Улица младшего сына - Лев Кассиль

Дня через два дежуривший на караульном посту сектора «Волга» партизан Сердюков услышал, что за стеной, выходившей в старую шахту, кто-то возится. В кладке стены имелась специальная вырезка, нечто вроде фортки, плотно заложенной камнями. Сердюкову показалось, что кто-то снаружи разбирает камни в этой вырезке, и он беззвучно поднял тревогу; весь караул был приведен в боевую готовность. Тотчас же был убран свет из караульного помещения, людей, по правилам подземного боя, отвели в боковые ходы, стволы двух станковых пулеметов направили в сторону вырезки. Позвонили в штаб, сообщили, что фашисты разбирают снаружи стенку. Сейчас же явился Петропавловский с дежурной группой партизан.

Один только Жученков недоверчиво качал головой и твердил, что гитлеровцы к этой стене попасть никак не могут. Коридор за стеной кончался, как утверждал Жученков, тупиком — он был заделан прочнейшей добавочной стеной, отделявшей его от поверхности. Однако, явившись в караулку сектора «Волга» и внимательно прислушавшись, Жученков должен был согласиться: да, кто-то разбирает там камни.

Все ждали в полном молчания, держа на прицеле заделанную камнями вырезку стены. Один из молодых партизан тихонько попросил у Петропавловского разрешения подлезть к стене, вытащить камень из вырезки и пустить гранату в гитлеровцев, но начальник штаба приказал всем оставаться неподвижными. Между тем шум за стеной продолжался. Затем в щелях стены появился свет. Вслед за этим послышалось неясное ворчание. В нем угадывались крепкие русские словечки.

— Видно, опять подослали к нам кого-то, — сказал на ухо Жученкову Петропавловский.

Но тут один из больших камней в вырезке стены шевельнулся, и голоса за стеной приобрели такие знакомые нотки, что партизаны сперва и ушам своим отказались верить… За стеной явственно гудел всем знакомый басон комиссара. Ему откликался быстрый и веселый, характерный говорок, который мог принадлежать только непоседливому Любкину, одному из молодых партизан, вечно подбивавшему Котло на поиски каких-то одному ему известных ходов.

Жученков крикнул:

— Комиссар! Клади назад камни! Не устраивай нам сквозняка.

— Это кто там? — раздался голос Котло из-за стены. — Ты, что ли, Владимир Андреевич? Дайте тут пролезть, а то мы уж два часа плутаем. Любкин завел в самую преисподнюю. Нахвастался, что дорогу знает, а назад не выберемся.

Оказалось, что Любкин уговорил комиссара пойти с ним в совместную разведку на поиски новых ходов и они заблудились в путанице подземных галерей.

Партизаны мигом раскидали камни в вырезке стены, и смущенный комиссар, кряхтя, протащил свои плеча через расчищенный лаз. За ним нехотя прополз и медленно поднялся, отряхивая пыль, окончательно переконфуженный Любкин.

Давно уже так не хохотали под землей, как в этот раз. Даже Жученков, которого не так-то легко было рассмешить, сперва держался, весь перегнувшись, за стенку, а потом совсем сполз на пол, хлопая себя по коленкам. Комиссар сначала сердито глядел на всех, а потом не выдержал и сам засмеялся во весь бас. И долго потом партизаны, коротая однообразные томительные часы дежурств и караулов, вспоминали этот случай.

… Наверху стоял уже декабрь.

Запертые в камне люди жаждали узнать, что происходит на фронте, как живет страна. Эти сведения нужны им были, как вода, которой требовали их пересохшие рты, опаленные жаждой горящие губы. Узнать во что бы то ни стало, узнать правду о положении на поверхности, о войне, о Москве…

Полевой радиоприемник с батареями не успели получить перед уходом отряда в подземную крепость, а аппарат, захваченный на всякий случай Лазаревым, не действовал без электрического тока. Тогда Володя уговорил Корнилова, оказавшегося тоже большим любителем техники, устроить хотя бы детекторный приемник. Политрук решил попробовать. Но для детектора нужен был свинцовый блеск.

И вот Корнилов с Володей создали в оружейной мастерской крепости свою химическую лабораторию. Им нужна была сера. Решили добыть ее из взрывчатки. Стали производить опыты. Оба, и политрук и его питомец, однажды чуть не остались без глаз. Все же серу добыли. Скоро был готов детектор. В одном из шурфов натянули антенну, выпросили в штабе телефонную трубку, присоединили ее, но ничего, кроме слабого хрипа, в ней не услышали. Но и этот хрип, возникавший, когда острием детектора водили по чашечке, куда был вплавлен свинцовый блеск, добытый с таким трудом, приводил всех в восхищение. Трубка переходила из рук в руки. Все прислушивались к таинственным шорохам, которые напоминали о необозримом пространстве, существующем там, наверху.

Решили продолжать опыты и добиваться радиосвязи.

