Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич

Таким образом, Голицын, не имевший смелости прямо поставить вопрос о замене названного, принужден был мириться с наличием в Совете министров на ответственной должности министра внутренних дел человека, которому он не доверял и деятельность которого считал вредной.

Пользуясь столь сильною поддержкою наверху, Протопопов постепенно оттеснил слабовольного Голицына на задний план и стал захватывать в свои руки направление всей внутренней политики в стране.

Каковы же были эти руки?

Мною уже отмечено, что с назначением на пост министра внутренних дел Протопопов в своих политических воззрениях круто повернул вправо. Он совершенно разошелся с Государственной думой и проводил мысль о допустимости неоднократных ее роспусков и даже подготовки к новым выборам.

В Совете министров по более крупным вопросам Протопопов защищал всегда какую-то обособленную позицию; он, видимо, вел свою самостоятельную закулисную линию, не до конца вскрытую до сих пор, несмотря на обилие печатных материалов, относящихся к тому времени. С вызывающей дерзостью Протопопов стал на путь запрещения всякого рода съездов, оказывал давление на органы печати, кои опять зарябили «белыми местами», свидетельствовавшими о строгостях цензуры, и стремился к ограничению деятельности общественных организаций. Всюду он усматривал одни заговоры, в центре коих ему мерещилась рука думского прогрессивного блока.

Протопопов, по общим отзывам, был совсем не знаком с делами своего обширного ведомства и мало ими занимался, предоставляя их на усмотрение своих помощников. Сам же он взял на себя роль как бы блюстителя существовавшего режима, причем в интересах охранения такового не считал необходимым ограничивать себя никакими ведомственными рамками. Он мечтал о сосредоточении у себя в руках руководства всей внутренней жизнью страны, причем особенно привлекало его дело продовольствия, в котором он мнил себя весьма компетентным. Вопрос этот находился в начале войны в ведомстве земледелия, и Протопопов вел настойчивую кампанию в пользу передачи его в министерство внутренних дел.

Не довольствуясь наблюдением за настроениями мирного населения, Протопопов в своих докладах касался и жизни армии. Он настраивал государя против тех великих князей, которые пытались раскрывать царю глаза на катастрофическое положение России, и считал своею обязанностью предостерегать его же в отношении тех генералов, которые почему-то казались ему опасными. Говорят, что и выделение Петроградского военного округа из района Северного фронта было подготовлено у государя докладом Протопопова. Сосредоточивая в своих руках власть и распространяя свое влияние на армию, Протопопов, видимо, считал, что при благоприятной обстановке ему удастся сразу и целиком вырвать нараставшую гидру недовольства. Вся его деятельность клонилась именно в эту сторону.

Создавалось впечатление, что Протопопов страстно мечтал занять еще более высокое положение и для этого искал случая отличиться перед царем и царицей. Он проводил в жизнь только их точку зрения, мало заботясь о благе России. Несобственному его признанию, честолюбие в то время «бегало и прыгало в нем».

Хотя и не доказано, но есть серьезные намеки на то, что Протопопов планомерно работал над подготовкой превращения Государственной думы в орган законосовещательный и не прочь был вызвать вспышку беспорядков, чтобы иметь возможность задавить ее вооруженной рукой.

Отсюда слухи о провокационной деятельности его агентов в рабочих кругах и легенда о вооруженной пулеметами полиции.

Лица, близко наблюдавшие Протопопова в этот период его жизни, говорят о безусловном нарушении у него нервной системы и даже психического равновесия. Другие рисуют его человеком совершенно безвольным, поддающимся обстановке, в которой ему приходилось действовать, и легко впитывающим в себя черты и взгляды лиц, его окружавших. Во всяком случае, Протопопов был полон всякого рода суеверных предрассудков и выказывал большую склонность к мистицизму, коим была заражена и вся царская семья.

Известно, например, что он вел какую-то мало выясненную переписку с неким господином по фамилии Перрен.

Этот Перрен — личность, о которой стоит сказать несколько слов для характеристики описываемого времени и его деятелей. По профессии — хиромант, он перед войной появился в Петербурге, где в кругу пустых и праздных людей стал вскоре весьма популярен. Среди посетителей этого ловкого авантюриста оказался и Протопопов, тогдашний товарищ председателя Государственной думы. Перрен предсказал ему «большую будущность».

В период войны Перрен неожиданно исчез со столичного горизонта и в 1916 г. объявился в Стокгольме. Когда Протопопов стал во главе министерства внутренних дел, он вспомнил о польстившем ему предсказателе и завел с ним переписку; его стремлением было узнать, достиг ли он уже предела прежнего предсказания и не свершится ли «еще большее». Охваченный этим желанием, министр Протопопов, несмотря на свое ответственное положение, стал хлопотать о разрешении приехать Перрену в Петроград. Но хлопоты его не увенчались успехом. Военное ведомство решительно воспротивилось этому, считая Перрена личностью весьма и весьма подозрительной.

Кто знает, какова была бы судьба этого Перрена, если бы он сумел проникнуть в Петроград и обосноваться в сферах, столь жадно и доверчиво тянувшихся ко всему таинственному…

НАКАНУНЕ ГРОЗНЫХ СОБЫТИЙ

При таких условиях 14 февраля открылась наконец давно откладывавшаяся сессия Государственной думы.

От правительства выступил министр земледелия Риттих[158] с обширными разъяснениями по вопросу продовольствия. На это разъяснение последовало несколько ответов, свидетельствовавших о наличии прежнего непримиримого настроения Думы к правительству.

В дальнейшем, однако, законодательная сессия тянулась вяло и бесцветно. Всем становилось очевидно, что настоящая жизнь уже вышла за пределы Таврического дворца и где-то на стороне организуются силы для борьбы.

Последняя попытка образумить верховную власть не дала результатов. Незадолго до открытия Думы председатель ее М. В. Родзянко представил на высочайшее имя доклад, полный горьких мыслей.

«У большинства наших союзников, — говорилось в этом докладе, — власть во время войны перестроилась согласно требованиям времени, и тем было достигнуто объединение в мероприятиях, вызываемых войною. Что же делается у нас? Правительство не сумело сплотиться само, а единение страны вселило в него даже страх… Под подозрение поставлена вся Россия! Неужели при таких условиях можно довести страну до благополучного окончания войны? — так ставил вопрос Родзянко. — Все дела, связанные с войной, правительство берется разрешать само. Думу же оно стремится занять законопроектами, имеющими отдаленное значение для грядущего мирного времени…»

В дополнение к этому письменному докладу Родзянко почти накануне открытия Думы в личной беседе с государем широко развернул картину общественных и народных настроений. Он стремился своими словами убедить императора Николая в необходимости уступок, которые, по мнению Родзянко, еще могли внести успокоение.

— Я сделаю так, как Бог положит на душу, — мистически ответил царь.

И едва ли не в тот самый день император Николай обратился к одному из своих прежних министров, числившемуся в рядах членов «Союза русского народа», с поручением написать по соглашению с Протопоповым проект манифеста о роспуске еще не собравшейся Думы.

«Как удар соборного колокола, — писал министр В. А. Маклаков императору Николаю в ответ на поручение последнего, — намечаемый взмах царской воли заставит перекреститься всю верную Россию и собраться на молитву и службу Родине… Да благословит Господь вашу решимость, государь…»

Очевидно, подходило время для решительной схватки двух течений: одного, руководимого прогрессивными общественными элементами, требовавшими во что бы то ни стало уступок, и другого, возглавлявшегося царской четой и решившегося с неодолимым упрямством противодействовать этим «опасным» домогательствам.