Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

— А конечно! — ответил тот. — Как штык. С Помуевичем на пару.

— И все, больше никого с вами не было?

— А кто? Ну, Никола Опутя сколько-то сидел, мы с ним в карты дулись. Еще эта, как ее, в байдарке ночевала, блядешка-то… а, Зинка, Зинка! За нее ваш капитан Коркодинов просил, чтобы оставили, а то ей далеко домой бежать было, а с утра он ее хотел задействовать… — вдруг он сконфузился, налил себе стопку и выпил.

— Ты про кого толкуешь? Про Зинку Пху, что ли?

— Ну конечно! Кх-х!.. Про кого же еще!

— Ага… А музей, значит, не сработал на пульте?

— Нет, не сработал почему-то.

— Ладно, ребята, гуляйте. А я все-таки пойду…

Он оглянулся на них, выходя со двора. Цветные футболки близнецов, Галкин желтый батничек… Вслед доносилоь тихое пение:

— Перед ним красавица японкаНапевала песню о любви.А когда закатывалось солнцеДолго целовалися они…

Свет в доме, где жил Опутя, не горел. Бяков постучал наугад в одну из двух дверей. Немного спустя скрипнула внутренняя дверь, и женский голос спросил:

— Вам кого?

— Опутин Николай здесь живет?

— Здесь. Только его нету дома. Уехал минут десять назад, не знаю куда. Машина остановилась, бабикнула, он оделся и ушел. А вы его товарищ?

— Ну… в-общем, так.

— Тогда и сами знаете, где искать.

Снова скрипнуло. Вася постоял под желтой лампочкою, и стал спускаться с крыльца. Теперь путь его лежал к избе Зинки Пху.

Зинка состояла на связи у старшего опера Илья Коркодинова; несмотря на предписываемую секретность отношений, об этом в городе знали, наверно, все. Подружки даже звали ее Потайная. Вообще Зинка была веселая пьяница и растопырка, у нее гужевались и командированные, и солдаты-дембеля, и отбывшие срок зеки. Она знала многих, ее знали многие — так что агентом могла быть довольно ценным. Бяков помнил ее избушку с зимы, когда пришлось выковыривать оттуда вновь ставшего на преступный путь Леню Бобика, укравшего из садика ящик майонеза.

Еще подходя к Зинкиной избе, он услыхал несущееся из нее разухабистое, на два голоса — мужской и женский — пение:

— Штоб она была симпат-тичнаяИ пердела, как паровоз!Обязательно, обязательноШтобы рыжий цвет волос!..

Вошел, не стучась, просто дернул дверную скобу.

Поперек кровати, спустив бриджи к сверкающим сапогам, раскинулся прапорщик Вова Поепаев. Зинка прыгала на нем сверху; оба при этом пели. Увидав оперативника, прапорщик вскинул ладонь в знак приветствия. Зинка обернулась и кивнула.

Вася сел к столу, налил пива из ополовиненной трехлитровой банки, хлебнул глоток, другой. Зинка с Вовой не прервали своего занятия. Вдруг песня грянула крещендо, и тут же Вова взревел быком.

После чего смахнул с себя наездницу, поднялся, натянул штаны; взял банку со стола, и чудовищным глотком опустошил ее. Продекламировал, махнув рукою:

— Однажды зимним вечеркомВ борделе на МещанскойСошлись с расстриженным попомПоэт, корнет уланский,Московский модный молодец,Подъячий из Сената,Да третьей гильдии купец…

И исчез, — только брякнула калитка.

— Ты бы закрывалась, бесстыдница, — сказал Вася.

— С ним разве успеешь! — заголосила Зинка. — Он, как придет, так сразу… ничего не успеешь, а он уже… знай успевай, поворачивайся!..

— Надо все успевать, — поучительно молвил оперативник.

— Дак я разве не понимаю… — Зинка притихла. — Мне как… трусики надевать, или нет?..

— Вопрос неверный и неконкретный. Женщина у нас по Конституции — свободное существо, и только она сама вправе решать, надевать ей что-то, или нет. Или, наоборот, снимать. Тут все должно быть конкретно до предела. Вопрос должен ставиться так: желаете ли вы, гражданин, вступить со мною в акт совокупления? И действовать в соответствии с ответом. Так вот, я отвечаю: нет.

— Тогда я надену, можно?

— Почему же нет? Даже нужно.

— Н-но… А теперь что?

Пху уселась на табуретку по другую сторону стола, воззрилась на Васю.

— Вот какая, Зинаида, штука… Ты ведь знаешь, что музей ограбили?

— Ну как же!

— А то, что его заведующая пропала?

— Невеста ваша. Как же не знать!

— Пойдем дальше… Ты ведь ту ночь в райотделе провела?

