Сорок пять - Александр Дюма

– А у монастыря, сударь, вы прикажете еще теснее сомкнуть ряды.

Этот разговор был прерван движением, возникшим на лестнице.

Это спускался готовый к отъезду король; за ним следовало несколько дворян. Среди них Сент-Малин узнал Эрнотона, и сердце его при этом, естественно, сжалось.

– Господа, – спросил король, – мои храбрые Сорок пять в сборе?

– Так точно, сир, – сказал д'Эпернон, указывая на группу всадников, вырисовывающуюся под сводами ворот.

– Распоряжения отданы?

– И будут выполнены, сир.

– В таком случае поедем, – сказал его величество.

Луаньяк велел дать сигнал «по коням».

Произведенная тихо перекличка показала, что все сорок пять – налицо.

Рейтарам поручено было стеречь людей Мейнвиля и герцогини и запрещено под страхом смерти заговаривать с ними. Король сел в карету и положил возле себя обнаженную шпагу.

Господин д'Эпернон произнес свое «тысяча чертей» и с лихим видом проверил, легко ли его шпага вынимается из ножен.

На башне пробило девять. Карета и ее конвой тронулись.

Через час после отъезда Эрнотона г-н де Мейнвиль все еще стоял у окна, откуда, как мы видели, он пытался, хотя и тщетно, проследить в темноте, куда направился молодой человек. Однако теперь, после того как прошел этот час, он был уже не так спокоен, а главное, склонялся к тому, чтобы надеяться на помощь божию, ибо начал думать, что от людей помощи не будет.

Ни один его солдат не появлялся; лишь изредка слышался на дороге топот коней, галопом мчавшихся в сторону Венсена.

Заслышав этот топот, г-н де Мейнвиль и герцогиня пытливо вглядывались в ночной мрак, надеясь узнать своих людей, выяснить, хотя бы отчасти, что происходит, или узнать причину их опоздания.

Но топот затихал, и вновь наступала тишина.

Вся эта езда по дороге мимо них вызвала в конце концов у Мейнвиля такое беспокойство, что он велел одному из людей герцогини выехать верхом на дорогу и справиться у первого же кавалерийского взвода, который ему повстречается.

Гонец не возвратился.

Видя это, нетерпеливая герцогиня со своей стороны послала другого, но он не вернулся так же, как и первый.

– Наш офицер, – сказала тогда она, всегда склонная видеть все в розовом свете, – наш офицер, наверно, побоялся, что у него не хватит людей, и потому оставляет в качестве подкрепления тех, кого мы к нему посылаем. Это предусмотрительно, но вызывает некоторое беспокойство.

– Да, беспокойство, и довольно сильное, – ответил Мейнвиль, продолжая смотреть вперед, в ночной мрак.

– Мейнвиль, что, по-вашему, могло случиться?

– Я сам поеду, и мы узнаем, сударыня.

И Мейнвиль уже направился к двери.

– Я вам запрещаю, – вскричала, удерживая его, герцогиня. – Мейнвиль, а кто же останется со мной? Кто сможет узнать в должный момент всех ваших офицеров, всех наших друзей? Нет, нет, Мейнвнль, останьтесь. Когда идет речь о таком важном секрете, естественно, возникают всякие опасения. Но, по правде говоря, план был настолько хорошо обдуман и держался в такой строгой тайне, что не может не удаться.

– Девять часов, – сказал Мейнвиль, скорее в ответ на собственное нетерпение, чем на слова герцогини. – Э, вот и монахи выходят из монастыря и выстраиваются вдоль стен: может быть, они получили какие-нибудь известия.

– Тише! – вскричала вдруг герцогиня, указывая на горизонт.

– Что такое?

– Тише, слушайте!

Издали начал доноситься заглушенный расстоянием грохот, похожий на гром.

– Конница! – вскричала герцогиня. – Его везут, везут сюда!

И, перейдя по своему пылкому характеру сразу от жесточайшей тревоги к самой неистовой радости, она захлопала в ладоши и закричала:

– Он у меня в руках, он у меня в руках!

Мейнвиль прислушался.

– Да, – сказал он, – это катится карета и скачут верховые.

И он во весь голос скомандовал:

– За ворота, отцы, за ворота.

Тотчас же высокие решетчатые ворота аббатства быстро распахнулись, и из них вышли в боевом порядке сто вооруженных монахов во главе с Борроме.

Они выстроились поперек дороги.

Тут послышался громкий крик Горанфло:

– Подождите меня, да подождите же! Я ведь должен возглавить братию, чтобы достойно встретить его величество.

– На балкон, господин аббат, на балкон! – закричал Борроме. – Вы же знаете, что должны надо всеми нами возвышаться. В Писании сказано: «Ты возвысишься над ними, яко кедр над иссопом».

– Верно, – сказал Горанфло, – верно: я и забыл, что сам выбрал бы это место. Хорошо, что вы тут и напомнили мне об этом, брат Борроме, очень хорошо.

Борроме тихим голосом отдал какое-то приказание, и четыре брата, якобы для того, чтобы оказать почет настоятелю, повели достойного Горанфло на балкон.

Вскоре дорогу, которая недалеко от монастыря делала поворот, осветили факелы, и герцогиня с Мейнвилем увидели блеск кирас и шпаг.

Уже не владея собой, она закричала:

– Спускайтесь вниз, Мейнвиль, и приведите мне его связанного, под стражей.

– Да, да, сударыня, – ответил тот как-то рассеянно, – меня беспокоит одно обстоятельство.

– Что такое?

– Я не слышал условного сигнала.

– А к чему сигнал, раз он уже в наших руках?

– Но ведь его, сдается мне, должны были захватить лишь тут, перед аббатством, – твердил свое Мейнвиль.

– Наверно, представился более удобный случай.

– Я не вижу нашего офицера.

– А я вижу.

– Где?

– Вон то красное перо!

– Черт побери, сударыня!

– Что?

– Это красное перо!..

– Ну?

– Это господин д'Эпернон, д'Эпернон со шпагой в руке.

– Ему оставили шпагу?

– Разрази меня гром, он командует.

– Нашими? Кто-то нас предал?

– Нет же, сударыня, это не наши.

– Вы с ума сошли, Мейнвиль.

В тот же миг Луаньяк во главе первого взвода Сорока пяти взмахнул шпагой и крикнул:

– Да здравствует король!

– Да здравствует король! – восторженно отозвались со своим мощным гасконским акцентом Сорок пять.

Герцогиня побледнела и упала на перекладину окна, словно лишившись чувств.

Мейнвиль с мрачным и решительным видом положил руку на эфес шпаги. Он не был уверен, что, поравнявшись с домом, эти люди не ворвутся в него.

Шествие приближалось, как гремящий и блистающий смерч. Оно было уже у Бель-Эба, достигало монастыря.

Борроме сделал три шага вперед. Луаньяк направил коня прямо на этого монаха, который, несмотря на свою рясу, стоял перед ним в вызывающей позе.