Степан Разин (Книга 1) - Степан Злобин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдалеке простучал в доску сторож...
Холодок струился в окно сквозь высокий куст барбариса, росшего в палисаднике возле избы. Ветерок, казалось, летевший с прохладных синеющих звезд, ласкал жаркие щеки стрельчихи. Улица опустела и погрузилась в сон.
В этот миг Маша забыла, зачем ожидает она атамана, убийцу мужа, и ждала его так, будто вся ее жизнь зависела от его прихода...
Тяжелая поступь послышалась от перекрестка. Человек шел уверенно, смело. Другой забегал, показывая дорогу, что-то торопливо вполголоса бормоча.
– Тут, батька, тише, мосток-то ветхий! – предостерег он совсем уже недалеко от корчмы.
«Он!» – догадалась Марья.
Раздался треск сломанных досок.
– Эх, сатана! – злобно воскликнул густой голос Разина.
И на этот возглас вдруг, как по знаку, ото всех соседних, припертых на ночь, ворот отделились тени и побежали к мостику.
Холод прошел по затылку стрелецкой вдовы.
Не помня себя, распахнула она шатучую дверцу в корчму из своей каморки.
– Измена! Убьют его! – закричала она не своим голосом.
Казаки вскочили, роняя скамейки.
– Кто? Где?!
– На улице... рядом... – пролепетала она без голоса.
Двое разинцев кинулись в дверь, третий выскочил прямо через окно на улицу, откуда уже доносились крики, как будто там шла настоящая битва.
– Батька, держишься?! – выкрикнул кто-то.
– Держу-усь! – откликнулся Разин.
Стрельчиха пристыла к окну, но ничего не могла увидеть. Судя по шуму, десятки каких-то людей сражались перед ее воротами. Кто-то прыгал через соседние заборы, кричали:
– Держи-и! Лови-и!.. Воеводского брата лови, не пускай!..
Проскакали мимо какие-то лошади...
– Признали тебя, князь Михайла! – крикнули всадникам вдогонку. – Не мы, так стрельцы тебе голову снимут!..
Толпа возбужденных казаков откуда-то набралась в корчму. Шумно потребовали вина.
Маша стояла как истукан перед тем же окошком, не в силах еще понять всего, что случилось...
– Спасибо, хозяйка, что атамана нам берегла! – сказал казак, который скакнул в окошко.
– Себя берегла, – огрызнулась Марья. – У моих бы ворот побили, с меня бы и спрос!
– Спасибо, хозяюшка, что себя берегла! – весело подхватил Разин, зажимая рукой левую кисть, из которой сочилась кровь. – Завяжи-ка мне рану... – Степан взглянул на нее и узнал. – Марья, ты?! – воскликнул он в каком-то смятении и, словно опомнившись, тихо добавил: – Ты раны-то перевязывать можешь?
– Бабка лучше сумеет, – сказала она и, будто в смертельном испуге, протиснулась в свою комнату...
Старуха, которая проспала всю стычку, уж хлопотала с тряпьем, перевязывая казаков...
Только теперь вдова поняла, что это князь Михайла с засадою был обращен в бегство... Повалившись ничком на постель, она не слыхала больше гула казацких голосов, который долго еще не прекращался в корчме, не слышала, как казаки пили, как одни из них выходили во двор, другие входили, чтобы выпить по чарке за здравие атамана и за его избавление...
«Что ж я творю?! Для чего мне его головы спасать?.. Да смерти ли ныне желаю ему? Пошто же болит мое сердце его раной?! Неужто же я простила ему все на свете и больше прощу? Ведь не стану его я травить. А вот схочет он, кликнет меня, как собаку, – и побегу за ним вслед... Покинет меня – и жизни не станет... Неужто же он колдовством такое со мной сотворил?!»
Стрельчиха не слышала, как, несмотря на уговоры Наумова, Степан выслал всех из избы и остался один...
– Марья! – услышала она рядом с собой его голос.
Маша в страхе вскочила. Разин стоял перед ней хмельной, сумрачный, тяжелый, как глыба.
– К тебе пришел... – сказал Степан тихо. – Со струга на русскую землю сошел, перво тебя ветрел... Потерял... Ходил я по городу, все тебя искал, – не нашел... Ан вот ныне снова ты мне на пути... Не уйдешь от меня теперь...
Марья при этих словах Степана бессильно закрыла глаза и, стоя спиной к окну, словно боясь упасть, оперлась ладонями о подоконник.
«Так, чай, и шлюхе своей твердит, что за ней плыл в персидское царство!» – подумала Маша, сама удивившись той ненависти, которая в ней вдруг вскипела против персидской княжны и дала ей силы.
– Полюби! – приблизившись к ней, шепнул атаман. Он взял ее за плечи и притянул к себе.
Стрельчиха резко откинулась от него назад. Она ощутила у себя на лице жар и запах вина от его дыхания, чувствовала его пронзительный взор. Марья слыхала, что взгляд Степана покоряет людей и смиряет врагов... «Не сдаться ему, не посмотреть в колдовские глаза, устоять перед ласкою и угрозой! Не явить ему ни боязни, ни радости!..» – твердила себе Маша.
