Лестница Якова - Людмила Улицкая

– Пройдет, пройдет, – великодушно пообещала Маруся.

В начале марта Амалия в роддоме Грауэрмана, на Арбате, где и сама родилась, произвела на свет двухкилограммовую девочку. Назвали Норой, как хотела того Маруся. Амалии больше хотелось бы Леночку. Но Норе не судьба была называться Леночкой… Старый врач – не то Марк Григорьевич, не то Григорий Маркович – принял роды и завязал ниткой геморроидальные узлы, от которых Амалия так страдала всю вторую половину беременности. И они прошли – на всю жизнь.

В конце сорок четвертого Генрих вернулся в Москву. Война повернулась к победе – “десять сталинских ударов” вывели советскую армию в Европу. Победа уже висела в воздухе, но похоронки все еще приходили.

После войны из всего класса выживших осталось двое мальчиков – Генрих и Джек Рубин. Джек вернулся без ноги. Из выпуска сорок первого года тоже выжили двое. Одним из двоих был Нолик Митлянский, ставший впоследствии скульптором… По сей день возле их школы стоит памятник этим мальчикам, который поставил Нолик в начале семидесятых. Но до этого времени еще надо было дожить.

Глава 42

Пятая попытка

(2000–2009)

Лиза и Юрик впервые увидели друг друга в наркологической клинике, в день его выписки. Лиза приехала за своей двоюродной сестрой Марфой, которая закончила курс лечения в один день с Юриком. Компания, второй час ожидавшая в приемной какой-то печати, запертой в столе ушедшей пообедать секретарши, состояла из Норы с Тенгизом и Юрика, с одной стороны, и, с другой стороны, Лизы, ее толстой тетки Риты, раздавленной несчастьем настолько, насколько можно раздавить стокилограммовую тушу, с крохотным ребенком, завернутым в полотенце, – трехмесячным сыном Марфы, которая ухитрилась родить, почти не заметив ни беременности, ни самих родов, – и самой Марфы, которой почти и не было, если не считать нарисованных бровей и больших коричнево-напомаженных губ. Марфа весь минувший год находилась в полном наркотическом провале и помнила только обрывчатые картинки. Марфа и Юрик были единственные из всей компании, которые между собой разговаривали. Все остальные родственники прошедших шестинедельный курс лечения осторожно молчали: они привыкли жить с позорной тайной, требующей неразглашения. Юрик и Марфа обсуждали какого-то оставшегося пока в клинике парня и даже порицали его заносчивое поведение…

Лиза, потратившая немало сил на вытаскивание с наркотического дна сестры, с интересом и симпатией наблюдала за еще одной семьей, которая тоже боролась за своего ребенка. Нора с Тенгизом выходили покурить каждые десять минут, причем мужчина перед первым выходом на улицу сделал сыну пригласительный жест.

– Нет, нет, Тенгиз, я не курю… пока… – засмеялся кудрявый наркоман. – Ну, еще дня три…

– Ну, Юрик, ты силен! – отозвалась сразу же Марфа.

– Вот если бы гитару принесли, я бы сразу снова подсел…

– Да в машине гитара твоя. Я взяла, – заметила мать.

– Ой, какая же ты, Нора…

“Может, и не родители, раз он по имени их называет”, – успела подумать Лиза. Но парень тотчас крикнул вслед уходящей женщине:

– Мам, шестиструнку, я надеюсь?

– Конечно, – кивнула она.

Нора принесла гитару, Юрик снял чехол, погладил рукой струны, они отозвались, как отзывается собака на прикосновение хозяйской руки – дружелюбно и преданно. И парень заиграл что-то давно знакомое, ласковое и веселое. Лицо его изменилось: он немного сжимал губы, глаза смотрели перед собой сосредоточенно, но явно видели то, что другим было недоступно. Голова слегка подергивалась в такт музыке.

“Как же они там просидели полтора месяца без книг, без музыки, без общения? Странное лечение. Какая-то американская массачусетская система, без таблеток, одними душеспасительными разговорами с психологами… Ну, лишь бы помогло… – подумала Лиза. – Бедная Марфа, бедный этот Юрик…”

Он показался ей очень симпатичным. И выражение лица, когда он играл…

“Счастливое лицо, да, как странно, наркоман, а именно счастливое лицо… А Марфа всегда страдает…” – подумала тогда Лиза.

Тут пришла секретарша, шлепнула печати, и обе семьи разъехались от стоянки в разные стороны, чтобы больше никогда не встречаться.

