Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

Князь Хованский попытался настоять на своем предложении:

— Дозволь все же, князь Михаил, разделив полк, вывести загодя к ловким для удара местам? Иначе, ясно и тебе, получится задержка с ударом. Не одновременно со всеми я подоспею. По берегу скакать добрых три версты пару тысячам, версты две еще пару тысячам. Разнотык не получится ли?

— Я уже сказал «нет». Повторю: не нужно ни тебе, ни Одоевскому делать каких-либо передвижений. Ваша задача — ждать. Терпеливо. И, главное, окольцевать себя засадами, дабы ни один лазутчик не прознал про ваши зажитья, чтобы никто из возможных перебежчиков не просочился из полков. Малая же задержка с ударом Передового полка, думаю, это не слишком плохо, во всяком случае, лучше, чем раскрытие Девлеткой наших замыслов. Ты вот о чем поразмысли: как тебе ловчее ввести полк в сечу. Мой тебе совет такой: раздели полк на три части, взяв себе основную, Хворостинину и Вельскому дай тысячи по две с половиной. Определи им места. Пусть они загодя разведают, как им туда скакать. Может, придется пересекать Рожаю, чтобы обходить крымцев по правому берегу, а ударить вроде бы от Серпуховской дороги.

— Ловко получится! — воскликнул князь Одоевский, вроде бы даже обрадовавшись. — Будто от Москвы помощь царева подоспела.

Тут и князь Репнин со своим словом:

— Ты, князь Андрей, весь полк за Рожай веди. Перемахнешь ее обратно, когда наступать начнешь.

— Верный подсказ, — поддержал Репнина главный воевода. — Я не говорил вам, что нынче ночью князь Федор Шереметев нападет на обоз по ту сторону Пахры. Весть об этом Девлетка непременно получит. А тут от Серпуховки — целый полк. Даже Дивей-мурза может поверить, что помощь нам подоспела.

— Хворостинину я могу доверить тысячи, — как бы сам с собой начал рассуждать князь Хованский, — а вот Вельскому? Молод. Славы к тому же жаждет.

— Эка невидаль. Первый он такой, что ли? Ты приставь к нему знающих свое дело тысяцких да советников добрых, под видом телохранителей. Вот и ладно будет.

Еще какое-то время обсуждали воеводы предстоящее на завтрашний день, и вот последнее слово главного воеводы:

— Возвращайтесь к полкам и готовьте ратников к пиру кровавому. Внушайте, судьба отчизны нашей в наших руках.

Едва воеводы вышли, Никифор Двужил тут как тут со своим словом:

— Перед отъездом к Шереметеву Косьма мне дельную мысль подал. Попросил обговорить ее с тобой.

— А что сам мне не изложил?

— Так вышло, — неопределенно ответил Никифор. — Не сложилась она, мысль та, видимо, окончательно.

— Что за мысль?

— Ты, князь, дружину свою вместе с Большим полком в сечу не вводи. Оставь при своей руке. В решительный момент на ставку хана пустишь ее.

— Я, Никифор, тоже об этом думал, только сомневался, будет ли от этого толк. Не во вред ли обернется? У Девлетки личный тумен. Получается один дружинник на пятерых отборных татарских воинов. Неудача подсечет волю русских соколов.

— Важно не число. Важны свежие силы. Это воодушевит наших мечебитцев, а татарам неуверенности добавит. Важно, князь, и другое: Девлетка не сможет послать свой отборный тумен в сечу, чтобы повернуть ее в свою пользу — дружина твоя отвлечет его на себя. А если удастся ханский стяг порубить? Считай, победа в наших руках.

— Может, мне лично повести дружину?

— Негоже. Тебе всю рать блюсти. Или уже не доверяешь мне?

— Доверяю, верный мой учитель и наставник. Доверяю.

Помолчали, каждый взвешивая еще раз принятое решение. Долго, казалось, молчали, но вот, вздохнувши, князь Михаил Воротынский высказал свое самое сокровенное на этот миг:

— Языка бы мне. Знатного. Даже не сотника. Раньше, однако, думать было нужно. Поздновато спохватился…

— Почему поздновато. Я возьму пару сотен дружинников и — в ночь. Расстараюсь, мой князь. Отпусти только.