– Слышишь, сердце отдам! – горячо сказал Разин, настойчиво привлекая ее к себе.
От его волнения словно искры пронзили все ее тело...
– Не волен отдать, атаман! – наперекор всему своему существу хрипло, с насмешкой сказала она. – Ты птицу персицку себе завел и сердце ей отдал свое на поклев... А я, атаман честной, – задыхаясь шепнула Марья, – я... и вишни с наклевом не кушаю – курам кидаю...
Она подняла ресницы, невольно взглянула ему в глаза и в зрачках Степана увидела не любовь, а знобящий холод...
– Марья! – будто с угрозою выдохнул он.
Злые сильные руки оттолкнули ее. Она повалилась к себе на постель...
Неловко задев тяжелый струганый стол, Степан опрокинул подсвечники. Мрак охватил избу. Маша зажмурилась в ожидании, с трепещущим сердцем, уже покорная и готовая сдаться ему. Прошло мгновение, другое... Хлопнула дверь избы. По крыльцу громыхнули тяжелые сапоги атамана. Собака кинулась на него и с жалобным визгом отпрянула прочь.
По мостовой в тихой улице долго еще, казалось целую вечность, отдавалась мерная поступь Разина.
Жертва Волги
«Корчемная женка станет еще мудровать надо мной! – сквозь хмель и злость думал Степан. – Дался я им? То воевода ломается, лезет: „Отдай ясырь, отдай персиянску княжну“... Вишь ты, „царских кровей девица“... То Наумов кричит: „Войско губишь!“ Теперь стрельчиха: вишь – „птицу персицку завел“! И впрямь заведу! Плевать мне, что царских кровей! Ясырка и есть ясырка – что хочу, то творю!..»
Раздраженный Степан миновал отпертые городские ворота, даже не заметив воротной стражи, которая заранее попряталась от него, предупрежденная казаками, что «батька гневен». Пройдя два-три дома по слободе, Степан задержался.
– А ну, отходи к чертям, кто тут лазит за мной, а то и башку посеку! – громко сказал он.
– Да как же тебя одного-то пустить, Тимофеич! Ведь ночь! – оправдываясь, отозвался из-за угла ближайшей избы Наумов.
– И-их, дура-ак! Нашел отколь провожать! – сказал Разин, неприятно задетый тем, что Наумов, а может быть, и другие казаки слышали весь его разговор со стрельчихой. – Спать ступай! Что ты бродишь за мною, как тень! Как же ты, тезка, князя Мишку, главного волка, поймать не сумел!
– Он на коне, а мы пеши, батька! – оправдывался Наумов. – Отколь взялся конь, не могу и вздумать!.. Следили робята весь вечер за улицей, а коня не видели...
– А словить бы нам воеводского брата в разбое, то воевода ласковым стал бы! – поддразнил Степан.
– А мы еще потолкуем с боярином, Тимофеич! Скажем так: коли уж в Астрахани разбойники на казаков нападают, а по Волге и пуще могут напасть, – заговорил Наумов вполголоса. – Мы, мол, тяжелые пушки покинем все тут, а фалконеток покинуть не можем... А я, Тимофеич, весть получил из Паншина и из Качалинска-города: там к нам новые казаки пристанут и пушки свои с собой повезут. Тогда нам на что тяжелые пушки отселе тащить – без них в пути легче... А фалконетки мы обещаем отдать воеводе у Царицына со стругами, как Волгу минуем...
– А вдруг да не схочет? – сказал Степан.
– А мы ему, батька, ясырь привезем в покорность, княжну твою под купецкий залог отдадим да пушки, какие тяжеле. Ну, что там еще?.. Неужто ты шубу ту пожалеешь, какой он тогда любовался?
– Жалел я добра за казацкую волю! – воскликнул Разин. – Боюсь, он ясырь возьмет, пушки возьмет, шубу на плечи взденет – да снова упрется: скажет, что пушки не все...
Наумов обрадовался: в первый раз Степан Тимофеич заговорил о выдаче ясыря воеводе как о возможной сделке.
– А ты, батька, не давай вперед! Скажи: на прощанье, мол, шубу тебе приготовил, а ты не пускаешь!.. Придется, мол, крестному шубу и беречь до Черкасска...
– Эх, была не была, попытаем! – воскликнул Степан. – Ну, ты ступай спи, – отослал он Наумова.
– Люблю тебя, батька! – воскликнул Наумов, пожал ему руку и скрылся в своем шатре, невдалеке от шатра атамана.
Тимошка Кошачьи Усы вскочил с кошмы, на которой сидя вздремнул.
– Поранен ты, батька?! – тревожно спросил он.
– Я и сам-то забыл, что поранен, – такая и рана! – отмахнулся Степан.
Он прилег на ковре. Но рана вдруг стала отдаваться острой болью, мешала спать... «Пойду поброжу по бережку», – сказал себе атаман. Он поднялся и пошел меж шатрами и между казаками, спящими под открытым небом у чадящих костров.
