Оставаясь жить - Лариса Ратич

Лариса Ратич

Оставаясь жить

                                                          *   *   *

   Сегодня с утра в палате было тихо и жутко: Людкину постель и матрас вынесли, и её осиротевшая кровать грозным скелетом торчала из угла.

   - Хоть бы застелили скорей, что ли!.. – не выдержала наконец Ладейкина. – Смотреть не могу!

   - А ты не смотри! – сразу огрызнулась злющая Зоя Александровна, которая никогда и никому не молчала.

   Отвечать не имело смысла: только повод дай, уж она тебе покажет. Поэтому Ладейкина только вздохнула и стала смотреть в окно.

   Начиналась весна, озорная и ранняя. Деревья, вот-вот готовые брызнуть зеленью, смеялись и тянулись к солнцу. А оно щедро лило на землю долгожданные лучи, щекотало запрокинутые лица, высушивало отсыревшие улицы.

   В палату вбежала Ирмочка:

   - Ой, хорошо-то как на воздухе! – схватила что-то из тумбочки и снова умчалась. Ирмочка выздоравливала, готовилась к выписке и в палату забегала только к ночи, целый день пропадая где-то.

   - Прыгай-прыгай, допрыгаешься! – прошипела ей в спину Зоя Александровна. – Одна уже допрыгалась.

   И опять Ладейкина промолчала, хотя язык так и чесался. Неужели и перед лицом смерти надо шипеть, исходя злобой?.. Неужели нельзя просто помолчать?

   «Сегодня – Людка, а завтра – кто?» - подумала Ладейкина, но страшно почему-то не стало. Надоело бояться, третий год уже пошёл, как она живёт с этим.

   Кира Ладейкина совсем привыкла к этой мысли. Знала: нет у неё шансов. Доктор всё время твердит как попугай: «Будем надеяться». Он всем так говорит. Прав, конечно: пока человек жив, надежда остаётся.

   Но Кира запретила себе надеяться. Слишком мало она видела здесь таких, которые на самом деле выкарабкивались, оставаясь жить. Ирмочка – одна из них, из счастливчиков. Впрочем, и это счастье сомнительное, ведь Ирма тоже многое пережила, пока выяснили наконец, что у неё – НЕ ТО, а совсем другое. Просто похожее; это бывает. И теперь она – да! – уйдёт отсюда навсегда и забудет соседок по палате как страшный сон. Правильно, правильно!

   Когда Кира попала сюда в первый раз, то со всеми подружилась, обменялась адресами; потом – созванивались и переписывались. Но вот – начали они умирать: сначала Галина Иосифовна, потом – Ника… И Ладейкина перестала общаться и с остальными (или – они с ней? кто знает?). Ведь это непередаваемый ужас, когда ты звонишь вот такой подружке по больнице, а тебе отвечают, что она неделю назад умерла…

   Правда, муж Галины Иосифовны всё хитрил, что Галочки нет дома, что куда-то уехала, но на четвёртый раз Кира всё поняла и спросила прямо:

   - Скажите, её больше нет?..

   И мужу пришлось признаться. А ведь Кира заболела раньше, чем Галина Иосифовна. Может, пронесёт? Даже – грех признаться – обрадовалась: Галина – уже, а она жива-живёхонька!

   Нет, зря. Вот снова сюда попала, по иронии судьбы – на ту же койку. На ней, видно, и отъедет в лучший мир.

   Кира Ладейкина тоже стала в последнее время – не подарок, но с Зоей Александровной не сравнить. Зоя всегда такая была или от отчаяния озверела? Даже лечащий врач – и тот постоянно трепетал и поскорей старался от Зои отделаться.

   А сегодня обхода нет: воскресенье. Зато придёт муж Зои Александровны, и снова будет спектакль. Зоя уже, видно, готовится! «Вот бы знать, - подумала Кира, - сколько лет они вместе?» Ведь выдержать Зою месяц-другой – и то надо Звезду Героя давать, а если всю жизнь – страшно и представить.

   А может, она в молодости такой и не была? А была, наоборот, весёлая и покладистая? Чего только болезнь не делает с человеком…

   …День прошёл тускло, невыразительно, несмотря на призывное солнышко за окном, и в шесть часов вечера, действительно, нарисовался Зоин супруг: как всегда, с полными сумками и пришибленным взглядом.

   Завидев его, тяжело поднялась с койки и вышла Наташа, и Кира – тоже: решила сегодня не присутствовать при семейной сцене. Она проследовала за Наташей в коридор и вместе с ней уселась на продавленный больничный диван, стоявший напротив давно не работавшего телевизора.

   Однако и сюда было преотлично слышно, как Зоя Александровна принялась отчитывать мужа, у которого снова было всё «не то» и «не так», и как «бестолковщина пустоголовая» (муж), покорно оправдываясь, обещал к следующему разу всё исправить.

