Булгаков. Воланд вчера, сегодня, завтра - Дмитрий Быков

Дмитрий Быков

Воланд вчера, сегодня, завтра

Сегодняшняя лекция, безусловно, ведет нас к скандалу. И я этому отчасти рад. На протяжении трех лет существования лектория я достаточно упорно говорил о текстах, которые мне нравятся. Пытался заставить слушателя полюбить сочинения, которые мне самому глубоко симпатичны. Сегодня нам предстоит говорить о романе, который мне не нравится совсем. О романе, величие которого я, само собой, признаю и, более того, который не без удовольствия перечитываю. Но ведь многие противные вещи мы делаем не без удовольствия… Например, Булгаков с наслаждением особого рода подклеивал в альбом все рецензии на свои книги и спектакли. Там было порядка 180 отрицательных рецензий и 3 положительных. Эдвард Радзинский когда-то мне признался, что он долго боролся с подобным искушением, но все-таки победил его, потому что омерзение оказалось сильнее наслаждения. А вот Булгаков наслаждался такими вещами…

Точно так же и я иногда наслаждаюсь перечитыванием "Мастера и Маргариты", все отчетливее понимая, до какой степени эта вещь мне чужда, причем чужда не с фарисейски церковных позиций, которые чужды мне еще больше. Потому что, когда поп, которому самое место на демотиваторе "Грешники будут съедены", рассказывает мне о духовности, мне всегда вспоминаются слова Льва Лосева из его гениального стихотворения (не знаю, не запикать ли мне их): "Вот, пованивая, узколобая проблядь// Канта мне комментирует и Нагорную проповедь". Мне всегда хочется как-то дистанцироваться от таких носителей духовности. Есть ведь и другие, например, вполне осмысленные и в своем роде даже замечательные исследования Андрея Кураева, одного из лучших, наверное, катехизаторов России. Есть замечательные сочинения Александра Мирера, написанные с позиций вполне христианских: "Этика Михаила Булгакова", "Евангелие Михаила Булгакова".

Мое неприятие этой книги держится во многом еще и на неприятии того культа, который вокруг нее возник. Как правильно про меня сказал один интерпретатор: «Любимое ваше занятие – это вбежать в мечеть с криком „Аллаха нет!“ Я не могу сказать, что мне нравится такая тактика, но повальность, тотальность некоторых культов меня в самом деле сильно настораживает, она меня пугает. Поэтому культ „Мастера…“, который существовал в моем детстве и в моей молодости, увы, столь далекой, внушал мне определенные подозрения. Я думаю, что эти подозрения небеспочвенны. При том, что книга перед нами, безусловно, гениальная и очень значительная.

Не будем забывать, что главным критерием значительности художественного произведения, хорошо оно или дурно, все-таки является его влияние на массы. Я подчеркиваю, что речь здесь идет о влиянии самого текста, а не привходящих обстоятельств. Например, в свое время очень влиятельными текстами были "Майн кампф" или цитатники Мао. Это была самая тиражная литература в мире. Тем не менее влияние этих текстов сегодня свелось к нулю. Мы не разговариваем цитатами из Гитлера просто потому, что его книга – это довольно занудный сентиментальный роман-воспитание о том, как хорошего героя обижали плохие евреи. Это очень скучно написано. Точно так же не общаемся мы цитатами из Ленина, хотя более влиятельного автора трудно найти. Мы помним, конечно, отдельные его хиты типа "иудушки Троцкого" или, например, замечательную фразу "Без обороны ни одна республика не могла бы существовать, не улетая на Луну". Я всегда очень живо представляю, как бы они это проделали. Что говорить, у Ленина был сильный язык, но при всем при этом его тексты не составили эпохи в литературе. А "Мастер" составил.

Другое дело, что он составил довольно печальную эпоху. Он породил огромное количество пошлости, которое в предельно концентрированном виде отражает всю пошлость, которая содержится в самом романе. Он породил русское городское фэнтези. И тут действительно жаль, что этого ребенка не выплеснули вместе с водой. Потому что, если почитаешь бесчисленные сатанинские экзерсисы на тему московской топографии, сразу становится понятно, что и в романе Булгакова опять-таки в концентрированном виде содержится вся пошлость прозы Серебряного века. Это отдельная тема, и мы до нее дойдем.

Но главная трагедия этого романа была в том, что демонология Булгакова стала почти что Евангелием для средней интеллигенции 60-70-х годов. Я один из тех счастливых москвичей, которые еще помнят лестницу в доме 10 по Садовой, которая вела к «нехорошей квартире». Мы все помним, чем она была расписана. Есть две таких великих лестницы в русской литературе и в русской, соответственно, топографии: первая ведет в квартиру Раскольникова, в его мансарду. Правда, как доказала Наташа Герман, это совсем не та мансарда, но лестница расписана тем не менее, и мы можем прочесть на ней «Родя, мочи старух», «Вернись, Раскольников, мы ждем тебя» и так далее. Безусловно, Раскольников – культовый персонаж петербургской литературы, потому что, живя в Петербурге, нельзя однажды не возненавидеть всех старух, ну просто как самый доступный объект для тотальной петербургской желчности. Хотелось бы замочить всех, но старуха наиболее удобна, как писал об этом Хвостенко: «Мертвая старуха совершеннее живой».

Точно так же, живя в Москве, в непосредственной близости власти – вспомним Ахматову: "В Кремле не надо жить// Преображенец прав" – живя в Москве, невозможно в какой-то момент не заразиться темным обаянием сатаны, где бы он ни сидел, темным обаянием власти. Именно поэтому знаменитая булгаковская лестница была расписана словами "Воланд, мы ждем тебя", и, разумеется, разнообразными портретами Геллы. Все мы помним те прекрасные времена, когда в Вальпургиеву ночь в обязательном порядке молодежь собиралась там, где стоит памятник Герцену и Огареву, и там, где якобы разворачивается действие главы "Прощение и вечный приют". Разобрана на цитаты даже самая поэтическая часть романа, не говоря уже об остальных. Вот там эти голые пляски, эти голые регулярные шабаши с вызовом Воланда, говорят, продолжаются и теперь, но я уже не в тех годах, чтобы ехать на Воробьевы горы за столь сомнительным зрелищем. Тем не менее отсвет этой культовости на книге, безусловно, лежит и это, пожалуй, самое печальное, что можно о ней сказать.

Почему лекция называется «Воланд вчера, сегодня, завтра»? Потому что, мне кажется, мы присутствуем при роковом повороте: достаточно скоро разочарование в "Мастере" как в книге, как в учебнике жизни станет массовым. Мы начнем примерно понимать, что эта книга значит и для чего она написана, но это произойдет не сразу. Я думаю, этот процесс растянется на ближайшие два-три года. Точно так же, как разочарование в другом русском мифе, а именно в мифе о вертикали власти. Думаю, что эти вещи, как ни печально, совпадут.

Мне очень нравится эпизод, который любит рассказывать Владимир Наумов, замечательный соавтор-сорежиссер Александра Алова. Они в свое время поставили «Бег», за день до смерти эту картину успела посмотреть Елена Сергеевна, и ей фильм очень понравился. Она сказала: «Михаил Афанасьевич, наверное, очень хотел бы, чтобы вы и дальше экранизировали его».

И вот приходит 1986 год. Кончается советская киноцензура, и Наумов, оставшийся уже без Алова (он умер в 1970-е), подает заявку на экранизацию «Мастера и Маргариты», о которой мечтал всю жизнь. И тут узнает чудовищную вещь: оказывается, избранный первым секретарем Союза кинематографистов Элем Климов уже подал такую же заявку и уже договорился с «Коламбия пикчерз».

Дальше происходит удивительное. В сильной печали Владимир Наумов, отпустив жену и дочь куда-то в театр, летним душным московским вечером остается один в квартире и под шум грозы засыпает. Ему снится странный сон: будто раздается резкий, властный звонок в дверь, ободрав ногу о тумбочку, он устремляется в прихожую, открывает дверь. На пороге в черном плаще, вся в струях дождя стоит Елена Сергеевна Булгакова, абсолютно не переменившаяся, и говорит: «Володя, я хочу вас успокоить – фильма у Климова не будет». – «Почему?» – спрашивает Наумов. – «Ну, Михаил Афанасьевич не хочет. И у Вас не будет. И ни у кого не будет. Никогда не получится. А если получится, то лучше бы не получалось». – «Но Вы зайдите, Елена Сергеевна, поговорим», – приглашает Наумов. – «Извините, меня ждет внизу в машине Михаил Афанасьевич». Она спускается. Раздается страшный рокот машины, не меньше ЗиСа, и утром Наумов просыпается с мыслью: "Какой прекрасный сон!" И первое, что он видит, это огромный синяк на ноге.

Через месяц приходит сообщение о том, что Климов снимать картину не будет, потому что «Коламбия пикчерз» не договорилась с наследниками. После этого фильм Юрия Кары ложится на полку и исчезает по воле продюсеров на двадцать лет, а когда возвращается, его уже никто не замечает. И, наконец, Владимир Бортко, которому так хорошо удалось "Собачье сердце", собирается снимать "Мастера и Маргариту" и договаривается с американцами о том, что ему сделают прекрасного компьютерного кота. Я брал у него интервью, видел макеты этого кота, предварительные наброски… Это, действительно, был такой кот, что он спас бы любую картину.