Золи - Колум Маккэнн

Колум Маккэнн

Золи

Эллисон. Изабелле. Джону Майклу и Кристиану

Большая часть этого романа была написана, когда я работал в Центре ученых и писателей имени Дороти и Дьюиса Колман в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Книга посвящается сотрудникам этой и других библиотек: спасибо вам.

Будешь сидеть тихо — умрешь. Будешь говорить — умрешь. Так говори и умри.

…В нашем столетии, когда беспредельны только зло и равнодушие, мы не можем позволить себе задавать праздные вопросы. Нам следует защищаться с помощью всего, в чем мы уверены.

И наши лица, сердце мое, лаконичны, как фотографии.

Вернуться до наступления темноты — это искусство уходить.

~~~

Золи Новотна — цыганка. Она живет в таборе, следуя традициям своего народа и претерпевая вместе с ним муки и страдания: ее детство приходится на годы геноцида цыган. Золи — гениальный поэт, это признают и ее соплеменники, и их гонители — «белые» люди, гадже. Они даже предлагают Золи издать книгу ее стихотворений, и девушка вопреки цыганскому запрету записывать песни соглашается. Когда же власти начинают использовать имя Золи, чтобы разрушить многовековой уклад жизни ее народа, старейшины проклинают певицу и изгоняют из привычного мира. Обычно за этим следуют безумие и смерть, но Золи все же найдет в себе силы жить, любить и петь.

Словакия 2003

Он ведет машину вдоль русла небольшого ручья. За поворотом его взору открывается местность, напоминающая пейзаж из компьютерной игры «Сталкер»: перевернутые ведра у поворота реки, сломанная детская коляска в траве, бочка из-под бензина с засохшим ржавым подтеком, остов холодильника в зарослях ежевики.

Собака — кожа да кости да шрамы — вынюхивает что-то на обочине, и через некоторое время из кустов появляются дети. Они бегут за машиной. Он, стараясь не обнаруживать тревоги, незаметно блокирует локтем двери. Один мальчишка проворно и почти беззвучно вспрыгивает на капот, хватается за дворники и ложится, раскинув ноги. Раздаются восторженные возгласы: двое других ухватились за задний бампер и скользят по земле босыми подошвами. Девочки-подростки в джинсах, низко сидящих на бедрах, бегут рядом. Одна из них показывает на что-то пальцем, смеется, но затем отворачивается. Мальчишка скатывается в сторону с капота, его дружки отцепляются от бампера.

Он на секунду теряет бдительность, и перед машиной внезапно возникает река, бурная, быстрая, с бурой водой. Он резко поворачивает руль. Стебли ежевики царапают стекла, высокая трава шуршит под днищем. Перед машиной вновь проселочная дорога, и снова дети с криком бегут рядом с ней.

На берегу реки две старухи, стирающие простыни на камнях, встают, качают головами, улыбаются и снова склоняются над своей работой.

Он делает еще один крутой поворот и едет к густой лесополосе мимо гниющего мусора, валяющегося в высокой траве. Там, за шатким мостиком посреди реки — остров. Его омывают два рукава, как будто вода раздумала течь единым руслом. На острове ютится серый цыганский поселок. Хибарки без окон, выстроенные из чего попало, разномастные доски, ржавые жестяные заплаты, покосившиеся трубы, из которых поднимаются тонкие струйки дыма. Однако на каждой залатанной крыше красуется спутниковая тарелка. Вдали на ветке дерева одиноко болтается синее пальто.

Он направляет машину в высокую траву, ставит ее на ручной тормоз и делает вид, что ищет что-то в бардачке, в самой его глубине, хоть там и нет ничего, просто ему нужно немного передохнуть. Дети прижимаются лицами к стеклам. Он рывком открывает дверцу машины, и в уши ему ударяет рев множества включенных на полную мощность радиоприемников, играющих словацкие, американские и чешские песни.

Дети сразу же принимаются ощупывать его рукава, тыкать костяшками пальцев в ребра, хлопать по карманам пиджака. У него как будто вдруг вырос десяток рук.

— Пошли прочь! — кричит он, замахиваясь на детей.

Один из мальчишек с размаху садится на передний бампер и начинает прыгать на нем так, что вся машина ритмично раскачивается.

— Хватит! — кричит он. — Довольно!

Старшие подростки в темных кожаных джинсах пожимают плечами. Девочки в незастегнутых блузках, хихикая, отступают назад. Как безупречны их зубы, как быстры глаза! Самый высокий парень в майке выступает вперед.

— Робо, — представляется он, выпячивая грудь. Они жмут друг другу руки, приехавший отводит парня в сторону и, стараясь не обращать внимания на исходящий от него запах влажной шерсти и дыма, говорит ему что-то на ухо. Через несколько секунд договор заключен: за пятьдесят крон Робо проведет его к старшим и последит за машиной.

Робо окриком отгоняет остальных и дает оплеуху мальчугану, примостившемуся на заднем бампере. Они идут к мосту. К ним присоединяется все больше детей, некоторые совсем голые, малыши — в подгузниках. Одна девочка в рваном розовом платье, кажется, то и дело попадается ему на глаза, но всякий раз в разной обуви. Красивая, с угольно-черными глазами и копной спутанных волос.

Он смотрит, как дети, словно странные птицы, осторожно переходят мост: на одну доску, надежную, ставят ногу основательно, на другие — быстро и только на носок. Листы жести вибрируют под тяжестью идущих. На куске фанеры он теряет равновесие, пошатывается, взмахивает руками, ища опоры, но ее нет. Дети, прикрывая рты ладонями, хихикают.

«Я, — думает он, — величайший на свете идиот».

Под одеждой у него спрятано все необходимое для сегодняшней встречи: две бутылки, блокнот, карандаш, пачка сигарет, фотоаппарат и крошечный диктофон. Он одергивает пиджак, перепрыгивает через последнюю дыру в мосте и утопает в мягкой грязи острова всего в двадцати ярдах от хибарок. Подняв глаза, делает глубокий вдох… как будто получает удар под дых. От страха сердце глухо бьется о грудную клетку: ох, не следовало ему, полноватому словацкому журналисту сорока четырех лет, мужу, отцу семейства, являться в одиночку в цыганский поселок! Он делает шаг вперед и вступает в лужу. Глупо было надевать в такую поездку дорогую