Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Так началось наше книжное приключение в букинистической лавке, затянувшееся на месяцы. Каждую книгу, которую мы захотим купить, он будет оценивать в двадцать копеек. Пергамент пойдет по полтиннику. Но если мы отроем что-нибудь Лессинга, то это будет недешево.

Почему?

Лессинг написал «Натана мудреца».

Наше почтение! Мы согласились на эти условия. Но мы не считали себя обязанными просветить его на тот предмет, что Лессинг многое издавал анонимно. Так что за двадцать копеек я приобрел «Лаокоона» в роскошном кожаном издании, ибо автора в нем было не различить.

Кроме того, мы с Йензеном заключили соглашение между собой. Каждому из нас принадлежит то, что он найдет, но если это будет Жан Поль, то он достанется Йензену, а если романтики — то мне.

Начали мы с маленькой кладовой, находившейся рядом с магазином. Надев что-то старенькое, прорыли для начала глубокую шахту в середине: в метр — шириной, в три — длиной, в два с половиной — высотой. Натыкались при этом на крысиные гнезда, на битое стекло, на мышиный кал — но все это было нам нипочем. Уже прорывая шахту, мы добились кое-каких результатов. На подступах к полкам обнаружилось больше.

В основной массе книг привлекательного было мало, однако попадались и удивительные вещи. Йензен обнаружил «Гренландские процессы» Жан Поля и был вне себя от восхищения, я — «Дон Карлоса» с кожаным корешком в великолепной сохранности. Йензен нашел восьмитомник Гёте в издании Гёшена, первое издание «Мессиады» и, к моей зависти, «Жену страдающую». Я нашел сказочное издание Шекспира в восьми томах, к сожалению, только в картоне. Наряду с небольшими книжечками Виланда — такими, как «Музарион», «Дон Сильвио де Розальва», «Оберон» в первом издании с виньетками — я нашел и первый том «Оссиана». В то время как раз вышел каталог аукциона книг Курта Вольфа, который удостоверял, что гравюру для этого издания «Оссиана» выполнил сам Гёте; поскольку то был лишь первый том, я подарил его городскому музею Митавы. «Валленштейн» Шиллера отошел к Йензену, «Разбойники» Шиллера во втором издании — мне. Я особенно любил «Клавиш», а уж первое издание этой вещи было просто праздником, ибо слова и печать составляли здесь прекрасное, редкостное единство. Многочисленные книги Гердера, Фуке, отдельные тома Шлегеля и прочие мелочи не стану и перечислять. Но вот однажды я вытащил «Западно-восточный диван», в красном, чуть потертом футляре с вытесненной золотом лирой на корешке. То есть один из томов личной библиотеки Гёте, которые он отдавал в переплет для себя самого. Кто-то каллиграфическим почерком сделал в книге пометки, отчасти подписанные инициалами. Экая досада всегда, подобная писанина! Однако Йензен стал наседать на меня, пытаясь заполучить этот том.

И наконец признался в своем подозрении. Инициалы начинались с бегло прочерченной буквы «И», переходившей в «В». А у него есть доказательства, что подчас таким образом подписывался Гете.

Книга поступила в магазин из дома одного прибалтийского барона, имя которого я забыл. А этот человек, как доказал мне опять-таки Йензен, общался с Гете — то ли во время его итальянского путешествия, то ли еще раньше. Инскрипты в книге касались по большей части многочисленных сносок и означали «настоящий Восток» или просто «настоящее». Но иногда они состояли из нескольких стихотворных строк.

Я не отдавал находку на экспертизу, потому что не хотел выпускать из рук книгу, ценность которой внезапно оказалась столь высокой. Но про себя я не сомневался в ее аутентичности. В 1914 году, когда я покинул родину и отправился в Грац, я взял книгу с собой. Но в Граце она потом пропала вместе с другими вещами, которые я оставил там на хранение, следуя дальше. И другие ошеломительные находки радовали меня недолго — видимо, они были слишком ценны и слишком дешево мне достались. Первая мировая война лишила меня всего моего митавского книжного собрания, в том числе и таких драгоценностей, как первое, юнкеровское издание «Корнета» Рильке с дарственной надписью поэта.

Эта книжная битва длилась до июня. Букинист Левенштейн улыбался довольной, временами даже самодовольной улыбкой: нормальным путем он никогда бы не сбыл эти книги. С возникшим беспорядком он охотно мирился, благодаря нашим «раскопкам» он воочию увидел тысячи своих книг, о которых не имел ни малейшего представления.

В это время мы пересеклись с еще одним книжником, большим митавским оригиналом. То был профессор истории Генрих Дидерихс, написавший несколько трудов по истории Курляндии, в том числе и о колонии курляндского герцогства на острове Тобаго, расположенного неподалеку от южноамериканского острова Тринидад.

Профессор Дидерихс, которому в ту пору было около семидесяти лет, был человеком очень любопытным и импульсивным. Свою библиотеку в двадцать пять тысяч томов он завещал Рыцарскому обществу, которое выплачивало ему за это пожизненное пособие. В его пятикомнатной квартире книжные полки размещались вдоль всех стен, а потом еще поперек комнат. И при этом Дидерихс легко находил любую книгу, которая была ему нужна. Он любил потешаться над нами, «зеленью», но все же продавал иногда отдельные экземпляры, предварительно вынуждая нас их подолгу выклянчивать. Йензен приобрел, среди прочего, «Выборку из бумаг сатаны» Жан Поля, я — за двадцать пять рублей «Годви» Брентано. Этой драгоценностью я гордился, наклеил в книгу свой экслибрис в виде мамонта, которого мне нарисовал Гутенег, и несколько недель упивался радостью обладания, пока профессор не попросил у меня эту книгу на короткое время — она понадобилась ему для работы. «Короткое время» растянулось на годы, и дело кончилось тем, что я так никогда больше и не увидел этот перл своей библиотеки. Так иной раз кончаются прекрасные мечтания библиофильской души.

В июне мама вернулась домой из больницы. Она опять могла хорошо ходить, и дом ожил; Лиза с мужем часто к нам заглядывали, приходили и другие родственники.

Сестра Ирмгард продолжала окружать маму заботой и любовью. Осенью, правда, она раздумала учиться дальше на медсестру и вернулась домой, но время от времени приезжала в город и тогда останавливалась у нас. Только война нас разлучила. По слухам, она вышла замуж за какогото очень известного эстонского барона и стала великосветской дамой.

Вышла вторая книга К. Р. — «Себастьян мученик», и, запасшись переплетенными в оранжевую кожу экземплярами, я отправился к Прущенко. Одновременно я написал в Петербург и получил приглашение в Павловск, место на берегу Финского залива в часе езды от Петербурга, где было сосредоточено множество загородных вилл. На этот раз я поселился в гранд-отеле «Регина», где о моем прибытии известил адъютанта великого князя. Он объяснил мне, как проехать в Павловск, и сообщил, что там на вокзале меня будет ждать карета Его Высочества.