Свет мой, зеркальце, скажи… - Александра Стрельникова

Александра Стрельникова

Свет мой, зеркальце, скажи…

Красивым и умным

женщинам посвящаю.

И, конечно же, моей

дочери Полине.

Обеденный перерыв только начался. Я вышла из «редакторской» и прошла через зал с умолкнувшими на часок шумными телетайпами, чтобы выйти на единственный балкон нашего заведения (офиса, как бы сказали сегодня).

В глаза мне сразу брызнуло майское солнце, на секунду заставив прищуриться. Я залюбовалась открывшимся взору видом любимой улицы Сумской с высоты третьего этажа. Манил в прохладу свежей зелени скверик, расположенный напротив театра «Украинской драмы» имени Тараса Шевченко.

Меня окликнул по имени и раскланялся знакомый фотокорреспондент, который проходил мимо и чуть притормозил шаг, поравнявшись с балконом. Я приветливо ему улыбнулась.

И сейчас помню то удивительное состояние души и ощущение зрелой молодости, так в унисон звучавшие с месяцем маем, который только-только разменял первую декаду:

Стояла я и слушала весну,Весна о многом мне порассказала —То громко, песней звонкою блеснув,То голос свой до шепота снижала.Она мне напевала про любовь,Про молодость, и радость, и надежды,Она всё то перепевала вновь,Что мне мечты уж напевали прежде.

Да, в тот день, стоя на залитом солнцем балконе третьего этажа местного отделения «ТАСС», где тогда работала, я чувствовала именно то, что украинская поэтесса Леся Украинка вложила в эти строки. Весна в душе, весна в природе…

Всего лишь пару месяцев назад мне исполнилось двадцать шесть. Я была молода, здорова. Живы и здоровы были тогда еще мои родители. Да, повторюсь, я была молода, образованна: уже с дипломом. К тому же – талантлива и честолюбива (как же без этих достоинств в журналистике?) И еще, конечно же… обаятельна и привлекательна. А внешность для журналистки, как человека публичного, весьма немаловажна. Почти так же немаловажна, как и для актрисы, искренне считала я. Наивная тогда.

Казалось, жизнь улыбается мне. И одна из ближайших ее улыбок – отпуск, до которого оставалось меньше месяца. Меня ожидал город Сочи, в котором «темные ночи». Гостиница «Ленинград», что расположена прямо на морском берегу. Обжигающее дуновение отечественной экзотики и тропиков… А еще – прогулочный «ах, белый теплоход», который рассекает бирюзовые волны. И, конечно же, я плыву на нем: «Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня, скажи куда»…

Радостно вздохнув, на «волне» таких приятных мыслей, я покинула балкон, процокав высоченными каблуками босоножек по телетайпному залу и пожелав приятного аппетита телеграфисткам, которые обедали провизией, принесенной из дома.

Сама же вышла на свою любимую центральную улицу города Харькова – Сумскую. И пошла вверх по ней в сторону сада Шевченко.

Какой-то молодой незнакомец присвистнул и подмигнул мне. Я невольно усмехнулась. Долго ему еще придется так свистеть и подмигивать, встречая на своем пути незнакомок-харьковчанок, каждая вторая из которых – симпатична, каждая третья – красавица…

(Ну, если говорить применительно к нынешнему времени, это всё равно, что навстречу мне тогда по улице Сумской шел весь первый состав ансамбля «Виагра», размноженный в геометрической прогрессии)…

До сих пор разгадываю эту загадку и не могу ее разгадать. Загадку о природной привлекательности украинок. Не пройдет и десятилетия, о красоте их заговорит мужская половина планеты всей. Правда, с привкусом той самой ложки дегтя в меде. Они будут признаны самыми красивыми… жрицами любви. Раз государству окажется ненужным такой роскошный генофонд нации, то почему бы представительницам его не распорядиться по своему усмотрению?

Ни о чем таком, естественно, тогда не думала. Я просто смотрела на обаятельные женские лица, попадавшиеся мне навстречу, и получала эстетическое удовольствие, созерцая естественную красоту, которой щедро одарила их природа.

Плюхнувшись на скамейку возле памятника украинскому Кобзарю, с удовольствием насладилась вкусом сливочного пломбира в хрустящем вафельном стаканчике. (Очень вкусным мороженым, сделанным строго по ГОСТУ. Просто сливочным, без примеси всяких красителей, заменителей и прочих сегодняшних ароматизаторов).

И прикрыла глаза, подставляя лицо не обжигающему еще майскому солнцу. Просидев так минут пятнадцать, вдруг ощутила на носу неожиданную дождевую каплю, и тут же – другую. Солнце заволокло прозрачной тучкой. Начинался слепой дождик.

