Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

пел он скороговоркой, под общий хохот слушателей, —

Дзеньги мине много била,Моя война ходила,Тятика, мамика пулпадила.

Все хохотали как сумасшедшие, потому что Семка переводил, а хунхуз, как выяснилось, действительно был в молодости купцом.

…Дьесят сутика муника била,Тятика, мамика тоже била…

Он смеялся вместе с другими, скреб голову и в конце концов забыл конец песни.

— Сама хунхуза пасыла, — сказал он прозой и махнул рукой.

В начале четвертого дня добрались до штаба. Это было крохотное селеньице в глуши Ляолинских гор.

Партизаны оживились. Никто из них, кроме старшинки, ни разу не был в этом таинственном месте, откуда суровая рука Главного штаба направляла их судьбы.

Старшинка строго сказал Лузе:

— Дорого буду за тебя просить, так и знай.

— Я разве пленный?

— Пленный не пленный, а расход сделал. Ты подтверди, если спросят, что много труда имели мы найти и доставить тебя.

Селеньице было набито народом, как в праздник. Кривоногие, плечистые монголы валялись на кошмах, подле стреноженных лошадей. Высокие, белолицые китайцы южных провинций возводили новые фанзы. Маленькая кузница тарахтела от ударов молота, и полуголый кузнец картаво пел отрывистую песню, похожую на цепь проклятий.

Штаб помещался в кумирне. У входа группой стояли сытые, чистые офицеры, один из них спросил:

— Это русского товарища привезли? — и велел Лузе итти внутрь.

Старшинка закричал, что ему велено передать русского в руки командира Ю Шаня.

— Ничего, — ответил военный, — я его братка, начальник штаба его.

— Расход также большой мы понесли, — сказал старшинка и, не ожидая ответа, пошел по улице, не оборачиваясь на зов военного.

Глава вторая

Ноябрь

Шло триста самолетов над тайгой к океану.

Луза поправлялся быстро. 2 ноября его выпустили погулять во двор, а через три дня перевезли во Владивосток. Он написал, что хочет седьмого быть на параде. Но об этом нечего было и думать. Он был еще слаб.

Готовясь к семнадцатой годовщине Октября, город поспешно чистился. В гавань сходились корабли: дымил просторный «Алеут» — китобойное судно; стоял посреди Золотого Рога «Красин», иностранные флаги мелькали во всех концах бухты.

Восемьдесят лет тому назад в Золотой Рог, называвшийся Майской бухтой, вошли первые корабли. Они стали на якорь в том месте, где недавно встречали челюскинцев. Вековые сосны и кедры спускались к берегу залива, и пройти в конец его, в теперешний Гнилой Угол, было нельзя. Пять лет спустя основался военный пост «Владивосток», и жителей было в нем сорок один человек.

Жил город до революции беззаботно. Воду для питья ввозили из Японии, веники для подметания полов — из Чифу, тарелки — из Гамбурга, мясо — из Тяньцзина, яйца — из Маньчжурии, со станции Маоэржань, — так рассказывала Лузе Варвара Ильинична, приехавшая с ним в город.

— Упо, — пробурчал он. — Хупо, упо.

Потом набросал на бумажке: «Глупо».

Она обиделась и замолчала.

Луза думал: «Веники из Чифу — это ничего не значит, зато была крепость. Гарнизон тысяч сто, да артиллерия, да флот. А теперь кругом институты, да жить страшно…»

На другой день Варвара Ильинична привела к нему в гости Зверичева. Инженер ехал на Сахалин и был весел.

— Васька, жив! — закричал он еще из коридора. — Ты, смотри, не вздумай до времени помереть. Поднажми на свои гормоны, скорей окисляйся, поедем границу смотреть.

— По… оили?

Он написал: «Построили?»

— Ну-ну! Поедем, покажу. Да ведь ты ни фига не видал, брат ты мой. И флота нашего не видал? И промышленности? Понастроили! Воду, Васька, нашли, вот что приятно! В полосе вечной мерзлоты. А передний пограничный план не узнаешь. Электричество вам провели, ученых людей поселили, такое изобретают — голова, брат, кружится. Пантелеев, конюх твой, нынче парашютный инструктор. Да! Шестьдесят парашютных вышек поставил в Георгиевском районе… А Тулякова, сторожа вашего, помнишь? Снайпер первого класса, дьявол. Всех старых партизан собрал на границу. Ну, о пограничниках и не говорю. Теперь готовы. Можем обороняться до самого Шанхая, — сказал он со значением и захохотал своей остроте.