— С Богом.

Еще даже не могли подумать они, как им повезет этой ночью. Да так, что лучше даже придумать невозможно. Михаил Воротынский, как и определил прежде, начал с воеводами, оставленными оборонять гуляй-город, осмотр вдоль всей крепостной стены, то хваля за продуманность, то делая мелкие замечания, хотя их можно было бы не делать — все с душой и очень тщательно готовились к отражению завтрашнего штурма; Никифор Двужил собирался с двумя сотнями храбрых дружинников выехать из гуляя за знатным языком, и вот в самое это время к крепости со стороны леса приблизилась небольшая группа крымских всадников. Вроде бы рядовых нойонов, но среди них, как оказалось, находился сам Дивей-мурза.

Когда в ставку Девлет-Гирея привезли истекающего кровью Теребердей-мурзу, а хан, не позвав лекарей, оставил его умирать, Дивей-мурза с тоской подумал, что теперь он остался один, лишившись талантливого помощника, чьи добрые советы часто имели решающее значение и кому можно было полностью доверять ответственное дело. Он понял одно: все нужно взваливать на свои плечи.

И к хану:

— Изъявите милость, о великий из великих, позвольте мне, рабу вашему, встать во главе штурма дощатой крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к вашим ногам, великий хан, а гяуров всех я порежу, как баранов!

— Лашкаркаши не водит нукеров на штурм. Разве у вас нет темников? Ты должен быть при моей руке.

— Вы, великий хан, как всегда, говорите мудрые слова, но я прошу вас, да продлит Аллах годы вашего могущества, отступить от принятого. Гуляй-город брать нелегко, это известно вам из заветов Субудея. Идти же на Москву, не разгромив гяуров, укрывшихся за досками, мы не можем. Зачем нам нужна угроза удара в спину?

— Уступаю твоей настойчивости. Да благословит тебя Аллах, разящий врагов.

Довольный тем, что ему удалось перебороть упрямство хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огородив себя боковыми дозорами, да и охрану взял малую, чтобы не привлекать внимания лазутчиков гяуров. Так будет лучше, посчитал он, и никак не предполагал знатный воевода, что случится у него неожиданная встреча с русскими порубежниками. Произошла она, когда Дивей-мурза оказался в том месте, где к гуляй-городу подступал овраг, и принялся прикидывать, как воспользоваться этим удобным подходом к крепостной стене. Спешили в это время по оврагу казаки и дети боярские из порубежной рати в гуляй-город по приказу князя Воротынского, а вел их княжеский гонец из суздальских детей боярских Темир Талалыкин. Он первым заметил лазутный отряд крымских татар.

Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать, что к чему, тем более численностью они превосходили врагов, татары же замешкались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь пропорол копыто триболой и завалился. Всадника тут же заарканил Талалыкин.

Захваченных допрашивал по поручению князя Воротынского Никифор Двужил, выезд которого за языком был остановлен, но крымцы, словно сговорившись, твердили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же такое единодушие показалось подозрительным, и он доложил об этом своему князю:

— Дозволь попытать?

— Что ж, не искренни раз, Бог простит.

Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало и Никифора Двужила, и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных.

«Не иначе, как оглядывали гуляй-город, где ловчее напасть», — рассудил главный воевода, а чтобы подтвердить этот свой вывод, повелел Никифору Двужилу:

— Поезжай, как и договорились, за языком. Очень он нужен. Знатный!

— Расстараюсь, — ответил Двужил. — Понятно мне, сколь важен много знающий язык.

Князь Воротынский надеялся на свою дружину и особенно на верного своего боярина, но даже он не мог представить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мурзы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с одним из своих сыновей — царевичем Ширинбеком. Уверенный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что русские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, Ширинбек не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что татары держат перед решающим боем ушки на макушке, все равно выслал бы вперед и в стороны дозоры, ибо, как считал, береженого Бог бережет. От этого правила он никогда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.

Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины убитыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич.

Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его: