимали внезапный приступ боли за каверзы местного гневливого демона. И, оробев, бежали прочь, обратно в безопасную долину.

Кадмил послал воздушный поцелуй в небо – туда, где, как он думал, была Мелита – и захромал прочь.

Солнце скрылось за курчавой макушкой Парниса. Склоны, поросшие лесом, сменялись склонами, поросшими кустарником. Изредка попадались белые каменистые осыпи. Идти вначале было тяжко: донимала шея, ныл ушибленный о голову Мойры локоть, норовила сползти с плеч сумка. Отчего-то казалось несправедливым, что путешествие, полное настоящих опасностей и приключений, начинается со скучной, изматывающей, многочасовой ходьбы.

Но постепенно стало легче. Кадмил размеренно, глубоко дышал вечерним воздухом, густым от благоухания фисташковых кустов и олеандра. Всюду копошилась жизнь: мелькал в кустах заячий хвост, струились по камням тёмные змейки, ползали между кочек черепахи, вытягивая старческие тонкие шеи. Один раз из-под самых сандалий выбежала куропатка, и за нею – выводок птенцов, кургузых, крепко сбитых, размером почти с мать. Кадмил от неожиданности рассмеялся, а птицы, топоча лапками по земле, скрылись за ближайшим валуном. Всё вокруг странным образом успокаивало сердце: и то, что звери не боялись человека, шедшего по их владениям, и то, что склон становился более пологим, и то, что небо постепенно темнело.

Вскоре он уже с трудом различал, куда ставит ноги. Над громадиной Парниса сияла одинокая Геспер – «та звезда, что в небе всех звезд прекрасней». Кадмил был согласен с Сафо: пожалуй, ни одно светило не сияло для него с небес прекраснее, чем Геспер в этот вечер, в первый вечер его великого похода за свободой и могуществом. Однако, света от звезды было маловато, а другая любимица Сафо – Луна – восходить не спешила. Пришла пора устраиваться на ночёвку. С этим были согласны и гудящие ступни, отвыкшие от ходьбы за два месяца вынужденного отдыха (удивительно, что он вообще держался на ногах, но это, как видно, было ещё одним следствием усиленной регенерации). Желудок также подавал весьма недвусмысленные знаки. И довольно громкие.

Кадмил развёл костёр. Сидя у огня, поел баранины с лепёшками, запивая водой из меха. Затем растянулся на траве: земля всё ещё хранила дневное тепло. «Не опасно ли вот так валяться всю ночь под открытым небом? – пронеслось в голове. – А вдруг медведь?» Особого беспокойства, правда, не ощущалось: ну медведь и медведь, подумаешь. Лишь бы не Орсилора в своём зверином облике… Подумав, Кадмил всё-таки достал из сумки жезл и положил рядом, после чего закинул руки за голову и безмятежно уставился на проглянувшие звёзды.