Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) - Геннадий Алексеев

«Конечно, – думал Д., – сейчас хлястики делают только для красоты, для придания художественной выразительности заднему, так сказать, фасаду человеческой фигуры. Но когда-то, в отдалённые, а может быть, и не слишком отдалённые времена, у хлястиков, несомненно, была практическая, вполне определённая задача – что-то они скрепляли, что-то они поддерживали, а может быть, и что-то прятали, что-то прикрывали. Словом, была от них какая-то польза». Гражданин с хлястиком вдруг обернулся и взглянул на Д. сердито. Видимо, он почувствовал, что Д. уставился ему в спину, и это его почему-то обеспокоило. Через минуту он скользнул в сторону и затерялся среди прочих пешеходов, дисциплинированно державшихся правой стороны. Теперь перед Д. оказалась уже другая спина – женская. Трудно было понять, какого возраста была эта спина, то есть эта женщина. Во-первых, потому что в облике спины возраст запечатлевается не столь уж ярко, а во-вторых, потому что женщины, как известно, стремятся всеми силами скрыть своей подлинный возраст и прибегают для этого ко множеству разнообразных искусных уловок. Фигура у женщины была не то чтобы стройной, но и не грузной, отнюдь не грузной. Ноги у неё были не то чтобы красивые, но и не безобразные – ноги как ноги. Плечи были не чрезмерно прямые, но и не очень покатые – нормальные плечи. И походка ничем особенным не выделялась – так себе походка. На женщине было тонкое шерстяное, бежевого цвета платье с пояском, довольно плотно облегавшее бёдра. Поскольку имелся поясок, то хлястика, естественно, быть не могло. «А впрочем, – подумал Д., – носят же военные свои широкие ремни поверх шинели с хлястиком, и ничего – глядится». Д. мысленно снял с женщины поясок и пристроил ей на спину маленький хорошенький хлястик с двумя изящными бежевыми пуговками. «Вполне возможный вариант! – подумал Д. – Но с пояском, конечно, тоже недурно». Д. надеялся, что незнакомка с пояском тоже обернётся, почувствовав его пристальный взгляд. Однако она не оборачивалась: вероятно, гипноз взгляда на неё не действовал, и Д. даже немножко обиделся, и отвёл глаза в сторону, и стал глядеть на витрины, на афиши, на проезжающие мимо троллейбусы и такси, на людей, которые шли ему навстречу по левой стороне тротуара.

Людей было много, и все они были разные. Во всяком случае, казалось, что все они были разные, а на самом-то деле они, наверное, были одинаковые и отличались друг от друга лишь незначительными деталями, которые можно было не принимать в расчёт. Один чуть повыше, другой чуть пониже. Одна чуть толстовата, другая же могла бы и располнеть чуть-чуть – это её украсило бы. Один ещё совсем юн, на удивление молод. Другой же до неприличия стар, просто дряхл – в чём душа только держится? Однако общего у пешеходов было куда больше, чем индивидуального, и это сразу бросалось в глаза. Все они передвигались с помощью двух нижних конечностей. Верхние же конечности были у них свободны или обременены какими-нибудь небесполезными предметами, чаще всего сумками, сумочками, сетками с поклажей или объемистыми портфелями с массивными запорами и крепкими, массивными ручками. Некоторые дети несли игрушки. Мальчики – игрушечные автомобили, игрушечные танки и игрушечные автоматы. Девочки – кукол, зайцев, медвежат и тому подобных игрушечных существ. Только младенцы, которых не тащили на руках, а везли в колясках, были скрыты от изучающего, любопытствующего взгляда Д. Но Д. доверял своему жизненному опыту и верил, что это тоже люди, хотя и совсем крошечные и не способные пока ещё перемещаться самостоятельно. Ручонки у некоторых младенцев были, однако, видны, и в них тоже были игрушки, только совсем уж простейшие – погремушки, вертушки, пластмассовые пташки и резиновые рыбёшки. Младенцы совали их в рот, пускали пузыри и увлажняли свои подбородки слюнями, явно не соображая, где они очутились и что их ждёт в этом пока ещё им неведомом, но вроде недурно приспособленном для жизни мире.

«Слишком много людей! – думал Д. – И всё новые появляются, совсем свеженькие. Куда столько? Зачем столько? И так ведь уже тесновато – вон на улицах какая толчея! Едут, идут, шагают, топают, ковыляют, а некоторые почти бегут, обгоняют соседей, толкаются, торопятся куда-то. Куда они торопятся? Да, слишком много людей расплодилось, слишком много. Не к добру это. Ясное дело, не к добру. Такое скопище мыслящих двуногих на одной-единственной маленькой планетке! Успеют ли они освоить соседние миры? Если не успеют, они задохнутся в этой теснотище. Ведьма со свалки была права – земля маленькая, места мало. В этой неприятной ситуации светопреставление не выглядит таким уж неожиданным и нелогичным. Пожили, порезвились – и хватит, и довольно. Сколько можно дурака-то валять? Младенцев, конечно, жалко. Ни черта они так и не успеют понять. Но что делать – сами виноваты. Надо было явиться сюда пораньше. Надо было поторопиться. Надо было быть порасторопнее».

Д. увидел витрину посудного магазина. Над витриной была крупная надпись: «Фарфор, фаянс, хрусталь, стекло». Д. вошёл в магазин. Он любил красивую посуду, хотя не покупал её: гости к нему приходили очень редко, да и денег на такую роскошь у него не было.

Сначала Д. с удовольствием разглядывал фарфор. Там, на свалке, видел он лишь осколки всех этих чашек, блюдец, сахарниц, чайников и кофейников. Здесь же они были целёхоньки и страшно привлекательны. «Вот этот сервиз я, пожалуй, купил бы!» – подумал Д. Сервиз был выполнен в стилистике рококо, в духе старинного севрского фарфора. Сложность и даже причудливость соединялась здесь с утончённостью и женственностью. Из таких чашечек могли бы пить чай только дамы в кринолинах и кавалеры в шёлковых чулках с кокетливыми бантами ниже колен. Где теперь найдёшь такую публику? Только на полотнах Буше и Сомова. А сервиз, вполне натуральный, стоит на прилавке и соблазняет своей галантностью, своей игривостью, и даже некоторой эротичностью, и даже некоторой фривольностью – всем тем, чем соблазняет нас и соблазнял уже многих неотразимый и незабвенный восемнадцатый век. Налюбовавшись вволю фарфоровой посудой, Д. направился в отдел хрусталя и долго рассматривал сверкавшие гранями и поражавшие своей прозрачностью хрустальные вазы, блюда и кубки. В них тоже было что-то нездешнее, навевающее мысли о временах отдалённых и кажущихся почти нереальными, почти мифическими. Тут же находился стеклянный киоск с надписью: «Гравёрные работы». Седой, носатый и бровастый человек с зелёным пластмассовым козырьком на лбу, к которому были прикреплены очки, склонившись над хрустальной вазочкой, вырезал на ней дарственную надпись с помощью довольно противно жужжащего аппарата, напоминавшего известное орудие, которым стоматологи сверлят своим несчастным пациентам испорченные зубы. Постояв с минуту рядом с гравёром и мысленно поблагодарив судьбу за то, что она уже давно не посылала его в зубную поликлинику, Д. покинул магазин и отправился дальше.