Я подскочила со скамьи и поспешила вниз по Сумской. До конца перерыва оставалось минут десять. Я бежала под слепым (тогда еще безопасным – дочернобыльским) дождем без зонта. Дождик весело барабанил по крышам домов, прибивая пыль на асфальте.

Радостная и намокшая вскочила в плохо освещенный, как всегда, подъезд. И стала подниматься на третий этаж по крутой и стоптанной лестнице.

И сердечко мое опять тревожно сжалось. Оно всегда почему-то с необъяснимой тревогой сжималось, когда я входила в этот подъезд, невзирая на такие приятные домашние запахи жареной картошки и украинского борща, сразу ударявшие в нос. Дом был жилой и представлял собою не до конца расселенные коммунальные квартиры.

Третий этаж занимала наша «контора», с не совсем понятным для непосвященных названием – «ТАСС-РАТАУ». А над нами еще, на последнем – четвертом этаже, вперемешку с обычными квартирами находилась организация, которая называлась «Инспекция пробирного надзора».

Немногочисленные работники заведения с таким странноватым наименованием занимались тем, что ставили «пробу», удостоверяя подлинность драгоценных металлов (или неподлинность). Их посетителями были, в основном, не всегда осмотрительные советские потребители, приобретавшие золото «с рук». По ошибке они почему-то всегда заходили сначала к нам, тихо и настороженно интересуясь с порога: «Это у вас проверяют золото?»

(Серебро тогда не проверяли, оно, вообще, стоило копейки. Чего нельзя сказать о сегодняшних временах – в смысле стоимости серебра и его подделок).

Мы переадресовывали незваных посетителей этажом выше, невесело шутя между собой: как же надоела уже эта неиссякаемая «золотоносная жила»…

Это теперь я отчетливо понимаю, от чего сжималось мое сердце, когда я входила в единственный подъезд того дома.

У означенного места была, очевидно, какая-то своя, не очень хорошая аура или энергетика. И душа невольно холодела, считывая, помимо моей воли, эту невидимую и необъяснимую «информацию», лишь только я переступала порог этого дома. Или острым предупреждением напоминала о себе интуиция? Не знаю. Каким бы словом я не назвала это ощущение сегодня, но оно было. Что-то такое я чувствовала…

А еще занозой в душе засела эта жуткая, какая-то почти «шекспировская» трагедия, разыгравшаяся до моего появления здесь, в семье руководителя местного подразделения ТАСС…

Когда я приступила к исполнению своих служебных обязанностей, он уже не работал. Но всё произошло настолько недавно, что у всех сотрудников эта история была на устах. Бывший начальник находился под следствием, и вскоре должен был состояться суд.

Я никогда не была согласна с великим классиком в той части его утверждения, что все семьи счастливы одинаково. Полагая, что счастливы бывают тоже по-разному. Как впрочем, и несчастны.

Никто не мог знать тогда (кроме главных действующих лиц той давней истории, разумеется,) отчего в их благополучной, а, возможно, и даже счастливой для стороннего глаза семье, случился этот адюльтер… Отчего молодая замужняя женщина, ей было тогда года тридцать два, мать двоих детей, решила завести любовника? Скуки ради или от большой любви… Быть может, она строила с этим человеком далеко идущие планы своей будущей жизни? Как бы там ни было, но однажды тайное стало явным.

Самолюбие сорокалетнего мужа и отца было уязвлено. Разговор происходил поздним вечером, почти ночью. Эмоции, эмоции… Неожиданно мужчина схватил рапиру, висевшую, как украшение, на ковре в спальне. Рапиру, которой он фехтовал когда-то в молодости. В порыве гнева, размахивая ею, он, то ли царапнул, то ли сделал небольшой прокол на плече своей жены. Тут же жутко испугался. И повез ее в травмопункт.

Там они, очевидно, не смогли ничего толком объяснить из-за пикантности ситуации. Там – в травмопункте, медработники, вообще, не смогли понять, зачем эти люди приезжали. Царапину или ранку ей смазали йодом. Даже профилактический укол от столбняка не сделали. А через несколько дней женщина скончалась от заражения крови…

Так рапира, провисевшая много лет в спальне в качестве украшения, по «закону жанра» и роковому стечению обстоятельств сыграла роль ружья, выстрелившего в последнем акте… История жуткая. И понятно, что никто и никого не хотел убивать…

На момент случившегося тот человек был не только главным редактором местного отделения ТАСС, но еще и исполнял обязанности заведующего, который находился в то время на длительном больничном по случаю перенесенного инфаркта. То есть, занимал сразу две главные начальственные должности, которые были под пристальным оком обкома партии, так как являлись в советские времена номенклатурными. И тут такое… И где – в среде партсовноменклатуры…