Упражнения - Иэн Макьюэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я был некогда женат на писательнице, чье имя всем вам известно. Прошу вас, никаких предположений. Она бросила меня и нашего ребенка, и могу вас твердо заверить, что вы все не правы. Чтобы это понять, нужно прожить с мое, – качество литературного произведения имеет огромное значение. Сэр, не возражаете, я вернусь к заданному вами вопросу. Если бы она оставила семью ради написания посредственной вещицы, то нанесла бы мне жесточайшее оскорбление. И тут встает следующий вопрос. Да, я ее простил, потому что она пишет хорошие, даже блестящие книги. И чтобы добиться того, чего она добилась, ей пришлось нас покинуть…»
Но он не успел поднять руку. Тут же вырос лес рук, все хотели задать свой вопрос. Роланд не воспользовался моментом и, слушая других, начал сомневаться в своих доводах. Он многие годы не размышлял глубоко над этой ситуацией. Возможно, он уже и не верил в свою интерпретацию. Пора ее переосмыслить. Это благородное желание простить Алису могло быть лишь способом уберечь свою гордость, надежно защитить себя от унижения. Если справедливо то, что говорил профессор о Роберте Лоуэлле, то же самое можно сказать и об Алисе Эберхардт. Романы у нее великолепные, но ее поступок непростителен. И надо остановиться на этом. Но он тем не менее был сбит с толку.
Возвращаясь домой в такси, он признался себе: то, что произошло между Алисой и им, к делу не относилось. Все осталось в прошлом. И что бы он или кто-нибудь другой ни думал, это не имело значения. Если кто и пострадал, так это Лоуренс. С их сыном была другая проблема, проявлявшаяся по мере того, как он карабкался вверх, спотыкался и окрылялся маленькими победами, будучи семнадцати-восемнадцатилетним подростком, и потом, в двадцать один – двадцать два года, почти как его отец в таком же возрасте. Он менял работы, менял любовниц, он выбрал себе новую родину – теперь ею стала Германия. Он подумывал где-то осесть, наконец-то сдать экзамены на уровень А и получить высшее образование. Он собирался заняться арабским. Но потом понял: надо чем-то зарабатывать на жизнь, и так возник интерес к компьютерным технологиям. После чего его снова потянуло к математике, к бесплотной области теории чисел, не имевшей практического применения, – и именно в этом он видел ее обаяние. Но постепенно в последние четыре года его интересы четче сфокусировались. Он увлекся климатом. Он умел читать графики, разбирался в функциях вероятности и в безотлагательности действий, необходимых в условиях изменения климата. Он переехал в Берлин, где устроился в Потсдамский институт изучения климатических изменений. Каким-то чудом, если принять во внимание немецкую основательность в таких делах, он поразил тамошних сотрудников своими нестандартными математическими идеями и уговорил взять его на неоплачиваемую должность разносчика кофе и младшего ассистента-исследователя, покуда он не окончит достойный вуз. По вечерам он работал официантом в Митте[162].
Как следует оценивать успех у молодых? Он держал себя в форме, был любезен, замкнут, надежен и частенько, как его отец, оказывался на мели. Мало кто требовал от него предъявить диплом по математике из какого-нибудь Кембриджа. У Лоуренса все как-то само собой развивалось из знакомства в шестнадцатилетнем возрасте с юной француженкой в поезде.
Роланд считал, что его сын неважно разбирался в своих подругах. Лоуренс стал бы отнекиваться, но он явно отдавал предпочтение женщинам ненадежным, неопытным, нестабильным, эмоционально неуравновешенным. Среди них были матери-одиночки с непростой судьбой. Подобно Лоуренсу, подобно Роланду, если уж на то пошло, у них часто не было ни профессий (Роланд не считал себя музыкантом), ни высокооплачиваемых навыков, ни денег. Романы Лоуренса обычно заканчивались бурными разрывами, причем каждый такой разрыв оказывался по-своему эффектным. Бывшие возлюбленные потом не оставались его добрыми друзьями. В этом, по крайней мере, он отличался от Роланда. Все говорили, что из Лоуренса получится замечательный отец. Но всякий очередной разрыв казался удачным спасением для обоих. Удачно было и то, что за ним не тянулся шлейф брошенных детей.