Потом, успокоившись, стал пространно рассказывать, как идет приграничная жизнь, и, сам того не замечая, хоть и старался говорить понятно, называл множество вещей, совершенно неизвестных Лузе.

Василий слушал, перебивая инженера, а потом махнул рукой, — все равно обо всем не расспросишь, — но удивление его было велико, и он в душе не всему верил из рассказов Зверичева. Ему трудно было понять, зачем нужны на границе профессора, электромеханики и ученые физики, чем будут заниматься институты и лаборатории и где они там все разместились на узкой полоске приграничных колхозов.

Седьмого ноября Лузу положили у окна. Он видел кусок мутного снежного неба и гребни сопок. С Ленинской улицы доносились музыка и грохот танков.

Луза продолжал вспоминать, что с ним произошло в Маньчжурии.

…В штаб, куда Лузу велел поместить начальник северных отрядов Ю Шань, съезжались командиры со всей Маньчжурии. Приехал из Аньдуна на корейской границе Чу Шань-хао. У него было четыре пехотных бригады и два кавалерийских полка. Пять самолетов без горючего стояли у его штаба на корейской границе. Приехал из Хайлара полумонгол, полукитаец Сяо Дай-вань, герой бергинских стычек. С японцами, приехал Бей Лай, атаман приуссурийских таежных волков. Цин Линь, похожий на иностранца, в крагах и с тросточкой, безрукий Ван Сюн-тин, командовавший теперь большим горным отрядом. Маленький старшинка Тай Пин также был приглашен на совет, в знак внимания к его заботам о Лузе. Приехали молодые командиры из красных армий юга и добровольцы-студенты — из Манилы, Гавайи, Гонконга и Индии. Говорили только по-английски, на «пиджине», так как на родном невозможно было сговориться из-за сотни наречий. Ю Шань и Луза английским не владели, им дали переводчика, студента из Бейпина.

Ожидали Тана из Маньчжурского комитета революционной партии. Предстояло серьезное дело — выбрать командарма на всю Маньчжурию.

— Шансы имеешь? — спрашивал Луза Ю Шаня.

— Наверно, не имею, — отвечал Ю Шань. — Я не знаю, как тут считают. Я бы хорошо командовал. Я молодой. У меня грехов мало.

В ожидании Тана командиры обсуждали прошлые свои операции и приглядывались друг к другу. Все были знамениты и все хорошо командовали. Ю Шань говорил Лузе:

— Наверно, я не имею никаких шансов. Но я хочу получить одно — армию, которой еще нет. Я сделаю ее на глазах у всех, она победит.

— А на границу обратно не хочешь?

— Там народ есть, — отвечал Ю. — Я хочу туда, где никого нет. Теперь не надо делить — тайга, долины, реки, север, юг… надо делить — промышленность, деревня, транспорт, — убежденно замечал он, и Луза, хоть и не мешался в партизанские дела, не мог не одобрить его деловых планов.

Представители Маньчжурского комитета Китайской народной партии спешили на совещание из Гирина. Пробираясь лесами и спускаясь на лодках по маленьким деревенским рекам, они торопились, хотя и были, как всегда, осторожны.

Один из них был тем самым Таном, знаменитым партийным конспиратором, который являлся бессменным руководителем Маньчжурского комитета народно-революционной партии. Он был складный, невысокого роста старик. С ним ехал молодой командир 4-й Красном армии, только что прибывший из Советского Китая, ловкий кантонец с красивым, нежным лицом и тонкой, бескостной фигурой акробата. Они познакомились третьего дня ночью, за час до отъезда, и разговорились в пути.

Сначала они расспрашивали друг друга о том, о сем и отвечали подробно. В вопросах и ответах оценивали друг друга. Называли общих знакомых, известные даты, декреты. Пытались установить, что каждый из них знает и насколько умен и осведомлен в политике. К рассвету они замолчали, потому что почти сдружились. Перетолковав о сражениях, земельной реформе, внутрипартийных новостях и настроениях армии, они точно выяснили общие контуры своих биографий, хотя о личной жизни не было сказано ни слова, и к утру стали говорить с тем сдержанным равнодушием и той недосказанностью мыслей, какие характерны для очень близких людей, с полуслова понимающих друг друга.

Спутник Тана молча выслушивал воспоминания о партизанских стычках, расспрашивал о погоде, о том, долга ли зима, о дождях и реках Маньчжурии. Тан отвечал кратко:

— Да, зимы ветрены, снега мало. Дожди затяжные, с мая по август. Реки непостоянны, опасны. Разливаются бурно. Летом нет дорог из-за грязи. В моде высокие колеса. Летом воевать трудно, хотя партизаны предпочитают лето.