— Ага. Меня Илья Степаныч оставил. Он меня с утра в ИВС хотел подсадить, к одной мохнатке. Которая в гостинице две шали стырила. Чтобы я ее на сознанку уговорила. А я выпивши была, да и домой далеко идти: дай, думаю, останусь, заночую в «байдарке». Поспала там, потом с Калямом в Ленкомнате в папки-мамки играли…

— Подожди. А рататуевский парень был?

— Я же говорю: спала. А как проснулась, мы с Калямом в Ленкомнату пошли, в папки-мамки играть. И вот, лежу под ним и слышу: кто-то вроде пришел. Потом встали, я и спрашиваю: кто это там ходит? А он: да это Никола Опутя, он в музей бегал, там сигнализация сфурычила. А сама я его не видела, уснула опять на стульях. Илье Степанычу сказала, правда, что ночью вроде выходили на сигнал, дак он меня наругал: это, мо, не твое и не мое дело, чего ты суешься? Кому надо, тот и разбирайся. Ну, не мое дак не мое…

— Вот, значит, как… — Вася разжал крепко сцепленные пальцы. — Вот, значит, как…

— Что еще: пока Калям свет не зажег, я подходила к окну, глянула на улку из-за шторочки. Дак вот: там около столба человек стоял. Кто — не знаю, не разглядела. Но стоял, это точно. Видно, с Опутей пришел, его и ждал.

— Задала ты мне, Зинуха, задачу, — оперативник перевел дыхание. — Это же… черт знает что…

— Что знала, то и сказала, — с достоинством отвечала бывшая супруга вьетнамского гражданина. — А кто врет, тот сам умрет.

— Ладно, ложись спать. Да закрывайся, а то опять какой-нибудь гость нагрянет.

— От вас закроешься! Последнюю дверь сломаете, окошки перебьете…

Какое хорошее лето. Над городком снова мерцали звезды и летали легкие ветерки. Куда теперь идти? Вася остановился, привалился к забору какого-то огорода. По идее — надо бы к Опуте. Если снова нет дома — дождаться, схватить мерзавца, и — в отдел. Это, безусловно, вариант. Конкретный. Но самый ли лучший? Почему этого Опутю прикрывают, к примеру, Помуевич с Калямом? Все замешаны в ограблении? Взяли втроем картину и булаву? Нет, там — есть что брать и покруглее: тот же склад… Однако его не тронули, а где-то без двадцати восемь этот рататуевский слуга заходил в музей, когда там была Зоя… Тут надо мотать, мотать и мотать. А с чего начинать? Есть ли смысл кидаться сейчас к Опуте? Тем более ночью, без наручников. Можно все испортить. Надо посоветоваться с утра с Тягучих, с начальником уголовки Семенищиным, все им рассказать, составить план, и по нему уж начать отработку… Допросить отдельно Зойку и Каляма, свести их на очную ставку. Калям вряд ли расколется, — ну, так ведь хоть что-то! Не сидеть же пеньками, надо работать, искать Зою. Главное — ее найти, провались он, этот музей, вместе со всеми причиндалами! А пока надо идти домой. Отдыхать. Завтра будет очень тяжелый день. Завтра он начнет с утра жучить эту свору.

Бяков жил в общежитии пуговичной фабрики: это был старый двухэтажный барак, как и большинство маловицынских казенных жилищ, — правда, с отоплением от фабричной котельной. Из родни у него остались лишь младшая сестра да тетка по материнской линии. Эта тетка и приютила их, когда мотоцикл с отцом и матерью раздавил пьяный тракторист. Но у нее самой были проблемы с личной жизнью, и она сдала ребят в детдом, там они и выросли. Сеструха потом окончила ПТУ на штукатура-маляра, вышла замуж за такого же бездомного, и они уехали в Чечню, в совхоз, где строителям сразу давали жилье. Она еще писала брату в милицейскую школу, но вот уже полтора года — ни звука. И не поедешь туда узнавать, что случилось, сдерут еще кожу, или повесят вниз головой. Прошлый год он просился туда с отрядом — отказали: здесь, мо, тоже своих проблем хватает. А тетка — тетка куда-то сгинула, в поисках своей личной жизни. И он очутился здесь в поисках своей жизни, протекающей в борьбе с разными неконкретными типами, мечтая найти в глубинке довольство и семейный покой.

Он мягко ступал по пыли, тяжелой в ожидании утренней влаги. И уже видел окна своей общаги: где темные, где светлые. Но так и не дошел до нее: парень, дыбающий у калитки дома, возле которого он проходил, вдруг развернулся за его спиною и ударил в голову чем-то мягким и оглушающим…

Очнулся он в полной темноте, и застонал от страшной боли в затылке. Тотчас легкие пальцы коснулись его лица, и тихий голос сказал:

— Лежи спокойно, Васенька. Все пройдет, пройдет…

— Зоя, Зоюшка! — встрепенулся он. — Зоя, Зоюшка! — встрепенулся он.

ТЕРЕМ ИНТУИТА