Вторую попытку соединить Юру и Лизу судьба сделала ранней осенью 2006 года. Юрик, к этому времени глубоко влезший в историю джаза и в музыкальную теорию, расположенную за гранью академической, и потерявший интерес к ансамблевой игре в качестве гитариста, освоил профессию, которая сама прыгнула ему в руки, – стал синхронным переводчиком. Его английский, непригодный для художественного перевода, идеально подходил к тому, что требовалось в кино, особенно когда надо было переводить современные американские фильмы, где действовали преступники, полицейские, футбольные болельщики и проститутки. Это был язык трущоб, и даже трущоб черных и латиноамериканцев, которым он владел в совершенстве и который не преподавали в институте иностранных языков. Естественно, его пригласили на фестиваль “Амфест”, первый российско-американский фестиваль. Переводил он по три фильма в день, работа была бешеная, но он с ней вполне справлялся.

“У меня дорожка короткая – напрямую от уха к языку”, – говорил он, имея в виду, что голова его полностью отключена и, как он выражался, “мозги не парятся”.

В перерыве между просмотрами в кинотеатре “Горизонт”, где собиралась вся московская элита, в особенности ее нечесаная часть, Юрик спустился выпить кофе, случайно оказался за одним столиком с Лизой – и не узнал ее. Но Лиза его узнала, немного поколебалась – а стоит ли напоминать? – и спросила, помнит ли он, как они вместе с Марфой выписывались из лечебницы. Чашка замерла у него в руке:

– Марфа умерла четыре года тому назад. Я был на ее похоронах.

– Да, я ее и хоронила. Она моя двоюродная сестра. Не место для знакомства, конечно. Но я вас там не видела… Не помню…

– В тот год трое из тех, кто тогда с нами лежал, умерли. Марфа, Мустафа и Егорушкин Слава. В отделении было 25 человек. Двое, насколько я знаю, соскочили, человек восемь скололись, одного убили, а про остальных ничего не слышал. В первый год все ходили на группу, потом потихоньку все побросали… В общем, все соответствует статистике. Я пошел… Мне пора.

Это была вторая попытка, и она была вполне неудачной. Эта полноватая девушка с длинными волосами и лицом, похожим на мордочку какого-то звериного детеныша – то ли на лисенка, то ли на волчонка, – напомнила ему о том, о чем он хотел забыть… Он и забыл немедленно эту встречу…

Лиза себя ругала – ну надо же быть такой идиоткой! Другой темы не нашла! Но понравился ей Юрик еще больше, чем тогда в нарколечебнице. Было в нем нечто неопределимое, чего не было в других, и совершенно отсутствовало то общее, что делало похожими друг на друга всех тридцатилетних, с которыми Лизе приходилось общаться… А что именно, надо подумать…

После смерти Марфы Лиза усыновила племянника Тимофея. Он родился с дефектами, которые в народе называют “заячья губа и волчье нёбо”. Эти дефекты совершенно не влияли на умственное развитие, но изрядно отравляли жизнь ребенку и его родственникам. Лиза много занималась мальчиком, устраивала в клиники, оплачивала пластических хирургов, очень привязалась к нему. Забрала его у тетки, которая была счастлива и Лизе только что рук не целовала. Лиза забросила журналистику и пошла работать в туристическую фирму на условиях партнерства. Дела у фирмы пошли очень хорошо – в большой степени благодаря Лизиному таланту говорить по телефону. Помимо хорошо подвешенного языка, присущей ей приветливости и общительности, у нее был удивительно приятный тембр голоса.

Словом, все шло замечательно, денег было предостаточно, она поменяла свою маленькую двухкомнатную квартиру у черта на рогах на трехкомнатную, на Миусы, в старый Московский район, в сталинский респектабельный дом, проделала Тимоше в общей сложности четыре операции, он стал хорошеньким, как Марфа в детстве, но гораздо ее умней. К шести годам серия операций закончилась. Хирурги не исключали, что еще одна косметическая операция может понадобиться, когда лицо его полностью сформируется, уже во взрослом состоянии. Тимоша был замечательный – смышленый, ласковый, с хорошим характером. Только черные азиатские волосы пришли к мальчику от неведомого отца…

Все было хорошо. Но Лиза затосковала. Ей захотелось ребенка. Выносить, родить. И, если можно, девочку. Это и был единственный изъян в ее благополучной жизни – она никогда не была замужем. Большого социального беспокойства она не испытывала, вокруг было много незамужних, разведенных, одиноких, но еще больше замученных семейной жизнью, в вечных жалобах на своих мужей, шастающих по любовникам бывших красавиц… Общеизвестный факт, что легче всего выйти замуж в девятнадцать лет наудачу, невесть за кого, чем решать эту проблему в тридцать, когда понимаешь, каким должен быть правильный партнер. К этому времени все сколько-нибудь стоящие мужчины разобраны, женаты, разведены и снова женаты, свободны только закоренелые холостяки, не склонные заводить семью, да те, кого даже на скудном рынке женихов побрезговали.