Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте - Хаапе Генрих

Раненые из Гридино эвакуировались через Малахово, и уже ближе к вечеру я вдруг увидел среди них ассистензарцта Шюсслера. Жизнерадостный молодой врач, заменивший меня в Гридино, получил основательную порцию шрапнели прямо в живот, и у него было совершенно явное сильное внутреннее кровотечение. Он прекрасно осознавал, что его жизнь висит на волоске, но все же сумел найти в себе силы благодарно улыбнуться мне, когда я сказал ему, что позвоню в госпиталь и скажу, чтобы они подготовились к срочной операции.

— Думаю, что будет уже слишком поздно, — прошептал он.

И оказался прав. Умер он той же ночью, вскоре после операции.

На место Шюсслера в Гридино был немедленно направлен штабсарцт Лиров.

Прошла еще одна относительно спокойная ночь, но к утру со стороны Гридино послышался такой ужасающий грохот, как будто там разверзся сам ад. Генрих сидел рядом со мной, готовый в любой момент к бою, как вдруг ровно в 10.00 зазвонил телефон и мне было зачитано донесение и вытекавший из него приказ, касавшийся лично меня: «Штабсарцт Лиров убит попаданием шрапнели в голову и легкие. 37-й пехотный полк остался без офицера медицинской службы. Ассистензарцту Хаапе немедленно отправиться в Гридино на замену Лирова».

— Ну, теперь нас превратят в настоящий винегрет! — возмущенно бросил я Генриху. — Они больше не воспринимают нас как целостное и неделимое подразделение, и теперь все кому не лень будут затыкать нами любые возникающие бреши. Проклятье! Мне это совершенно не нравится. Мы что, единственный батальон во всей дивизии?! Почему бы этим ублюдкам не послать на замену кого-нибудь другого — кого-нибудь из тех докторов из дивизии, которые сидят сейчас и греются перед печкой, — и не оставить нас в покое хотя бы на какое-то время?!

Через пять минут, доложив на пункте боевого управления о своем убытии, мы уже двигались по направлению к Гридино. Слишком хорошо помня засады вдоль дороги, я не рискнул ехать туда на санях. Всю дорогу я ругался, как старый шахтер, — не столько из-за смертельной опасности, навстречу которой мы направлялись, сколько по поводу отсутствия здравомыслия, проявленного штабом дивизии, оторвавшим нас от нашего батальона. Изрыгая проклятия, я возмущенно вышагивал по заледенелой дороге, а Генрих молча семенил рядом.

Лес мы миновали без приключений, но на открытой дороге, выводящей уже непосредственно на Гридино, русские заметили нас и стали обстреливать, да не из чего-нибудь, а из минометов. Пристреляться как следует у них все никак не получалось, и хотя мины рвались все время где-то по сторонам, в сугробах, особой радости это нам не доставляло. Мы рванули к Гридино перебежками, распластываясь на снегу через каждые несколько десятков метров. По тому, какое неумеренное количество боеприпасов расходовали русские на столь малозначительную цель, как мы с Генрихом, я мог предположить лишь, что у них там в отношении нас возник спортивный интерес — кто первый попадет. Возможно, ставкой в этой игре была бутылка водки.

Вдруг меня толкнуло особенно сильной взрывной волной, и я ощутил острую боль в левой ноге. «Они ранили меня!» — как-то очень уж драматично крикнул я бежавшему прямо следом за мной Генриху и сиганул в сторону от дороги в небольшую ложбинку, укрытую особенно глубоким сугробом. Генрих прыгнул следом и припал к земле рядом со мной. Не снимая ничего из одежды, я быстро ощупал себя. Судя по болевым ощущениям и только что возникшим дыркам на левом валенке, в ногу мне угодило два не слишком крупных осколка — один прямо в пятку, а другой в голень. Я явственно чувствовал, как валенок наполняется моей собственной кровью, но был уверен, что кости ноги, однако, не повреждены. Промелькнула вдруг мысль (и я не без удовольствия уцепился за нее), что это ранение может означать для меня, что я наконец попаду домой. Русские, увидев, что мы замерли, стали активнее пристреливаться по нашему укрытию — разрывы мин ухали все чаще и все ближе.

— Бежим дальше, Генрих. Отсюда пора уже выбираться!

Генрих побежал впереди, я поковылял следом. Через каждые метров двадцать или около того мы бросались ничком в снег. Так, коротенькими перебежками, мы и добрались до Гридино. Если не воспринимать минометный обстрел слишком серьезно, то со стороны это, должно быть, выглядело как довольно комичный бег с препятствиями. Мы укрылись за первым же домом деревни, до которого добежали, и, переводя дыхание, уселись на ступени крыльца. И тут я ни с того ни с сего начал весело хохотать, и все никак не мог остановиться. Мне вдруг показалось почему-то чрезвычайно забавным, что после целых двух дней относительного покоя и отдыха судьба швырнула нас обратно в самое что ни на есть дерьмо. И, вдобавок ко всему, даже не вместе с нашими товарищами, а с совершенно незнакомым подразделением, проблемы которого интересовали меня в настоящий момент меньше всего на свете.

Генрих уставился на меня широко распахнутыми от изумления глазами.

— С вами все в порядке, герр ассистензарцт? — встревоженно спросил он.

— Все в порядке, Генрих, с ума я пока не сошел. Но как можно серьезно относиться ко всем этим невзгодам? Так ведь и на самом деле не мудрено спятить! Ведь все это спланировано людьми, которые полагают, что они способны мыслить рационально. А самое забавное в том, что мы беспрекословно выполняем то, что нам приказано, хотя в глубине души прекрасно понимаем, что все это — чистой воды безумие. Неужели это не смешно?

— Нет, герр ассистензарцт, совсем не смешно, — флегматично ответил Генрих, не поняв, по-моему, ни слова из того, что я сказал.

— Ну посмотри, Генрих, это же настолько откровенный идиотизм, что по этому поводу остается лишь рыдать или смеяться. Относиться к этому серьезно я уже просто не могу, это выше моих сил. Я предпочитаю смеяться.

Мы разыскали батальонный пункт боевого управления, и я проковылял внутрь, чтобы доложить майору Клостерманну о нашем прибытии.

— Вы наша единственная надежда, так что постарайтесь держаться на ногах, — проговорил он, услышав о моем ранении. — Перевязочный пункт уже давно переполнен ранеными, которым некому оказать хоть какую-то помощь.

— В таком случае у меня просто не остается выбора, герр майор, — только и было что ответить мне на это.

Еще до нашего появления в Гридино все раненые были перенесены в дом, который я использовал для перевязочного пункта раньше. Для своего перевязочного пункта доктор Шюсслер выбрал более просторное здание, рассудив, что так будет лучше для раненых, но почему-то совершенно упустил из виду, что оно прекрасно простреливается русскими. Расплата за эту недальновидность оказалась как для него самого, так и для многих его раненых суровой: несколько русских снарядов, разорвавшихся прямо перед домом, буквально нашпиговали их осколками. Само же здание в конце концов сгорело дотла, а тело штабсарцта Лирова так и осталось где-то на его пепелище.

Теперешнее здание перевязочного пункта (то есть именно то, что было у меня и раньше) было хоть и поменьше, но зато гораздо безопаснее. Оно было буквально забито стонущими ранеными. В не слишком большой главной его комнате на полу лежало около двадцати человек, и почти всем им не было оказано пока еще никакой медицинской помощи. На всю эту не слишком веселую компанию был всего лишь единственный и уже давно сбившийся с ног санитар-носильщик. Я знал, что раненым придется дожидаться отправки в Малахово до наступления темноты — эвакуировать их по этой опасной дороге раньше этого времени было просто безрассудно.

— Где все инструменты и медикаменты? — спросил я у санитара-носильщика.

— Ничего нет, герр ассистензарцт. Все сгорело вместе с тем, другим перевязочным пунктом.

То есть мы располагали лишь тем, что имелось в моей медицинской сумке, в старом вещмешке Генриха, да еще разве что небольшими рулончиками бинтов, которые, по идее, должны были иметься у каждого солдата. Увидев меня, раненые принялись наперебой взывать к моему вниманию, и тут я в очередной оказался перед весьма непростой дилеммой, прекрасно знакомой каждому фронтовому врачу: принимая решения, я должен был основываться на своих реальных возможностях и таким образом обходить своим вниманием тех тяжело раненных, которым я все равно мало чем мог помочь — для того, чтобы иметь время помочь другим, тем, помочь кому я действительно мог. Двое тяжело раненных в живот и один с критически тяжелым ранением в голову были укутаны одеялами и помещены в стороне на особенно толстых и мягких соломенных подстилках. Голова последнего была зафиксирована в вертикальном положении для уменьшения внутричерепного кровяного давления. Один из раненных в живот был в настолько тяжелом состоянии, что вряд ли выдержал бы дорогу до госпиталя. Состояние раненного в голову прогнозировать в настоящее время было затруднительно, но и он тоже выглядел далеко не лучшим образом. Главным для него в тот момент было мобилизовать в себе внутренние энергетические резервы, достаточные для того, чтобы противостоять болевому и психическому шоку. Второй раненный в живот выглядел более обнадеживающе.