Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Панфилов. То есть автомат сделал…
Тарковский. Ну, как бы да! Грабитель, конечно, приходит, и этот нищий мужик убивает его из берданки наповал! Представляешь, какую надо проявить изобретательность во имя совершенно фантастической цели, возникшей из его неполноценности и мании преследования. Его мысль направлена не к тому, чтобы попытаться разбогатеть, но напротив – на разрушение и убийство! Не защитить себя при помощи созидания, а при помощи разрушения… а?.. Каково? убийство, спровоцированное изобретенной идеей…
Панфилов… Защита несуществующего богатства.
Тарковский. И какая изощренная, я бы сказал, «азиатская» идея?!
Панфилов. Причем, смотри, не рассчитывал ведь на руку, веревочку привязал… Изобретательный ум! Потрясающе!
Тарковский. Еще, Глеб, есть одна интереснейшая деталь в одном из его первых рассказов или в повести… Речь идет о женщине, БАБЕ, из богатой семьи, которая износила роскошную шаль наизнанку… а? Боялась, что она выгорит на солнце, так что износила ДОТЛА НАИЗНАНКУ…
Панфилов. Потрясающе! Всю жизнь «наизнанку», так и не поносив налицо… Все в ожидании чего-то… износить наизнанку!?. Это здорово! Да-а-а, но было еще время, когда я был совершенно убежден, что жизнь развивается в прогрессивном направлении. Я был даже уверен в начале 60-х, что жизнь развивается к лучшему и материально, и нравственно, как угодно… Я верил…
Тарковский. Все в это тогда верили, только вера иссякла на разных этапах у каждого по-своему…
Панфилов. Во всяком случае, во времена, когда полетел Гагарин…
Тарковский. Да. Это воспринималось как нечто идеальное! А Хрущев?
Панфилов. И Хрущев! А потом вдруг так быстро выяснилось, что апогей уже позади…
Тарковский. Явто время был на севере…
Панфилов. Это было время совершенно искренней убежденности…
Тарковский. А после «Иванова детства», где-то в те же времена, я был приглашен на одну из знаменитых встреч Хрущева с интеллигенцией…
Панфилов. Помню-помню эту встречу. На Воробьевых горах?
Тарковский. Нет, две было встречи: одна на Воробьевых горах, а другая в Свердловском зале в Кремле. Так вот на встрече в Кремле, помню, столы были выстроены в форме буквы «Ш», а во главе стола был президиум с Хрущевым и трибуна для выступающих. А за соседним от меня столом, там, где стол почти что упирался в президиум, сидели Твардовский и Солженицын…
Панфилов. А тебе нравится Солженицын?
Тарковский. Подожди, об этом потом… А тогда его безумно хвалили за «Ивана Денисовича», отмечая, что он первым в нашей литературе коснулся такой важной темы…
Суркова. Правильной дорогой пошел…
Тарковский. …Пошел правильной дорогой, то есть разоблачил культ личности и так далее… Что же касается литературы Солженицына, то должен сказать, что я не в восторге. По языку он кажется мне вычурным, немножко надуманным и как бы псевдорусским… Манерный такой язычок при публицистической конструктивности, а сама-то конструкция простенькая… Нет в нем поэтичности, полета, оторванности…
Панфилов…От материала…
Тарковский. …От материала, от среды, которая заставляет, например, парить в воздухе прозу Гоголя или Толстого… Другое дело, что Солженицын, конечно, удивительный человек. Я его уважаю за его гражданскую позицию, за то, что он не боялся говорить правду. А в наше время, извини меня, это…
Панфилов…За то, что он выстоял и не сломался!
Тарковский. Это чудо! А ты знаешь, что когда его спросили, каким образом ему удалось вылечиться от рака, то он ответил… Знаешь эту байку?
Панфилов. Нет, а что он ответил?
Тарковский. «Для того, чтобы не умереть от рака, нужно иметь чистую совесть». Вот так!
Панфилов. Это хорошо!
Тарковский. Мы ведь немногое о нем знаем…
Панфилов. Он высокого роста?
Тарковский. Нет, невысокого… рыжеватый, мешковатый – типичный провинциальный учитель. С веснушками на руках, на лице, с такой рыжей шкиперской бородкой, без усов. Норвежская такая борода… Тип немножко странный… Чрезмерно вежливый… Неприятно вежливый… Я с ним столкнулся там на перерыве, где нас бесплатно угощали бутербродами с маслом и красной икрой, и жидким чаем с лимоном. Я стоял в буфете за мраморным столиком, а он стоял за соседним. Я поздоровался с ним из чувства глубокого к нему уважения. Он ответил мне: «Здравствуйте. Простите, с кем я имею честь?»
Панфилов. Так и спросил?
Тарковский. Да, он должен знать, с кем он здоровается: он же был ЗЭКОМ – так что всегда все записывал, и его нельзя было взять голыми руками! Я сказал, что поздоровался с ним, потому что читал его книги, что мы незнакомы, но мне показалось естественным с ним поздороваться…
Панфилов. А он что?
Тарковский. Да ничего – просто кивнул в ответ и отошел в сторону. Он не подошел к моему столику, чтобы что-то спросить… в этом было что-то от провинциальной вежливости… Знаешь какой? Эмигрантского типа… тип вежливости, такой противненький…
Панфилов. Просто это его практика бывшего зэка…
Тарковский. Ну да – он должен знать, кто, что, зачем, с кем поздоровался…
Панфилов. А Шаламов?
Тарковский. Не читал его. Я почти ничего здесь не читаю в этом роде…
Суркова. Ав воспоминаниях Лидии Чуковской о том, как ее исключали из Союза писателей, она очень интересно пишет о том, как у них в домике на даче в Переделкине жил Солженицын, что он никогда не садился с ними за стол, не терпел никакого панибратства, не шел ни на какое сближение, ел из своей кастрюльки на своей отдельной тарелке…
Тарковский. Так он живет и здесь, в эмиграции, своим домом, своей жизнью, работает по 18 часов в день – так что дружеские отношения его только отягощали бы…
Панфилов. Ему нужно чувство дистанции, ведь он пишет толстые тома… А чтобы успевать их писать, нужно время: или-или! Интересно, что и в Америке сейчас он ведет себя очень независимо. Учит американцев, как жить, – прямо-таки хлещет их! Это не робкие замечания директора второго канала. Он их прямо-таки публично по морде… на банкете, где собираются по нескольку тысяч человек, все правду-матку кроет… Пророк!.. А вы даже не знаете «Колымских рассказов» Варлама Шаламова? Он тоже бывший учитель и очень
