Бабье лето - Адальберт Штифтер

— Я это заметил и подумал, что взгляд девушки доброжелателен и означает, наверное, общность нашего впечатления от спектакля.

— И значит, вы меня потом не узнали?

— Нет, Наталия.

— А я вас сразу узнала, как только увидела в Асперхофе.

— Мне приятно, что это ваши глаза тогда поблагодарили меня. Та благодарность глубоко запала мне в душу. Да и как могло быть иначе, ведь ваши глаза — для меня милее и прекраснее всего на свете.

— В душе я тогда уже поставила вас выше всех прочих, хотя вы были незнакомцем и я могла полагать, что останетесь им для меня на всю жизнь.

— Наталия, то, что сегодня со мною случилось, — это поворот в моей жизни, такое великое событие, что я и представить себе не могу. Я должен во всем разобраться и свыкнуться с мыслью о будущем.

— Это счастье свалилось на нас с неба без нашей заслуги, потому что оно больше, чем любая заслуга.

— Примем же его с благодарностью.

— И сохраним навеки.

— Как хорошо, Наталия, что я не мог впустить в свою душу строки Гомера, которые сегодня пополудни читал, что я отложил книгу, вышел в сад и что судьба направила мои шаги к мраморному фонтану.

— Если наши души склонились друг к другу, хотя мы оба не знали этого, то все равно они сошлись бы когда-то и где-то, это я теперь знаю наверняка.

— Но скажите, почему вы избегали меня, Наталия?

— Я не избегала вас, я не могла говорить с вами, как того хотелось моей душе, и не могла держаться так, словно вы мне чужой. Однако ваше присутствие было мне очень приятно. Но почему и вы сторонились меня?

— Со мной происходило то же самое. Оттого что вы были так далеки от меня, я не мог приблизиться. Ваше присутствие преображало все, что меня окружало, но неясное будущее счастье казалось мне недостижимым.

— Но вот и сбылось то, что готовилось.

— Да, сбылось.

После короткого молчания я продолжал:

— Вы сказали, Наталия, что мы должны навеки сохранить счастье, свалившееся на нас с неба. И правда, должны. Заключим же союз в том, что будем любить друг друга всю жизнь и будем верны ему, что бы ни случилось и чего бы ни принесло будущее, суждено ли нам вместе наслаждаться солнцем и небом или каждый будет смотреть на них в одиночку, только с болью думая о другом.

— Да, мой друг, любовь, неизменная любовь на всю жизнь, и верность, каким бы неблагосклонным ни оказалось будущее.

— О Наталия, какая радость бурлит в моем сердце! Я не представлял себе, как сладостно обладать вами, которая казалась мне недостижимой.

— Я тоже не думала, что вы отворотите свое сердце от важных вещей, которыми вы были поглощены, и обратите его ко мне.

— О моя любимая, моя дорогая, вечно принадлежащая мне Наталия!

— Мой единственный, мой несравненный друг!

Не в силах совладать со своими чувствами, я привлек ее к себе и склонил лицо к ее лицу. Она повернула ко мне голову и ласково подставила свои красивые губы моему поцелую.

— Навеки лишь твой, — сказал я.

— Навеки лишь твоя, — сказала она тихо.

Уже когда я прижался губами к милым губам, мне показалось, что она дрожит и что у нее снова полились слезы.

Повернувшись и заглянув ей в лицо, я увидел слезы в ее глазах.

Я почувствовал, что и у меня навернулись на глаза слезы, которые я уже не смог сдержать. Я снова привлек Наталию к себе, приблизил ее лицо к своей груди, припал щекой к ее прекрасным волосам, положил руку ей на голову и мягко прижал ее к сердцу. Она не шевелилась, и я чувствовал, что она плачет. Когда эта поза снова нарушилась, когда она заглянула мне в лицо, я еще раз горячо поцеловал ее в губы в знак вечного союза и безграничной любви. Она обвила мою шею руками и ответила на мой поцелуй тоже в знак единения и любви.

У меня в этот миг было такое чувство, что Наталия прониклась моей верностью и любовью, что ее жизнь слилась с моей жизнью. Я поклялся себе всем, что есть во мне великого, доброго, прекрасного и сильного, украсить ее будущее и сделать ее настолько счастливой, насколько это в моей власти и достижимо.

Мы сидели молча рядом, не в силах говорить, и лишь пожимали друг другу руки в подтверждение заключенного союза и нашего глубокого согласия.

По прошествии некоторого времени Наталия сказала:

— Друг мой, мы уверились в прочности и нерушимости нашей привязанности, и привязанность эта действительно не пройдет. Но что будет теперь и как образуется все другое, это зависит от наших родных, от моей матери и ваших родителей.

— Они посмотрят на наше счастье доброжелательно.

— Я тоже надеюсь на это. Но будь у меня полное право определять свои поступки самой, ни единой долькой своей жизни я не распорядилась бы так, чтобы это не понравилось моей матери. Это не было бы для меня счастьем. Я буду вести себя так до тех пор, пока мы вместе на этом свете. Вы, наверное, тоже?

— Я тоже — потому что люблю своих родителей и потому что мне в радость лишь то, что радость для них.

— И еще одного человека нужно спросить.

— Кого?

— Нашего благородного друга. Он так добр, так мудр, так бескорыстен. Он поддерживал нас, когда мы не знали, как быть, он помогал нам, когда мы в этом нуждались, а теперь он стал Густаву вторым отцом.

