Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Ужели даже так, сударыня?

— Да.

— А-а, я, кажется, догадываюсь, чего от вас требуют.

— Что мне делать, Альбер?

— Это вы должны решить сами, Жано.

— Я уже решила. Когда выйдите отсюда, расскажите о новом эдикте де Санду.

Де Зенкур обещал, после чего они поговорили еще немного. Полчаса пролетели незаметно. В дверь стукнули, и Дервиль велел Женьке выходить.

— Прощайте, Альбер, — сказала она, пожав де Зенкуру руку.

— Почему «прощайте»?

— На всякий случай.

Они обнялись, и на этот раз Альбер не отстранялся.

— Ничего-ничего, когда вы сбежите, а за меня внесут деньги, мы постараемся провести время более интересно, — то ли шутя, то ли серьезно пообещал он.

— Альбер, я замужем.

— За кем? За этим вашим беглым маркизом? И вы еще верите в это?

Длина веревки

Понедельник следующей недели опять начался отвратительно. Катрен продолжал терзать девушку вопросами о таинственном помощнике. Женька держалась на том же, то есть, на непричастности своего помощника к истории с д’Ольсино и неприкосновенности своей личной жизни. В итоге, понимая, что дела ее не блестящи, девушка решила задать Катрену прямой вопрос:

— Я могу рассчитывать на оправдательный договор, сударь?

— Сомневаюсь, сударыня.

— Но граф д’Ольсино был преступником!

— Тогда вам нужно было заявить на него правосудию.

— Но я не могла!

— Почему?

— Как почему? Мне самой угрожал арест из-за де Жуа!

— Ну, вот видите! В чем же ваше отличие от графа д’Ольсино, сударыня?

— Что вы сравниваете? Какое-то отрезанное ухо и убитые дети!

— Возможно, граф когда-то начинал с того же самого. Завтра мы поговорим о Себастьяне де Барбю. Я уверен, что это тоже ваших рук дело.

Женька снова думала о побеге и, совершенно измучившись, решила все-таки сделать ставку на Дервиля и начать выстраивать мост к спасению на сваях его поздних чувств. Где-то рядом еще иногда раздавался тихий голос совести, но занятая мыслью, во что бы то ни стало вырваться из рук королевского правосудия, фехтовальщица его уже не слушала. Дерзкие проекты подстегивало и ее видение нового пути к мирному финалу. «Удачный побег, героиня соединяется с возлюбленным и уезжает в другую страну, — подумала она в одну из ночей. — Да, такой финал будет даже эффектней! Да-да, это то, что нужно!.. Вот только Дервиль… Ничего, я придумаю что-нибудь и для него».

Во время новой незаконной прогулки на стене фехтовальщица решилась и сказала коменданту:

— Я хочу… уйти отсюда, сударь.

— То есть, бежать?

— Да.

— Вы признались мне, потому что рассчитываете на мою помощь?

— Рассчитываю.

— Меня повесят, сударыня.

— Бегите со мной.

— С вами?

— Да… в Америку.

— Америка — это чудесно… — лицо Дервиля расправилось, посветлело. — Но у меня семья, сударыня.

— Уезжайте с семьей. Вы же говорили, что в Америке много земли и там живет ваш брат.

Дервиль совершенно смутился. Он посмотрел куда-то за невидимый в ночи горизонт, а Женька замерла, хорошо понимая, что любое слово сейчас, неправильно сказанное ею, мгновенно разрушит хрупкую конструкцию дерзких замыслов до основания.

Комендант помолчал, потом оторвал взгляд от невидимого горизонта и спросил:

— У вас уже есть план, сударыня?

— Да. Я хочу спуститься со стены по веревке.

— Это очень высоко.

— Я слезу, у меня сильные руки и тренированное тело.

— Да, тело…

— Главное, чтобы хватило длины веревки, и меня никто не видел.

— Что ж, там есть одно место со стороны старого рва. Стража туда не ходит. Осенью во рве всегда стоит вода. Потребуется помощник и деньги. Деньги я достану, а вот помощник…

— У меня есть такой человек. Я завтра напишу записку.

— Вы напишите ее сейчас.

— Сейчас?

— Да, в моей комнате, а утром… я провожу вас в камеру.

— Утром?.. — Женька усмехнулась. — Вы же говорил, что ничего не потребуете взамен.

