Уинстон Черчилль. Последний титан - Дмитрий Львович Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конфедеративная концепция единой Европы была сформулирована Черчиллем еще до начала Второй мировой войны и в дальнейшем использовалась им в военных переговорах со Сталиным и Рузвельтом, а также влияла на принимаемые решения. Например, выбирая, на кого из балканских лидеров сделать ставку: на руководителя Народно-освободительной армии Югославии коммуниста Иосипа Броз Тито или командира четников генерала Драголюба Михайловича (1893–1946), он руководствовался не идеологическими, а геополитическими соображениями, отдав предпочтение Тито, который фактически предложил создание Балканской конфедерации.
Политик вернулся к своим идеям после окончания войны, выступив с инициативой налаживания взаимодействия между Францией и Германией. Понимая, что его предложения с возвращением Германии на приоритетных условиях в европейскую семью звучат кощунственно для современников, Черчилль указал на важность обращения к «благословенным актам забвения» (термин Уильяма Гладстона). Есть вещи, которые нельзя забыть, но движение вперед, считал политик, невозможно без того, чтобы не «повернуться спиной к ужасам прошлого». «Мы не можем брать с собой и нести через грядущие годы груз ненависти и жажду мщения, рожденные ранами прошлого», – наставлял он своих международных коллег{382}.
Спустя несколько лет идея франко-германского союза станет аксиомой, но в 1946 году, когда ее озвучил Черчилль, она была в штыки принята не только во Франции, но и среди британских консерваторов. Тори были убеждены, что ядром объединенной Европы должен стать англо-французский союз. Но Черчилль отводил Британии иную роль. Он считал, что его стране следует «благословлять и способствовать всем изменениям на континенте», а также «оказывать помощь, выступать гарантом и всячески поддерживать движение к европейскому единству». Но при этом Британия не должна «являться обычным членом союза» и быть ограниченной в отношениях с доминионами и США. «Мы с Европой, но не в ней, – хитроумно объяснял он свою позицию. – Мы связаны с Европой, но не заключены в нее. Мы ассоциированы с Европой, но не поглощены ею». Фактически Черчилль ставил свою страну на один уровень со сверхдержавами – СССР и США. В соответствии с концепцией трех сфер, он рассчитывал, что Великобритания, опираясь на империю и Содружество наций, способна выступить связующим звеном между Старым и Новым Светом.
Многоуровневый характер политики Черчилля позволил в дальнейшем и сторонникам, и противникам евроинтеграции причислить его к своим духовным отцам. Сам же Черчилль благодаря европейской теме вернулся в большую политику. В сентябре 1946 года он выступил в Цюрихском университете с известным призывом «Возродись, Европа!», в мае 1948-го стал одним из инициаторов проведения в Гааге Конгресса Европы, лично возглавив британскую делегацию, в которой из 140 членов было 22 лейбориста. Также он принял участие в двух первых сессиях Совета Европы в Страсбурге в августе 1949 и 1950 годов. Во время Гаагской конференции 1949 года, когда он вошел в зал, все делегаты из европейских стран приветствовали его стоя. О нем стали говорить, как о «самом известном британце на континенте»{383}.
Каждое посещение Черчиллем конференций и конгрессов сопровождалось программными выступлениями на тему объединенной Европы. Примечательно, что его заявления отличал контурный характер без погружения в детали. Отсутствие конкретики объяснялось тем, что, предлагая создать Соединенные Штаты Европы, Черчилль проявлял осторожность, чтобы избежать противопоставления новой структуры с США и не портить отношений с заокеанским партнером. Американская тема всегда занимала особое место в биографии британского политика. Нельзя забывать, что его мать была из Нью-Йорка, а сам он назвал себя однажды «союзом англоязычных стран». Кровь была существенным фактором, но не определяющим. «Уинстон наполовину американец и на сто процентов англичанин», – иронично констатировала Клементина. Интересы родной страны всегда были для Черчилля первостепенными. Еще в июне 1898 года, постигая в Индии азы международной политики, он задавался вопросом, ответ на который и так был очевиден: «Насколько вероятно, что хитрый Дядя Сэм станет доставать для нас каштаны из костра в Азии, Африке и Европе?» Активно выступая в поддержку англо-американского союза, Черчилль признавал конфликт интересов между двумя странами. Однажды он даже указал одному из послов США на угрозу «американского империализма». Дипломат попросил его разъяснить, что британский политик понимает под этим термином. «Завоевания! Колонии! – ответил наш герой. – Вы вскоре будете такими же, как мы»{384}.
На этот счет Черчилль не ошибся. Выйдя из Первой мировой войны единственным победителем, обогатившимся на полях сражений, США стали активно теснить «владычицу морей» в 1920-е и последующие годы. Когда администрация 30-го президента США Калвина Кулиджа-младшего (1872–1933) предложила распространить нормы Вашингтонского морского соглашения, устанавливающего паритет линкоров и линейных крейсеров в ВМФ Великобритании, США, Японии, Франции и Италии на все боевые корабли, Черчилль выступил категорически против этой инициативы. В своем меморандуме для Кабинета министров (июль 1927 года) он писал: «Мы не желаем попадать под власть Соединенных Штатов. Мы не можем сказать, как они себя поведут, если в недалеком будущем окажутся в положении, когда они смогут давать нам указания относительно нашей политики, скажем, в Индии, или Египте, или в Канаде, или в любом другом важном вопросе. <…> Я бы не доверил Америке командовать, как и не доверил бы Британии подчиниться». В сентябре 1928 года Черчилль признался графу Данди, что американцы «заносчивы и полностью враждебны нам, они стремятся доминировать в мировой политике». «Нам следует твердо ответить, что мы сами будем решать, насколько большой флот нам необходим»{385}.
В 1930-е годы по мере нарастания нацистской угрозы Черчилль стал более благожелательно настроен по отношению к США, считая, что американцев следует активнее привлекать к решению европейских проблем. После начала Второй мировой войны он выбрал укрепление англо-американских отношений одним из приоритетных направлений своей политики, публично называя США «самым могущественным государством в мире» и открыто объявив о том, что «наши судьбы в значительной степени будут зависеть от политики Соединенных Штатов… <…> и мы делаем все возможное, чтобы поддерживать с ними все более тесный контакт». В самый разгар войны он призвал американский и британский народы объединиться. «Если мы будем вместе – нет ничего невозможного. Если мы разделимся, все будет напрасно», – заявил он американской аудитории. Занимавший в годы войны пост вице-президента США Генри Уоллес (1888–1965) задастся вопросом: не вызовет ли предлагаемое сближение Соединенных Штатов и Великобритании опасения у других государств насчет претензий двух англоязычных стран на мировое господство? «Подобного рода предположения не должны препятствовать принятию необходимых и правильных мер», – уклончиво ответит ему британский премьер{386}.
После войны Черчилль выступил с концепцией развития с США «особых отношений», считая, что от помощи и поддержки Вашингтона зависит будущее его страны. Но насколько были заинтересованы американцы в объединении усилий с бывшей метрополией? В отличие от почившего Рузвельта, Трумэн не испытывал ностальгии по успешному сотрудничеству в военный период. У него был свой взгляд на американское будущее, и Британии, с которой у США было немало разногласий в геополитической
