Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

— Он может попасть камнем в летящую пулю, — говорили о нем.

И правда, он пробил не один офицерский глаз.

После разгрома коммуны Чэн бежал в глушь Гуандуня и скоро вступил в отряд Чжу Дэ, теперь главкома.

Под командой Чжу Дэ он дрался рядовым, взводным командиром и, наконец, политруком, после чего был послан агитатором в незанятые уезды — вовлекать в Красную армию молодежь. Он научился немного петь, плясать, показывать фокусы и уже достаточно разбирался в вопросах политики на селе. Он бродил из деревни в деревню под видом фокусника и напевал песню аграрной революции:

Долой помещиков,Долой тухао и джентри[39],Свершим аграрную революцию —Так радостно мы поем, радостно все мы поем.

Через месяц, когда он привел с собой двести добровольцев, его отправили в школу комсостава с учителями-иностранцами. Школа шла в обозе, слушатели ухаживали за мулами, лекции читались на стоянках. На дневках устраивали тактические занятия, и сражения армии прорабатывались у карты и затем в поле в присутствии старшего командования.

Командуя ротой под Чанша, Чэн ранен был в руку и отправился в полевой госпиталь с американским врачом, не знавшим ни слова по-китайски. Пришлось учиться его языку.

Когда Чэн вернулся в полк, там уже выходила большая стенная газета. В отделе «Личных вопросов» Чэн написал самое большое желание своего сегодняшнего дня — он хотел бы жениться.

В продолжение месяца его имя упоминали во всех смешных положениях, вышучивали на все лады в столовках и приглашали на диспуты по бытовым вопросам, прося высказаться подробнее. Однажды он выступил, и речь его была коротка.

— Я хотел бы жениться. Я это повторяю. Но я так занят, что у меня нет знакомых женщин. Я не вижу в этом ничего дурного.

Это выступление отчасти повлияло на то, что ему не дали полка, как было уже предположено.

После диспута к нему подошла девушка из Поарма и спросила, как именно он предполагал бы жениться.

— Я думаю, это зависит от любви, — ответил он и получил приглашение зайти к ней вечером.

Он забежал, рассчитывая просидеть не больше часа, и остался до рассвета. Потом они пошли вместе в сельский совет зарегистрироваться. Их записали в книге, — они три раза поклонились портрету Маркса и вышли женатыми.

Чэн довел жену до Поарма и бросился в часть, забыв условиться, где они встретят друг друга вечером. Он искал жену в клубе, в театре, в госпитале и, нигде не найдя, долго сидел потом у стены ее дома, злясь на свое дурацкое положение.

Ха-Чуань тоже его искала и так же, как он, злилась на трудности брачной жизни.

В тот день они поругались и решили жить порознь.

Затем Чэн был послан командиром партизанской группы в деревни Хубейской провинции и первый раз в жизни увидел Янцзы, великую реку Китая. Ему удалось списаться с женой Ха-Чуань, и она приехала к нему погостить недели две. Здесь впервые он просил ее объяснить, откуда она и кто, и много ль училась, и каковы ее взгляды на жизнь. Покорная аннамитская кровь, смешавшись с японской, дала смесь удивительного упорства — Ха-Чуань сама удивлялась своему мужеству и упрямству. Она родилась в Макао, в богатой семье, окончила американский колледж, болтала по-испански и что-то делала в подпольной китайской организации. Ей часто приходилось выдавать себя то за богатую женщину, то за служанку или девушку рискованной профессии, и она умела говорить разными голосами и ходить разными походками, чему ее специально учили два года. Она очень любила свою работу и всегда, когда волновалась, начинала подражать голосу и жестам какой-нибудь своей старой роли. Целыми днями она рассказывала Чэну о шпионах, и он затосковал: жизнь ему казалась гораздо проще.

Из Хубейской провинции он выехал с женой вверх по Янцзы, она — под видом богатой женщины, он — в качестве слуги. Теперь он умел плести цыновки и делать бумажных драконов.

— Посмотрим, что такое шпионство, — говорил он. — Если это толковое дело, я им займусь.

Вскоре вышел он с тридцатью джонками[40] по реке к Ханькоу, забрав с собой Ха-Чуань, которая сменила богатое платье на синюю кофту и варила рыбу, сидя на корточках, как другие женщины отряда.

Ханькоу начался за двадцать или тридцать ли[41] до того, как они его увидели. Не город — страна лодчонок, парусов, моторов и кораблей, страна наречий таких непонятных, что люди, сходясь, молчали, или объяснялись на плохом английском, или прибегали к помощи толмачей[42], которые им все перевирали за сравнительно большие деньги.

