Детектив и политика 1991 №4(14) - Эрик Кристи

не настаивает на точности и называет наугад два года — 1964-й и 1965-й, что уже предполагает возможность, по крайней мере, третьей даты, которая, как мы видим, более вероятна, — 1966 год.

Другое косвенное свидетельство назначения Андропова шефом КГБ до официального объявления об этом содержится в статье, которую румынский "кондукторе" Николае Чаушеску опубликовал в бухарестской партийной газете "Сыкнтейя" 7 мая 1967 года. В ней румынский диктатор жалуется на подрывную деятельность одних коммунистических стран против других. Советский Союз не поименован, но нет сомнений, что речь именно о нем. Как раз на это время приходятся разногласия между Москвой и Бухарестом, которые все больше и больше беспокоят Кремль — вместе с Югославией и Албанией, с другими странами-раскольницами Румыния образует как бы прорыв в погранично-оборонном поясе советской империи, что тянется от Черного моря до Адриатики. К тому же все более независимая в политическом и военном отношении Румыния обрывает территориальную связь метрополии с верным вассалом Болгарией. Весьма вероятно, что, перейдя на новую работу, Андропов прежде всего попытался воспользоваться новыми полномочиями и новыми средствами, чтобы взять реванш за неудачу на предыдущей и — уже не уговорами — вернуть отбившуюся овцу в Варшавское стадо. Но — снова потерпел поражение. Насколько оно было для него чувствительно и насколько Андропов злопамятен, свидетельствует такой факт.

Спустя 16 лет, через два с половиной месяца после того как Андропов стал Генеральным секретарем партии, он снова попытался расправиться с непокорным румыном. И снова неудачно: 31 января 1983 года румынская служба безопасности Секуритате раскроет инспирированный Москвой заговор нескольких генералов румынской армии с целью убийства Чаушеску, а 3 февраля промосковские заговорщики будут уже казнены.

Однако не так уж важно точное время назначения Андропова на пост председателя госбезопасности, сколько причины: почему именно его назначили на эту должность? И не столько даже персональные причины (они более или менее очевидны — Андропов зарекомендовал себя на партийной и дипломатической работе сторонником жесткого курса и бескомпромиссных решений, и как раз такой человек был нужен на этом посту), сколько профессиональные: ведь у Андропова не было позади ни военного, ни чекистского опыта. Поэтому его назначение вызвало недоумение у большинства западных журналистов и экспертов, которые находили одно-единственное, сугубо лирическое объяснение: Андропов-де был близким сотрудником Брежнева. На самом деле профессиональные причины перевода Андропова из отдела ЦК по связям с социалистическими странами в тайную полицию объяснялось родственной близостью функций, выполняемых обеими инстанциями.

Само существование такого колоссального аппарата принуждения, каким является Комитет государственной безопасности, обусловлено в первую очередь необходимостью удержать в пределах империи народы-сателлиты, точнее, окраинные народы — двойной пограничный пояс: союзные республики внутри СССР и социалистические страны на его границах. Что же касается собственно России, то нынешний режим является созданием русских и отвечает их социальным, политическим, моральным и психологическим нуждам. Иначе нам пришлось бы прибегнуть к мистическому объяснению происхождения имперского тоталитаризма, который под разными, не меняющими сути названиями — самодержавие, диктатура пролетариата — с переменным успехом существует на территории России уже не первое столетие. То, что чеху, или поляку, или эстонцу, или венгру представляется худшей формой имперского тоталитаризма, для русских, как для имперской нации, является формой стихийной демократии, адекватной их правовому сознанию, исторической традиции, повседневным нуждам. Империя ставит этот во многих отношениях отсталый народ вровень с передовыми, заставляет с ним считаться и дает ему ощущение равенства либо даже превосходства. Поэтому отказ от империи значил бы для русских отказ от своего исторического значения как великой нации.

Другими словами, империя — результат исторического выбора: между нею и свободой русские выбрали империю, ибо сосуществование в рамках территориально единой страны несвободы для покоренных народов и свободы для народа-покорителя невозможно. Невозможен и добровольный союз народов-сателлитов ни между собой, ни тем более с имперским народом во главе. Без аппарата принуждения он распался бы мгновенно, ибо связь между составляющими его народами, если воспользоваться выражением Герцена, основана на их перекрестном отвращении друг от друга. Можно даже рискнуть сказать, что если 250 миллионов человек, относящихся к вассальным народам, живут в насильственном рабстве, то остальные 138 миллионов, составляющие русское население, — в добровольном. Ибо свобода есть та цена, которую заплатил и продолжает платить русский народ за свой трагический выбор, не принесший счастья ни тому, кто выбирал, ни тем более тем, кто стал жертвой чужого выбора, превратившись в рабов раба. Русская империя — это бумеранг, ранящий на возвратном пути собственного владельца. Сошлемся на остроумное замечание Карла Маркса: народ, порабощающий другие народы, кует собственные цепи. Цепи, которые выковал русский народ, — самые надежные, самые совершенные в мире. Поэтому, независимо от того, как они называются (во времена Ивана Грозного — опричниной, а в теперешние — Комитетом государственной безопасности), их следует причислить к великим созданиям русского народа, в одном ряду с таблицей Менделеева, "Войной и миром", "Братьями Карамазовыми", балетом и спутниками.

Демографический парадокс последней на земле империи заключается в том, что она создавалась как русская империя, а по составу в итоге получилась империя многонациональная, где русские оттеснены на задний план количественно, хотя и выдвинуты с помощью органов насилия на передний план политически. Поэтому не только окраинные восстания против империи носят ярко выраженный национальный характер (неоднократные польские и украинские, венгерское, чехословацкое, сейчас афганское), но и восстания, захватывающие более близкие к центру районы страны, окрашены национально. Например, крестьянские войны Стеньки Разина при царе Алексее Михайловиче в XVII веке и Емельяна Пугачева при Екатерине Великой в следующем столетии были по преимуществу восстаниями нацменов (мари, чувашей, мордвы, татар) против русского засилья. Некоторые русские публицисты высказываются даже в том смысле, что, не приобрети Екатерина Великая в конце XVIII столетия Польшу, а с ней вместе и евреев, можно было бы даже избежать революции 1917 года. Ближайший вывод, который из этого делает Солженицын — об импортном характере революции: на том основании, что среди ее творцов русских было меньше, чем евреев, поляков, грузин, латышей и прочих малых народностей, вместе взятых. Но какой же тут импорт, если евреи, поляки, грузины и латыши были гражданами той же самой империи, как и русские, хотя получали от нее меньше, чем русские, то есть не были с ними уравнены ни в правах, ни в бесправии, что и понуждало их выступать против политически не своей империи, увлекая за собой недовольные слои русского населения.