А время шло. От сырости почти истлели ковры, украшавшие стены красного Ленинского уголка. Расклеилась и вся рассыпалась на части гитара Нины Ковалевой. Перестал действовать патефон, стенки которого разбухли от мокроты. После таяния снега на поверхности сырость в подземелье сказалась еще чувствительнее, но зато немного облегчилось положение с водой; теперь то и дело удавалось за несколько часов накапливать воды ведра два-три, а то и больше.

Бывали дни, когда в душу людей, уже много недель не видевших белого света и порой чувствовавших себя заживо погребенными, заползала вместе с подземной сыростью холодная, отвратительная тоска. Люди замолкали, становились раздражительными, из-за пустяков возникали ссоры. В такие часы спасительными оказывались затеи и шутки дяди Манто, который при всех обстоятельствах оставался неизменно радушным в неугомонно болтливым.

В один из таких тоскливых, медленно текущих дней партизаны, приунывшие было после очередных безуспешных поисков выхода на поверхность, услышали вдруг совершенно явственно тарахтение мотоцикла. Как известно, мотоцикл дяди Яши Манто, «чертопхайка», как называли его партизаны, давно уже стоял без движения на нижнем горизонте. Яков Маркович бережно смазывал чуть ли не каждый день свою любимую машину, но от сырости она все же начинала ржаветь. Дядя Яша с тоской наблюдал, как гибнет в бездействии его мотоцикл, но включать трескучий мотор «чертопхайки» командование запрещало: слишком уж шумно палил мотоцикл дяди Манто, чересчур много дыма изрыгал он, а под землей и без того дышать было нечем…

Но на этот раз все услышали, что «чертопхайка» заработала. Неужели дядя Яша нарушил запрет? Все, кто был поблизости, поспешили на шум.

Они застали дядю Манто сидящим в седле своего стального коня. Раскинув руки, весь изогнувшись вперед, Яков Маркович крепко держал широкорогий руль. Мотор молчал, но зато сам дядя Яша, надув щеки, выпятив губы, громко и искусно изображал урчание мотоцикла. При этом он подпрыгивал на кожаном седле, наклонялся то в одну, то в другую сторону, делая виражи, переводя рычажок на высшую скорость, — словом, видно было, что Манто мчится полным ходом…

Заметив, что вокруг него собрались партизаны и впереди них стоят всюду поспевающие Володя и Ваня, Манто стал как бы притормаживать машину. Он потянул за какой-то рычажок под собой, затих, лишь изредка пофыркивая, и, очень строго поглядывая на всех, объявил:

— Машина отправляется на Симферополь. Пассажиры, занимайте места! Вовка, садись на багажник…

Володя не заставил себя просить второй раз. Он вскочил на кожаную подушку за спиной дяди Манто и ухватился, как полагается в таких случаях, за пояс водителя мотоцикла.

— Поехали! — провозгласил дядя Яша. — Держись на поворотах!.. — И снова запустил свой «губной мотор».

Кругом все хохотали. Дядя Яша так подскакивал на седле, что Володе пришлось крепко держаться за него, чтобы не слететь с машины. Он подпрыгивал, жмурясь и ухая от азарта. Это была лихая гонка на месте, упоительная воображаемая поездка. Дядя Яша на полном ходу успевал объявлять через плечо своему пассажиру названия знакомых мест, мимо которых они мчались в своем воображении: «Керчь-вторая!.. Владиславовка!.. Сарабуз!.. Семь Колодезей!» И люди вокруг, прислушиваясь к этим хорошо знакомым названиям, погрустнели, вспомнив о тех местах, поселках, селах, что остались там, наверху.

Смех постепенно смолк.

— Подъезжаем к Джанкою! — торжественно возвестил тогда дядя Манто и закрыл глаза, как бы в изнеможении.

Володя, заметив это, внезапно закричал ему в самое ухо:

— Дядя Яша! Смотри, куда едешь, в ров угодишь!

Яков Маркович невольно вскочил, распрямившись во весь свой рост, и тотчас же ударился своей многострадальной макушкой о каменный свод.

Это сразу опять всех развеселило, а дядя Яша, плюхнувшись на седло мотоцикла, сердито объявил:

— За нарушение правил движения, за разговор с водителем во время поездки, пойдешь на камбуз вне очереди чистить картошку!

И потащил хохотавшего Володю к себе на кухню.

Пятого декабря торжественно отпраздновали День Конституции. Так как часть партизан несла караульную службу, то в Ленинском уголке собирались дважды — днем и вечером. Манто в этот день сделал какой-то необыкновенно вкусный рулет из консервов. Володя красиво разрисовал специальный номер «Боевого листка», в котором выступили со статьями многие «подземкоры», как называли партизаны тех, кто писал для стенгазеты. Возле «Боевого листка» был специально поставлен фонарь, чтобы все могли когда угодно подойти и читать, что там написано.