Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем, это вовсе не так — я был свидетелем возникновения текстов, которые издатели подавали как «книгу, написанную вором» или «книгу, написанную проституткой». Оставив в стороне подлинность самого авторства, которая широко обсуждалась в случае книг, написанных богатыми женщинами, нужно сказать, что это были правдивые аннотации. Но эти книги, даже сюжетные, не оказались подчиненными литературному началу, а, наоборот, по инерции уважения к литературе — были честными этнографическими рассказами.
Будто телевизионный человек прокрался в публичный дом и надтреснутым и немного протяжным голосом рассказывает о его быте и нравах. Я видел такие книги о быте учителей и врачей, наркоманов и военных летчиков.
Это был симптом именно инерционного уважения к литературе, потому что в XIX и XX веках, во время старого общественного контракта с писателем, именно он, идеальный писатель, был санкционированным проповедником — и с помощью развлекательного сюжета рассказывал духовную притчу. Но теперь наступила новая подлинность — и нам хочется услышать не столько притчу, сколько тихий вкрадчивый голос, рассказывающий о ворах, врачах и проститутках с интонацией сертифицированного рассказчика.
Да, он там был — в экзотическом лесу, в тропиках, он знает, что говорит.
Он — оттуда.
И спрос на такого народного писателя очень хорошо чувствуют издатели.
Но как раз суть работы такого орнитолога, зачем-то прокравшегося в публичный дом, прямо противоположна сути писателя. В орнитологе важна точность и верность правде наблюдения, в писателе — фантазия и выдумка.
Я бы, наоборот, исключал писателей из ведущих аналитических программ и ток-шоу. Тем, что они написали хотя бы один роман, они навсегда исключили себя из пространства объективности.
При этом не должно возникать никакого бунта — далеко не всякий человек, соглашающийся с идентификацией «писатель», настаивает на том, чтобы высказывать свое мнение о жизни с помощью сюжетной истории с персонажами.
Многие из них согласятся выйти за рамки литературы — к прямой проповеди или своего рода мемуаристике.
«Народная литература» распадается на жизнеспособные подражания литературы «обыкновенной» и беллетризованные очерки — и в этом, втором, случае предсказания упомянутого выше круглого стола 1999 года стали реальностью.
Разговоры о смерти литературы вечны.
Они ведутся ровно столько, сколько литература перерождается.
Сейчас она, в исконном своем понимании, отступает, прячется за стены индивидуальных скитов и коллективных монастырей.
Это обнадеживает наблюдателя, если он, конечно, снабжен идеально долгим временем для наблюдений.
05 мая 2016
Радиостанция им. Коминтерна (День радио. 7 мая) (2016-05-06)
Странник вошёл в деревню в воскресенье, в тот момент, когда её обитатели шли из церкви.
Церковь была далеко, на взгорке, и разделяла её с деревней топкая болотистая низина.
«Вот и не поймёшь, деревня у нас или село», — говорили мужики, но быстро остывали к такой абстрактной материи, как административное деление.
Деления и вычитания у них и так хватал
о на очередной год новой власти.
Бог прятался от них по углам, и кажется, лишь поглядывал на окрестности с колокольни, ни во что не вмешиваясь.
Одним словом, ходило в церковь всё меньше и меньше народу, к тому же на краю жидкой грязи стоял комбедовец Трошка и считал всех проходящих, выставляя в своей бумажке палочки.
Комитеты бедноты давно отменили, но посланные в город сообщали об этом как-то неуверенно.
Так и остался Трошка властью. Да все тут были власть, хотя, если с другой стороны посмотреть, то никакой власти вовсе и не было.
Власть здесь была природная — как болота покроются ледком, так надо теплее одеваться, а как болота оттают, и забулькает в них весенняя жизнь, так надо раздеваться.
Жители ходили взад-вперёд по деревянному тротуару, потому что пока не грянут морозы, течёт между домами жидкий суглинок. А как грянут морозы, поедет мироед Прохор по зимнику в уезд, да вернётся с запасом и ещё съездит, да снова — потому что запас нужен на полгода. Животину режь зимой, репу храни до весны, самогон прячь от Трошки. Летом работай, зимой спи побольше. На этом указания от неутомимой природной силы кончались.
И вот в деревню пришёл странник.
Был он одет в старую студенческую шинель, фуражку с дыркой в околыше, а за спиной тащил что-то угловатое в брезентовом мешке.
Дойдя до местных жителей, странник поклонился да спросил, кто даст ему кров.
Крестьяне молчали. Весенний ветер шевелил волосы местных жителей, а странник смотрел на них весело и добродушно, но не трогался с места. Оттого все хорошо успели рассмотреть и его кучерявую бороду, и потёртую шинель, и фуражку с дыркой в околыше.
Наконец, вышла из толпы Аксинья-вдовица и увела странника к себе.
Событий в этой жизни не было вовсе, оттого в каждой избе мужья с жёнами вместо того, чтобы тискать друг друга, обсуждали странника. Аксинью обсуждать было нечего, не было доподлинно известно даже, вдовица ли она, ибо не было у неё официальной бумаги с печатью о смерти мужа, а только на ярманке кто-то говорил, что убили его ещё в пятнадцатом году на войне.
Что-то было в страннике необычное — так-то в деревне верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли, что копна сена разгуливала по полю, — мужики с бабами не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, все в деревне будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, — так сильна была среди хороших людей вера в чудесное.
Наутро пошёл к ней в избу комбедовец Трошка проверить у пришельца документ, да тот отвёл ему глаза. Долго держал Трошка перед лицом какую-то квитанцию, но потом честно признался, что читать-то он не умеет. И зачем признался — непонятно, никому в деревне он не признавался, всё выворачивался, а тут выболтал чужому человеку. Но гость всё равно усадил его за стол, стал чаем поить, да ещё с колотым городским сахаром.
Бабы, даже замужние, завидовали Аксинье-вдовице, да та от всего отпиралась. Отвечала, что и думать рядом со странником ни о чём срамном не может.
Но была у странника тайна — мешок с непонятным предметом.
На второй день прохожий человек кинул на