   Но беседа, на удивление, закончилась довольно быстро, не прошло и тридцати минут. Зоин муж, сгорбленный, с ещё более перепуганными глазами, вышел из палаты и быстро (казалось - убегает) последовал к выходу. До следующего воскресенья, бедняга.

   - Да-а-а, - протянула Наташа. – Жаль мужика.

   - А мне – нет, - возразила Кира. – Сам виноват.

   - Как знать, - вздохнула Наташа. – Что нам известно?..

   В общем-то, да, конечно. А в частности – противно смотреть. Они посидели ещё немного, поболтали о том – о сём: сразу в палату идти не хотелось; пусть Зоя «покипит» наедине.

   - Интересно, кого к нам подселят? – закинула Наташа. – Ирма завтра уходит, Люда… - она запнулась. – Люда отмучилась, счастливица.

   - Найдут, кого. Свято место пусто не бывает, - грустно усмехнулась Ладейкина. – Только б не ещё одну Зою.

   - Это да, - согласилась Наташа. – И так в невесёлом месте обитаем.

   Их палата была рассчитана на пятерых и считалась хорошей. Больница – старая, ещё довоенной постройки; помещения – огромные. Везде стояло по десять-двенадцать коек. А им – повезло: наверное, эта комната предназначалась не для больных; просто из-за дефицита мест стала палатой.

   И здесь, конечно, все были как на ладони. Зоя Александровна, сорока восьми лет, имела взрослого женатого сына и двух внуков. Они жили где-то не здесь, далеко. Про невестку Зоя рассказывала, что та – неумёха, тупица и неряха. Но, хорошенько познакомившись с Зоей Александровной, женщины засомневались, правду ли она говорит. Для неё в целом мире нет ни одного достойного человека, что уж говорить о невестке? Повезло бедной девочке, что живёт за тридевять земель. Ей, наверное, и на расстоянии яду хватает.

   …Наташа – совсем молодая, чуть больше тридцати. Есть муж и две маленькие дочки-погодки. Она здесь первый раз и не верит, что у неё что-то серьёзное. Ну и хорошо, что не верит. Может, и пронесёт.

   Сама-то Кира – в этом деле уже человек опытный. К Кире Ладейкиной никто не приходил, - некому. Она была единственным и поздним ребёнком, и в двадцать лет полностью осиротела, оставшись владелицей убогого родительского домишки. Была замужем, но недолго: муж хотел детей, а у Киры почему-то их не было. Вот он и ушёл, оставив Кире на память только свою фамилию.

   Ладейкина ещё разок попыталась сходить замуж, но тоже – не клеилось, и они расстались. А потом был просто «любимый человек», без печати в паспорте и без обязанностей. Клялся, что любит только её и вот-вот уйдёт от жены. А как узнал, что Кира заболела, - так рванул, что и с собаками не найдёшь. Но это теперь уже не волновало.

   …А Людмила – царство небесное! – была веселушка и хохотушка, неисправимая оптимистка. Перед первой операцией всё просила:

   - Доктор, миленький, вы уж заштопайте меня покрасивше! Можно крестиком или художественной гладью.

   Она здесь лежала трижды, и весь персонал успел её полюбить. Кроме мужа и сына-подростка, к ней толпами ходили «с работы». Видно, и там её любили за открытый нрав.

   Люда никогда не жаловалась, даже в самые страшные последние дни. Попросила только тихо:

   - Доктор, не переводите меня в реанимацию, ладно? Дайте здесь умереть, возле людей… Девчата, вы ж не против? – невесело засмеялась она. – Не бойтесь, я уйду тихо.

   Страшно было слушать такие речи. Все понимали: хоть и пытается Людмила шутить, осталось ей несколько дней. Это – правда.

   Но её и в самом деле никуда не перевели, как это всегда делали в безнадёжных случаях, и однажды под утро Людмила «отошла». Тихо, как и обещала.

   А кастелянша – несмотря на то, что всякое видела и уже привыкла – убирая Людмилкину постель, тихо плакала, поспешно стирая густые слёзы.

                                                       *   *   *

   Итак, две пустые койки. Во вторник, после обеда (Ирму выписали вчера), на одну из них поселили новенькую. Это была женщина неопределённого возраста, маленькая, сухонькая. Не поймёшь: то ли ей тридцать, то ли все шестьдесят. А оказалось, сорок пять.

   - Я буду приходящая, - объяснила она и показала пальцем в окно. – Вот он, мой дом, в двух шагах.

   - Хорошо вам, - завистливо вздохнула Наташа. – Считайте, что и не лежите в больнице, а так… Гуляете на процедуры.

   - Ага, - согласилась женщина, которую звали, оказывается, тоже Людмила.

   Услышав имя, женщины испуганно переглянулись: новенькая ведь заняла именно койку умершей.