Воксхолл-бридж был закрыт – там проводились дорожные работы, а из-за аварии было перекрыто движение транспорта по набережной Челси. Когда такси Роланда притормозило около его дома, было уже половина двенадцатого. Он вошел через проем в ограде – там некогда была калитка, но кто-то ее стащил два года назад, – миновал разросшуюся робинию, которая теперь застила солнце даже на уровне второго этажа, и почувствовал необычное для ночного времени беспокойство. Он бы позвонил кому-нибудь и поболтал, но сейчас было слишком поздно. Дафна была в Риме на конференции застройщиков. Питер поехал с ней изучать политический пейзаж города для отчета лондонским еврофобам. Простых евроскептиков ему было недостаточно. И Лоуренсу звонить было уже поздно. У него в Берлине на час больше. Рабочий день Кэрол начинался рано и тянулся долго. Она возглавляла целый канал на Би-би-си и в десять уже спала. Мирей была в Каркасоне, ухаживала за умиравшим отцом. Джо Коппингер уехал в Южную Корею на конференцию. Старинный ванкуверский друг Роланда Джон Уивер занят преподаванием – у него сейчас день в разгаре.
На кухонном столе стояли объедки обеда. Отнеся две почти не грязные тарелки в раковину, он понял, что заснуть ему сегодня будет непросто. Лекция о Лоуэлле всколыхнула старые воспоминания, навеяв мысли о собственном аморфном существовании. Обычно в это время Роланд заваривал мятный чай, уносил чашку в постель и читал до глубокой ночи. А сегодня он решил позволить себе стаканчик виски. Бутылку он нашел не сразу. Рождественский подарок пятимесячной давности, почти нетронутый. Он взял бутылку с собой в гостиную, прихватив кувшин с водой и пустой стакан. За год до смерти, снова поругавшись с дочерью, Джейн позвонила Роланду. Она предположила, что они оба имели дело с негодяйкой. Когда же он начал расхваливать ее книги, теща притворилась, будто не расслышала. Ее переоценка таланта дочери была окончательной и пересмотру не подлежала: проза Алисы скучна и ее явно перехвалили. Джейн и Роланд продолжали время от времени перезваниваться, пока ее болезнь не перешла в тяжелую фазу. Она не забывала интересоваться делами Лоуренса и хотела знать, как складывается жизнь у Роланда, но в основном ее занимало коварство Алисы.
Джейн считала, что ее всегда фатально не понимали, даже травили. Ее обуревали мрачные подозрения. Из дома стали пропадать мелкие вещицы, бывшие ей дороги как память. Похоже на то, жаловалась она, что Алиса по ночам тайком забиралась к ней.
– Из Баварии?
– У писателей полно свободного времени. Она знает дом и знает, как сделать мне больно. Я поменяла замки, но она все равно приходит.
Какое-то умственное расстройство. Парафрения. Он уже замечал раньше такую навязчивую паранойю у стариков. Но Джейн, по большому счету, была права. Алиса таки нанесла ей удар ножом в спину: в своих мемуарах, ставших бестселлером, она прямо обвиняла мать. Эта книга, сказала Джейн, будет переиздаваться еще много лет. А ее самые жестокие абзацы разойдутся по блогам, ретвитам, рецензиям и по «Фейсбуку» и будут жить, пока существует цивилизация. Джейн находила в почте мерзопакостные письма от анонимных отправителей. Продавщица в местной пекарне усмехалась всякий раз, когда она заходила к ней в лавку. Ее поддерживали знакомые, но и они пришли в ужас, когда прочитали, что о ней написала дочь, и не знали, чему верить. Она, вероятно, была права, заявив, что о ней теперь сплетничали все соседи.
Книга «В Мурнау» описывала сельскую Баварию, где тамошние нацисты, которые стояли на слишком низких ступеньках иерархии рейха, чтобы ими заинтересовались нюрнбергские суды, в конце сороковых – начале пятидесятых просочились в местные администрации, органы управления промышленностью и сельским хозяйством. Алиса назвала их всех поименно, указав их должности во время и после войны. Функционеры всех уровней наотрез все отрицали. В одной главе книги воспроизводилось то, что Алиса когда-то описывала Роланду – конкретные улицы, конкретные пустые дома, населенные призраками тех,
