Те, кто до нас - Альберт Лиханов

Лето, даже самое военное, загребает людей и детей в солнечные объятья. Прижимает к теплу, к цветам, к песчаным отмелям и купанью. Занятия кончились, и меня отправили в лагерь, а там нашему отряду досталась шустрая вожатая по имени Капитолина, которая в первый же вечер провела бойкий среди нас опрос: кто что любит.

Сдуру я сказал, что люблю бабочек. Объяснил, где и при каких обстоятельствах их видел. Пофантазировал на тему Африки, впрочем, тут и фантазировать не очень-то надо: всякий человек знает про Айболита, Лимпопо и может ведь сообразить, что в африканских джунглях живут огромные, со взрослую ладонь, цветные красавицы.

Капитолина в ответ на мои признания промолчала, лишь только покивав, но через пару дней принесла довоенный еще журнал «Юный натуралист», где рассказывалось про морилку для бабочек и был нарисован даже несложный чертеж рамки, в которой уснувшей бабочке распрямляют крылья и протыкают тело булавкой. Еще там объяснялись всякие детали и указывалось, что бабочки просто так не засыпают — им нужен эфир.

— Про это, — задумчиво рассуждала Капитолина, — не беспокойся, эфир для научных целей я раздобуду. А ты сконструируй морилку.

Весть о том, что в средней группе есть парнишка, секущий в энтомологии, науке о бабочках, что было стыдным преувеличением, надолго испортила мне всю жизнь. Во-первых, народ моего возраста стал держать со мной какую-то уважительную дистанцию, зачем-то создавая необоснованные мифы. Что у меня, дескать, не то отец, не то дедушка профессор по бабочкам и заведует специальным музеем, куда пускают только по знакомству. Во-вторых, слух об эфире, веществе для детей недоступном, с которым якобы я запросто управляюсь, — а ведь эфиром, и это хорошо известно, усыпляют не только бабочек или там собак, но и раненых бойцов перед операцией, — вообще поднимало меня на какую-то взрослую высоту.

Но я ведь ничего не умел! Ничегошеньки! И меня ждал позор! Хотя весь грех мой был только в том, что я просто вслух сказал, будто люблю бабочек и мечтаю хоть одну засушить по всем правилам науки.

Все остальное — человеческая молва. А молва имеет страшное, даже беспощадное свойство. Из-за какого-нибудь неправильно сказанного слова, предположения, вопроса и даже вслух произнесенной мечты молва может человека растоптать. А может возвысить. И может возвысить, чтобы потом растоптать.

Однако Капитолине требовался не столько я, сколько моя мечта. Пионерские линейки по утрам и вечерам, сбор колосков в подмогу соседскому колхозу или нолевой ромашки для госпитальных нужд — все это было делом полезным, но обычным и даже поднадоевшим. А хотелось чего-нибудь необычно прекрасного!

И энергичная Капитолина отправилась в город за эфиром и тонкими булавками, а я принялся перечитывать советы «Юного натуралиста» и рассматривать рамочки, начерченные гам.

В лагере была, между тем, еще одна симпатичная личность — заместитель начальника Олег. Всегда ходил в выцветшей пилотке без звездочки, румянец в обе щеки, белобрысые брови и ресницы, голубущие глаза со зрачками в черничину и вечной на устах улыбкой. Где-то чему-то он доучивался и через год собирался на войну, а пока что улыбался во все свои красивые и целехонькие тридцать два зуба нашему гомонливому братству.

Соединенный, видать, с Капитолиной единой идеей о честной службе в любом месте, куда пошлет Родина, он относился к нам со странной смесью превосходства и равенства, веры и недоверия, желания помочь и тут же всем выдать по первое число.

Заместитель Капитолины остановил взор на двух парнишках из соображавших, как надо обращаться с деревом и инструментами, и я обернуться не успел, как они напилили и настрогали из толстой фанеры десятка два ровных кусочков, продраив посередине ровики под бабочкины брюшки.

Возвращение главной вожатой из города я запомнил на всю жизнь. Потому что она привезла Николая Евлампиевича, надо же! Объяснилось все просто. Лагерь был госпитальным, а все дети в нем — медицинских работников, вот начальник госпиталя и решил провести подробный и тщательный осмотр всех ребятишек. Да еще и дать каждому ребенку медицинскую рекомендацию, а по возможности, на месте оказать нужную помощь. И первым прислали ухогорлоноса.

Ну, конечно, все запрыгали вокруг доктора все-таки. Он потребовал кабинет, пару помощниц, потому что ему нужно было возвращаться в город до вечера, а требовалось осмотреть больше ста ребят.