Чэн немедленно нанялся толмачом и выколачивал по пяти долларов в день.

— Я думаю, половина здешних людей шпионы, — говорил он жене.

— Больше, гораздо больше, — отвечала Ха-Чуань.

Ханькоу — богатый торговый город, с иностранцами и большим гоминдановским гарнизоном. Чэн, осмотревшись, решил действовать. Скоро он потопил две баржи с военным грузом, приготовленным для Ханьяна, моторку чиновника речной полиции и пловучий чайный домик для офицеров.

Ха-Чуань поселилась на берегу и открыла лавку близ главного порта. Чэн изредка бывал у нее и однажды прошел с ней на выставку живописи.

— Наша и японская живопись не созданы для мыслей, — заметил он после, глубоким вечером, когда Ха-Чуань лежала в его джонке и пела детским, необыкновенно ласковым голосом.

На реке вздрагивали паруса, пьющие воду, как бабочки. Морские корабли, опустив в воду железные усища якорных канатов, покачивались большими пчелами. По воде шли синие, красные, голубые и белые пятна, будто река поедала цвет всего того, что на ней жило.

— Чэн, я слышала, что тебя ищут, — сказала Ха-Чуань, — тебе нужно быть более осторожным.

— Нет ничего надежнее храбрости, — ответил он.

Но она повторила об осторожности еще раз и снова вернулась к этому разговору много дней спустя, когда они снова проводили ночь вместе.

— Через неделю тебе отрубят голову, — сказала она.

— В таком случае надо поторопиться с делами, — ответил он и в ту же ночь, отослав Ха-Чуань в город, потопил железную баржу с орудиями и поджег два интендантских пакгауза. Преследуемый полицией, он бежал со своими джонками вниз по реке до самого Гуанцзы.

Но осень уже влезала в реку, рассветы сковывались холодком, речная сырость делала вялой мысль.

Когда он твердо решил ехать один в Ханькоу, Ха-Чуань появилась сама. Она привезла тяжелые новости. Чэну следовало распустить речных партизан и зарыться в подполье. Они проговорили несколько дней и приняли такой план: Ха-Чуань возвращается к Ханькоу и оттуда потихоньку перебирается в свою армию, а Чэн распустит речных партизан и уйдет на север, к Нанкину, и там переждет зиму.

Они попрощались, и Чэн повез жену в город, в сопровождении мальчика-лодочника.

Стояла ночь силуэтов, когда подходили к Ханькоу. Лишь очень опытный глаз мог определить дорогу среди тысяч лодок. Они пристали к знакомому берегу, недалеко от рисовых складов.

— Иди, — сказал Чэн. — Весной мы встретимся.

Ха-Чуань, с лодки на лодку, побежала к берегу.

— Уйдем, начальник? — спросил лодочник-мальчик.

— Подожди, она что-нибудь крикнет нам.

И сразу, точно подслушав его мысль, раздался крик. В нем был зов о помощи. Чэн разобрал знакомый тембр голоса.

— Я здесь, Ха-Чуань! — крикнул он и встал, чтобы прыгнуть на соседнюю лодку, но мальчик схватил его за ногу, повалил и тотчас оттолкнул лодку.

— Когда женщина так кричит — тебе нельзя выходить на берег, — шепнул он.

— Ее убили, дурак ты, — сказал Чэн.

— Такую женщину нельзя просто убить, — сказал мальчик одними губами и выгреб на середину реки.

Они вернулись в отряд. Чэн распустил людей и вдвоем с мальчиком ушел в Нанкин.

Там он вел работу в порту, учился русскому языку и одиноко страдал оттого, что не знает судьбы Ха-Чуань.

Его пугало, что она может вывернуться не так, как следует коммунистке. Затем он получил приказание ехать на север, в Мукден, в распоряжение Маньчжурского комитета партии, но из Шанхая выехал на канал Кра. С тех пор как он поступил в армию, прошло целых три года. Когда он вспомнил свои первые дни у Чжу Дэ, ему становилось стыдно, как много дней потеряно зря.

Тан хотел остаться в партизанском штабе еще дня два, так как ожидали приезда корейских товарищей.

Он обходил фанзы, занятые представителями отрядов, отдыхающими разведчиками, работниками политических организаций и молодежью, бросившей города и семьи, чтобы вступить в антияпонскую армию. Обычно его сопровождал кто-нибудь из больших командиров и обязательно Луза, которого Тан неутомимо расспрашивал о советских делах и Дальнем Востоке.