— Да, Наталия, его, конечно, нужно спросить. Но что, если кто-то из них скажет «нет»?

— Если кто-то из них скажет «нет» и мы не сможем его переубедить, то так оно и будет, и тогда мы будем любить друг друга до смерти и будем верны друг другу на этом и на том свете. Но видеться нам тогда больше нельзя.

— Если мы предоставили им решать нашу судьбу, так, наверное, и должно быть. Но этого, конечно, конечно же, не будет.

— Я твердо верю, что этого не будет.

— Мой отец обрадуется, когда я ему скажу, кто вы, он вас полюбит, когда увидит, моя мать будет вам второй матерью, а Клотильда привяжется к вам всей душой.

— Я чту ваших родителей и люблю Клотильду еще с тех пор, как услыхала ваши рассказы о них. Со своей матерью я поговорю сегодня же, я не смогла бы прожить ночь с этой тайной. Когда вы поедете к родителям, скажите им, что произошло, и пришлите мне сюда извещение.

— Да. Наталия.

— Вы отсюда снова отправитесь в горы?

— Я собирался так поступить. Но случилось нечто более важное, и я должен поехать к родителем тотчас. Лишь ненадолго, совсем наскоро заеду на свою теперешнюю стоянку, чтобы отменить работы, отпустить людей и привести все в порядок.

— Так нужно, наверное.

— Ответ моих родителей доставит не извещение, его доставлю я сам.

— Это еще приятнее. Разговор с нашим другом произойдет, наверное, здесь.

— Наталия, тогда у вас будет сестра в лице Клотильды, а у меня брат в лице Густава.

— Вы же всегда его любили. Все так прекрасно, что даже слишком прекрасно.

Затем мы говорили о возвращении мужчин, о том, что скажут они и как воспримет наш гостеприимец этот быстрый поворот событий.

Наконец, когда наши души несколько успокоились, мы поднялись, чтобы пойти в дом. Я предложил Наталии руку, которую она приняла. Я провел ее вдоль стены плюща, провел через красивый проход в саду, и мы вышли на открытое место с широким обзором.

Немного пройдя вперед, мы увидели Матильду, которая шла за оградой сада в сторону хутора. Калитка, ведущая из сада к хутору, находилась близко и была отворена.

— Я пойду за матерью и поговорю с ней сейчас же, — сказала Наталия.

— Если вы считаете, что так лучше, сделайте это, — ответил я.

— Да, так и сделаю, друг мой. Прощайте.

— Прощайте.

Она освободилась от меня, мы подали друг другу руки, пожали их, и Наталия повернула к калитке.

Я смотрел ей вслед, она еще раз обернулась ко мне, затем вышла через калитку, и ее серое шелковое платье исчезло за живой изгородью. Я вошел в дом и направился в свое жилье.

Там лежала книга со стихами Гомера, которые сегодня потеряли власть над моим сердцем, — лежала так, как я оставил ее на столе. Что произошло тем временем? Я прижал к сердцу прекраснейшую деву на свете. Но что это значит? Самая благородная, самая горячая, самая возвышенная душа принадлежит мне, привязана ко мне любовью. Ужели я это заслужил, ужели могу заслужить?

Я сел и стал смотреть на спокойное и ясное небо за окном.

В этот день я больше не покидал дома. К вечеру я вышел в коридор в северной части дома и выглянул в сад. На открытом месте, где зеленый лужок прорезает белая тропинка, прохаживались Матильда с Наталией.

Я вернулся в свою комнату.

В сумерках меня позвали ужинать.

Когда Матильда и Наталия вошли в столовую, Матильда с мягкой улыбкой и всегдашней своей приветливостью пригласила меня сесть рядом с ней.

ТОМ ТРЕТИЙ

1. Последствия

Мы собрались на ужин в той же комнате, где и всегда во время моего пребывания в замке проходили наши утренние, полуденные и вечерние трапезы, стол был покрыт белоснежной, тонкого полотна скатертью, вытканной, словно серебром по серебру, более красивыми и более старинными, чем теперь принято, узорами, слуга в белых перчатках стоял сзади нас, дворецкий ходил по комнате, у стены стоял шкап с отделениями, где находились различные, необходимые во всякой столовой предметы, — но сегодня все было для меня волшебно. На Матильде было фиолетовое шелковое платье с более темными полосками, плечи ее окутывала черная кружевная шаль. Каждый раз, когда в доме бывал гость, она переодевалась перед трапезой, делала это она до сих пор и ради меня и не преминула переодеться и в этот вечер. С милым и приветливым выражением тонкого лица, которое от темного шелка казалось еще тоньше, еще прекраснее, она опустилась в кресло между нами. Наталия была справа, я — слева. Наталия не успела переменить платье, на ней было то же светло-серое шелковое платье, что и днем, которое стало мне так дорого. Я почти не решался взглянуть на нее, и она тоже направляла свои большие, прекрасные, невыразимо благородные глаза чаще всего на мать. Была произнесена молитва, которую Матильда всегда совершала сидя и тихо, со сложенными руками, а потому и другие тоже творили ее сидя и тихо. Затем, по заведенному в доме обычаю, открылась двустворчатая дверь, вошел слуга с супницей, поставил ее на стол, дворецкий снял с нее крышку и сказал, как всегда: «Желаю приятно кушать».