Что касается меня, то Николай Евлампиевич, едва выбравшись из кузова, подошел, минуя взрослых, прямо ко мне и негромко, чтобы другие не слышали, сообщил, что привез приветы от бабушки и мамы и передал мне гостинец — маленькую американскую шоколадку. Только когда он отошел к взрослым, я запоздало сообразил, что мне надо было бы расспросить его в подробностях, как обращаться с пойманными бабочками. Но теперь было поздновато. Он шел, возвышаясь над группой встретивших его, поблескивая краешками пенсне, поворачиваясь, оглядывая окрестности, то в одну, то в другую сторону.

Олегова бригада тем временем наклепала с десяток сачков — палка, проволока, колпак из марли, и спор шел лишь о том, как их раздавать — сперва одному отряду на два часа, а потом все сачки — другому? Или дать в каждый отряд но два сачка на все время отлова?

Банка с широким горлом и притертой пробкой стояла наготове. Склянку с эфиром держала лично Капитолина. Можно было начинать. Но ведь в лагерь приехал ухогорлонос, и часть народа следовало направить к нему. А все хотели бабочек!

Олег начал громогласно сортировать, кого куда, получалась неразбериха, послышались крики неудовольствия, но все-таки сачки раздали по отрядам, и они тут же замелькали в прилагерных кустах.

Минут через пятнадцать возле меня и Капитолины уже стояла очередь желающих сдать добычу. Вожатая капнула эфир в банку, я принялся опускать туда бабочек. В общем, из десяти сачков мы выудили семь капустниц и три крапивницы.

Они сидели на дне банки, сложив крылья, и не шевелились — уснули быстро, как только Капитолина закрыла крышку. Народ молча наблюдал сцену усыпления.

Было в этом что-то странное. И даже неприятное. Только что бабочка хлопала крыльями, потом складывала их и замирала. Да, она засыпала, но ведь это только так говорится. На самом деле умирала. И мы, выходит, рассматривали смерть. Но надо ли глядеть на нее? Пусть даже это смерть бабочки и на нее не страшно смотреть.

Я и раньше подбирался к этим мыслям. А теперь понял окончательно — мне это видеть тошно. Я для этого не приспособлен. Что-то совсем другое я должен полюбить и научиться делать…

Все бабочки на дне банки сидели сложив крылья. Капитолина вопросительно смотрела на меня. Я кивнул ей без всякой радости, она открыла крышку и отвела лицо, чтобы не вдохнуть пары эфира. Малость подождав, я запустил туда руку и вынул одну бабочку.

Теперь предстояло развернуть ее крылья и положить на дощечку так, чтобы брюшко вошло в желоб. Булавкой проколоть, а крылья прижать полосочками бумаги, которые тоже приколоть. В общем, бабочку следовало распять.

Но у меня, как назло, ничего не получалось. Мертвая бабочка не разворачивала крылья. Я раздвигал их силком, но они не раздвигались. Одно крыло сломалось, и я отложил в сторону первую капустницу. Со второй тоже ничего не получилось. И с третьей.

Капитолина нервничала, а я покрывался потом. Вокруг нарастал недовольный ропот. Молва, поднявшая меня в высоту, готова была обрушить вниз со всей силой тяжелого презрения к выскочке.

И тут я принял единственно верное решение. Я попросил меня подождать, И рванул в помещение, где осматривал детей ухогорлонос. Очередь охотно уступила мне путь. Я забежал к Николаю Евлампиевичу и кратко, ничего не преувеличивая, но и не преуменьшая, рассказал о своей неудаче.

Он, когда я ворвался, светил в ухо какой-то девчонке, как когда-то мне, своим сверкающим зеркалом, но, наверное, ничего такого не находил, поэтому легко снял с головы свой обруч, одобряюще похлопал пациентку по плечу и встал во весь свой громадный рост.

Был он в белом халате, и вот так — в халате — двинулся за мной, спрашивая какие-то подробности, ответить на которые я не мог. Может быть, от простого волнения.

Даже не глянув на банку с бабочками, ухогорлонос взял в руку фанерку из приготовленных командой Олега и сказал, что сделаны они верно, но их надо делать из мягкого дерева. Для убедительности потыкал булавкой в фанеру — она не держалась.

Одним мановением руки Олег отправил своих исполнителей на новые труды, доктор же попросил принести свежих бабочек. Толпа рассеялась. Осталось несколько мелких свидетелей, из малышей.

— Можно и без морилки, — добродушно кивнул он Капитолине, и она снова с удивлением посмотрела на меня. И добавил с видимой грустью: — Умирая, они складывают крылья. — Теперь он уже смотрел на меня. — Слыхал, есть такое выражение: не складывай крылья! Это значит, не сдавайся! Не умирай!