Новые Миры Айзека Азимова. Том 3 - Айзек Азимов

— Николас, что с тобой? Ты испугал меня, мой ангел!

Но Найтли решительно зашагал в кабинет, и Алисе ничего не оставалось, как побежать следом за ним. С побелевшим лицом мировой судья снял с полки томик и благоговейно сдул с него пыль.

— Ах! — сокрушенно воскликнул он. — Почему я пренебрегал невинными радостями юных лет?! Дитя мое, ввиду продолжающейся неспособности моей правой руки к действиям, не окажете ли вы мне любезность полистать страницы, пока я не скажу вам остановиться?

Они являли собой невиданную доселе картинку добрачной идиллии: он удерживал книгу левой рукой, а она медленно переворачивала страницы правой.

— Так я и знал! — с неожиданной энергией провозгласил вдруг Найтли. — Профессор Джонс, мой добрый друг, идите же сюда! Это самое потрясающее совпадение… пример загадочной, мистической силы, которая временами играет нами, не раскрывая своей истинной природы и цели.

Приехавший вместе с ними профессор Джонс сам приготовил себе чай и, как подобает воспитанному человеку, оказавшемуся в обществе двух страстно влюбленных, удалился в соседнюю комнату. Услышав слова Найтли, он откликнулся:

— Вы уверены, что я не помешаю?

— Совсем наоборот. У меня важные сведения по поводу одного из ваших научных достижений.

— Но вы же заняты…

— Профессор! — воскликнула Алиса.

— Тысяча извинений, дорогая, — сказал профессор Джонс, входя в комнату. — Мой старый замшелый ум полон причудливых фантазий. Вы даже не представляете, как давно я… — Он сделал внушительный глоток чая (который заварил очень крепким), сразу же успокоился и замолчал.

— Профессор, — сказал Найтли. — Это милое дитя назвало вас современным волшебником, что тут же напомнило мне о «Волшебнике» Гилберта и Салливана.

— Кто такие, — любезно поинтересовался профессор Джонс, — Гилберт и Салливан?

Найтли испуганно поднял голову, словно желая проследить направление карающего удара молнии и успеть от него увернуться. Затем хриплым шепотом ответил:

— Сэр Уильям Швенк Гилберт и сэр Артур Салливан писали соответственно слова и музыку к величайшим музыкальным комедиям мира. Одна из пьес называлась «Волшебник». В ней тоже применялось высокоморальное снадобье. На женатых людей оно не влияло, но было способно вырвать героиню из рук молодого и красивого возлюбленного и бросить ее в объятия старика.

— Тем и закончилось? — поинтересовался профессор Джонс.

— Э-э… Нет… Послушайте, дорогая, когда вы так поглаживаете мою шею, у меня возникают, безусловно, самые приятные ощущения, но, должен признать, это меня отвлекает. Так вот, все закончилось воссоединением юных возлюбленных, профессор.

— Ага, — произнес профессор Джонс. — Тогда, может быть, учитывая близость вымышленного сюжета к реальной жизни, мы попытаемся устроить воссоединение Алисы и Александра? Во всяком случае я не хочу, чтобы вы на всю жизнь остались без руки.

— Я ни с кем не собираюсь воссоединяться, — решительно произнесла Алиса. — Мне нужен мой Николас.

— Ваш неожиданный подход к этой ситуации вызывает неоднозначные мнения, — сказал Найтли, — но об этом после. В пьесе есть решение, и я бы хотел обсудить его с вами, профессор. — Он мягко и добродушно улыбнулся. — Эффект снадобья в пьесе нейтрализуется действиями господина, который его изобрел. Другими словами, вашего прототипа, профессор.

— Что же он сделал?

— Покончил с собой! Всего-навсего. Произведенный его самоубийством эффект разрушил ча…

Профессор Джонс не дал ему закончить. Самым мрачным и загробным голосом, какой только можно представить, он изрек:

— Дорогой сэр, позвольте сразу же заявить, что, несмотря на мою привязанность к молодым людям, оказавшимся втянутыми в эту историю, я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на самоустранение. Подобная процедура может оказаться чрезвычайно эффективной при использовании традиционного зелья, но на изобретенный мною аматогенический состав, уверяю вас, она не подействует.

Найтли вздохнул:

— Этого я и боялся. Между нами, я считаю, что это худшая из всех возможных концовок в пьесе. — Он замолк и быстро взглянул вверх, словно извиняясь перед духом Уильяма С. Гилберта. — Она притянута за уши. Она не предусматривалась развитием сюжета. Получилось, что наказание понес человек, его не заслуживший. Другими словами, эта концовка не достойна мощного гения Гилберта.

— А вдруг ваш Гилберт тут ни при чем? — предположил профессор Джонс. — Вмешался какой-нибудь ремесленник и испохабил всю работу.

— Об этом ничего не известно.

Но острый ум профессора Джонса уже увлекся новой головоломкой.

— Мы можем проверить, — воскликнул он. — Давайте изучим стиль мышления этого вашего… Гилберта. Он ведь много чего написал, так?

— В сотрудничестве с Салливаном Гилберт создал четырнадцать произведений.

— Разрешались ли в них ситуации более разумными средствами?

— Во всяком случае в одном, — кивнул Найтли. — В «Радигоре».

— Кто это?

— Радигор — это место. Главный герой оказывается истинным баронетом Радигора, и, разумеется, над ним тяготеет проклятие.

— Как водится, — пробормотал профессор Джонс. Он знал, что подобное несчастье почти всегда сопутствует баронетам, и даже склонялся к мысли, что так им и надо.

— Проклятие вынуждало его совершать по одному или более преступлений в день. Случись ему пропустить хоть один день, как его ждала неминуемая гибель в страшных муках.

— Какой ужас! — пролепетала мягкосердечная Алиса.

— Разумеется, никому не под силу совершать каждый день по преступлению, и нашему герою требовалось любой ценой перехитрить злые чары.

— Каким образом?

— Он рассудил так: отказываясь от совершения преступления, он призывает тем самым свою смерть. Другими словами, совершает самоубийство. Но самоубийство само по себе является преступлением, а значит, он выполнил условия проклятия.

— Ясно, — задумчиво произнес профессор Джонс. — Похоже, Гилберт любит решать проблемы, доводя их до логического завершения. — Он прикрыл глаза, и его благородный лоб задвигался от кипящих внутри мыслей. — Скажите, старина Найтли, когда впервые был поставлен «Волшебник»?

— В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году.

— Теперь понятно, друг мой. Это был самый расцвет викторианской эпохи. Считалось непозволительным смеяться со сцены над священным институтом брака. Супружество рассматривалось как истинное таинство, духовная святыня, воплощение…

— Достаточно, — остановил его Найтли. — К чему вы клоните?