— Речь теперь идет не о вязанке дров, сударыня, — чуть хриплым от волнения голосом произнес Дервиль. — Вы согласны?

— Я думала о вас лучше, сударь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я сам думал о себе лучше, но я всего лишь комендант тюрьмы и мужчина, а не герой рыцарского романа. Простите, сударыня. Если вы не согласны, то просто забудем об этом разговоре. Я никому не скажу, о чем вы просили.

— … Мне надо подумать.

Дервиль кивнул, и девушка отошла в сторону, чтобы спокойно решить, что было для нее важнее — сохранить чистоту фехтовального колета или ту реальную плоть, которую он собой прикрывал. Одно ей стало в себе ясно — она больше не жалела Дервиля, и думала о нем только рассудком, будто решала какую-то отстраненную математическую задачу. Ей важно было освободиться от капкана, в который ее загнали, и это яростное желание напрочь вымарывало из алгоритма продуманных действий лишние эмоции, сантименты и чувства. Осознание всей тяжести своего положения помогло принять решение.

— Я согласна, сударь, — вернувшись к коменданту, холодно сказала фехтовальщица. — Идемте к вам. Я напишу записку, но останусь до утра только тогда, когда придет положительный ответ.

Дервиль склонил голову и почтительно поцеловал ее прохладную руку.

— Вы так юны, но так… великолепны, сударыня, — прошептал он.

Комендант провел девушку в свою комнату. Похожая на оазис свободной жизни в сумраке неволи, она выглядела по-домашнему, но Женька не обманывалась, чувствуя за шпалерами холодные непробиваемые стены. Комендант практически жил здесь, покидая Бастилию только два-три раза в неделю, поэтому в комнате находилась и кровать. Женька покосилась на ее тяжелый полог, потом села за стол и написала записку. Она писала де Ларме.

— Ответ господин де Ларме должен написать сразу, — сказала она коменданту. — И пусть припишет имя того, за счет кого он получил офицерскую должность.

— Зачем?

— А вдруг вы сами напишите мне ответ, сударь? Имя, о котором я говорю, знает только он и я.

— Вы предусмотрительны не по годам, сударыня.

Дервиль обещал выполнить все, как ему было сказано, спрятал записку под стельку сапога, а потом проводил девушку в камеру.

В эту ночь фехтовальщице снился ее безумный побег, опасное скольжение по веревке вдоль тюремной стены и внезапное падение в грязную воду старого рва… Проснувшись, она продолжала продумывать детали, и безумная затея казалась ей вполне осуществимой. Одно не устраивало в ней фехтовальщицу — близость с Дервилем. От этой мысли ее даже стало подташнивать, и она еле доужинала, хотя отсутствием аппетита не страдала.

Дервиль пришел около полуночи, но повел ее не на стену, а к себе. В комнате был накрыт стол, и горели свечи. Девушка остановилась и посмотрела на коменданта.

— Де Ларме согласен?

Комендант подал ответную записку. Там было только два слова «Воскресенье. Вандом».

— Господин де Ларме обещал достать веревку. Я пронесу ее, — сказал Дервиль. — Потом дам вам знать время побега и проведу на место. Здесь есть одно окно пониже. Господин де Ларме будет ждать вас внизу с сухой одеждой и лошадьми.

— А вы?

— Я выйду обыкновенно, через главные ворота. Там будет экипаж. Я сказал жене, что против меня плетется опасная интрига, и нам нужно будет уехать. Она плачет, но собирает вещи.

Дервиль взял из рук девушки записку и сжег ее на огоньке свечи. Когда пепел черным снегом упал на холодный пол, фехтовальщица посмотрела на коменданта.

— Теперь мы будем ужинать? — спросила она, не зная, что еще спросить, чтобы оттянуть момент исполнения данного обещания.

— Да.

— А потом?

— Потом?.. Вы разве получили не тот ответ от господина де Ларме, сударыня?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да… только давайте сначала сходим на стену… Мне душно… и тошнит, сударь.

Дервиль не стал возражать, и они поднялись на стену. Женька больше ничего не говорила, понимая, что не стоит прикрывать разговором то, что прикрыть было невозможно. Комендант тоже помалкивал, будто боялся испортить что-то, и только по истечении получаса спросил: