Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

- Не подходи! - угрожающе приподнял солдат оружие.

Женщина страдальчески взглянула в его сторону и беспомощно зарыдала. Слезы она не могла стереть, и они текли по лицу, образуя серые подтеки.

Иван от боли закрыл глаза и быстро пошел к видневшемуся впереди селу. Забежав в крайнюю хату, он обратился к вышедшей женщине:

- Там вон идут арестанты, и женщина с малым дитем. Молочка бы ей бутылочку, ради Христа, подайте, я отнесу.

Женщина всмотрелась, такие не раз проходили перед глазами. Всплеснув руками, она побежала в дом.

- Ребеночек, ах ты, Господи, - выйдя, говорила она, подавая Ивану большую бутылку молока и в тряпке кусочек масла. - Неси, соколик мой. Спаси тебя Господи, неси. Да ты что, деньги? Неси так, голубчик.

Иван почти бегом вышел на тракт и пошел навстречу кандальным. Поравнявшись с передним солдатом, он сказал:

- Вот молоко, масло женщине с ребенком. Разрешите, Бога ради, мне помочь ей поднести. Я рядом идти буду, я никуда не уйду.

- Не велено, - сказал ведущий, потому как устав есть. - А молоко отдай ей, это можно, ведь дите, - и добавил, как бы себе в оправдание: - тут и Бог велит...

Жестом он подал знак идущему посреди солдату, что можно дать.

Иван подошел к женщине, она шаталась, смотрела на него невидящими глазами и только старалась удержать сына.

- Давай молоко сюда, мы ей отдадим на привале. Не бойся, мы ведь не звери, люди, - сказала другая женщина.

- Спаси тебя Христос, брат мой, - тихо прошептала мать и хотела дотянуться губами до руки Ивана, но пошатнулась. Иван поддержал ее рукой.

- Крепись, дорогая сестра, Бог даст, я помогу тебе.

- Эй, там! Отдал? Иди в сторону! - крикнул солдат и поднял ружье.

Онищенко, с трудом удерживая слезы, отошел в сторону. Мимо проходили кандальные, как не от мира земного было это шествие. Когда проехали телеги, он пошел поодаль вслед им. В небе вились жаворонки, высоко плыли тучи.

- Боже, Отец неба и земли, Царь мой и Бог мой, - молился Иван, - помоги мне, помоги им, вложи в сердце ведущих Твое милосердие. Смилуйся, Боже наш!

Сзади послышался стук приближавшегося экипажа. Онищенко сошел с дороги на обочину. Экипаж поравнялся с ним. В глубине сидел пристав, на переднем сиденье сидели возница и урядник. Онищенко снял шапку и сделал шаг к экипажу, просительно приложив руку с шапкой к груди. Подавая документ приставу, он сказал:

- Ваше благородие, разрешите обратиться к милости вашей. Я ссыльный, иду по назначению. Бог через добрых, высокопоставленных людей однажды мне показал Свою милость. Я иду сам по документам. И здесь я ни о чем не прошу, я иду в Оренбург и дальше. Там идет изнемогшая женщина с дитем. Только одной рукой она несет своего маленького сына, и ей, я видел, не в мочь. Она может погибнуть, и я, ради Христа, прошу о ней, помочь ей надо.

Среди кандальных что-то случилось. Все остановились, грубо кричал голос солдата, кого-то поднимали, слышен был гул ропота среди кандальных. Становой подъехал к партии и сошел с экипажа. В его обязанность входило наблюдать за этапом, соблюдать порядок, не допускать нарушений.

Начальник конвоя подбежал к приставу и взял под козырек:

- Ваше высокоблагородие, позвольте доложить: каторжанка Марьяна упала в беспамятстве вследствие слабости. У нее на руках ребенок. По уставу, если не больная, - должна идти. Болезни у нее не обнаруживалось. По количеству пятьдесят четыре. Двое по болезни едут на телеге, пятьдесят два должны идти.

- Ваше благородие, - обратился Онищенко, - я буду идти пятьдесят вторым. Пусть Марьяну возьмут на телегу. Ребенка я понесу до Оренбурга. А там ее осмотрит доктор, и она, ведь сами видите, будет в числе больных.

Пристав несколько мгновений колебался. Так к нему арестанты еще не обращались. Он никогда не нарушал устава. Но здесь было другое. Какая-то непреодолимая сила заставила этого служаку нарушить устав, подчиниться, уступить. И он сказал начальнику конвоя:

- Пусть прикуют его за руку, кандалы не надо. До Оренбурга, до тюрьмы.

Ваше благродие, обратился Онищенко к приставу, - я пойду, как и все, в кандалах. Рука у меня сильная, я донесу дитя.

Пристав с удивлением смотрел на этого необыкновенного ссыльного.

- А зачем? - не зная для чего, спросил он.

- Вы разрешили идти мне с ними, помочь, и я благодарен вам и Господу. Но я вижу, как мучительно им идти, как страдают они из-за ран от кандалов, и я хочу понять их, сострадать им, участвовать в их страданиях. Я не могу, чтобы мне среди них было легко.

И снова, повинуясь какой-то высшей силе, пристав сказал:

- Хорошо, оденьте и на его ноги кандалы. До Оренбурга. Из рядов первой партии вдруг отчетливо послышался голос:

- Братцы, да ведь это Онищенко. Только он может так поступать. Я ж его видел, он был тогда в Херсонской тюрьме, там меня и судили. Точно, это Онищенко.

Пристав бегло взглянул на молодого ссыльного, на которого, сняв с лежащей без памяти Марьяны, надевали теперь кандалы, и медленно снял шапку.

Иван заметил это, но он не хотел славы, он служил Господу. Поэтому Иван и не откликнулся на восклицание арестантов и опустил голову.

Экипаж с приставом тронулся и покатил к Оренбургу. И тогда пристав вспомнил, как, читая документы ссыльного с именем Онищенко, сердце у него заволновалось. Помнил, как поступил против устава, непреодолимо повинуясь какой-то силе, и понимал, эта сила -