Человек без имени - Николай Веревочкин

Грозному было ясно: ребята воруют по-крупному, но таких масштабов даже он не предполагал. За нищей, штопаной-перештопаной ширмой «Дребездени» скрывался золотоносный рудник, где делались СОСТОЯНИЯ. Папка вот-вот должна была разбухнуть копиями незарегистрированных доверенностей, по которым через коммерческий центр составами-невидимками прошли неоприходованные товарно-материальные ценности на суммы, от которых кружилась голова. И вдруг однажды Шамара задумчиво спросила Грозного: «Как думаешь, Гуга, куда лучше вложить деньги — в дачу или в машину?»

Госпожа Шамара, как большинство журналисток, специализировавшихся до перестройки на моральной теме, была совершенно аморальным существом и поступками своими едва ли не каждодневно опровергала собственные статьи-проповеди, написанные, нужно отдать ей должное, страстно и ярко. Призванная Грозным под знамена справедливости, она тут же переметнулась в стан противника — едва поняла, что это материально выгодно. Впрочем, вся в золоте и сплетнях, она все так же навещала Грозного в его давно не ремонтированном кабинете, но дышала ровно, а разведданные касались, в основном, интимных сторон жизни коллектива. Уходя, она извлекала из дамской сумки пачку дорогих сигарет или баночку кофе и одаривала от щедрот своих мрачного Гугра Базиловича. Такие изящные и в то же время вместительные сумки пользовались большой любовью валютных проституток: будучи внезапно мобилизованной, в них можно было запихнуть весь арсенал интимного дамского туалета. В отличие от этой сумки заветная папка оставалась тощей, как бездомная сука.

Слушая легковесный треп неверной Шамары, Грозный мрачно раскуривал дареную сигарету. Длинными, густыми струями выпускал он дым из носу и делался похожим на почти уже выкипевший, забытый на плите чайник.

Человек может держать в себе негодование очень долго. Но однажды наступает секунда, когда гнев, словно пар, взрывает его изнутри.

Гугор Грозный взорвался после обеда. Вулкан Кракатау показался бы детской игрушкой в сравнении с этим стихийным бедствием. Неукротимо, как сошедший с рельсов трамвай, Гугор ринулся в кабинет Дусторханова. Бесстрашная секретарша с отчаянным криком: «Он занят!» — закрыла собственным телом двойную дубовую дверь, но была сметена, как осенняя паутина, и лишь проводила нарушителя табу осуждающим взглядом.

Кабинет был пуст.

Это было вместительное, как банкетный зал, угловое помещение. Выходящие на улицу стены состояли из окон — от пола до потолка — с хрупкими перилами ограждения, подчеркивающими самоубийственные фантазии архитектора. В узких простенках, имеющих вид колонн, висели картины авангардного толка. Внушительно громоздкая мебель, особенно внушительная без людей, мерцала тускло и угрюмо. На массивном и обширном, как двуспальная кровать, дусторхановском столе терялись компьютер, телевизор, настоящий человеческий череп с врезанными в лоб часами и крокодил средних размеров, подавившийся глобусом. Кресло-трон, очертаниями своими повторяющее фигуру Дусторханова, посмотрело на непрошеного посетителя надменно и холодно.

Если бы не хамский вид этого кресла, Грозный, возможно, и не решился бы войти в святая святых — комнату отдыха босса. Впрочем, вряд ли в голову сошедшего с рельсов трамвая приходят мысли о приличии. Решительно открыл Гугор Базилович бесшумную дверь запретной комнаты, собираясь проорать: «Паша, так дела не делаются!». Да так и застыл свежезамороженным судаком.

Двери, господин Грозный, для того и созданы, чтобы в них стучаться.

Полненький Дусторханов полусидел, полулежал на мягком, как майское облако, диване, откинув голову и закатив глаза. На длинноворсном ковре между его коротеньких, пухлых ножек породистой домашней собакой пристроилась госпожа Шамара. Она скосила глаза на шум, произведенный вторжением, но ничего не сказала, поскольку была занята и прекращать занятие посчитала невежливым.

Грозному ничего не оставалось, как по обыкновению вытаращить глаза и церемонно кивнуть головой Шамаре — поздороваться с предательницей.

В легком замешательстве и глубокой задумчивости покинул он кабинет, строго наказав оскорбленной его непослушанием секретарше: «Никого не впускайте: Дусторханов занят».

Завтрак Грозный съедал сам, обед делил с сучкой Бякой, ужин отдавал Сусликову, но счастлив не был. Все, бывало, солнце к нему задом поворачивалось, все рылом хрен приходилось рыть да сено для чужих собак косить.

И задумался он: отчего так?

Думал, думал и решил — это от его излишней принципиальности. Все он за правду да справедливость на амбразуры бросается. Сам себя харакирит.

А на фига, спрашивается, попу «Калашников»?

По дыре — заплата, по делам — зарплата. Нечего на начальство глазками сверкать. Не любит оно, когда подчиненные глазками сверкают.

Глазки надо за зубы спрятать.

Зная, что «Дребездень» — всего лишь ширма, глупо рассчитывать на особую щедрость Дусторханова. Средства вкладываются в огород, а не в плетень.

Тысячу раз права эта подлая Шамара. На многое открыла она ему глаза.

Чтобы чего-то добиться, к Дусторханову нужно не со скандалом, а с делом идти. С умным, прибыльным проектом. Вложить копейку, получить рубль. И без всякого криминала. Пусть этот недоумок Сусликов амбарной крысой работает, зерно из общих сусеков приворовывает. А Грозный покажет, как можно сделать капитал в чистых перчатках и при этом меценатом прослыть.

Закурив, он уставился в окно на смог, живописно укутавший город.

Обдумав во всех деталях проект, давно крутившийся в голове, Гугор Базилович обратил внимание на пирамиду окурков, выросшую во время обдумывания в пепельнице. Интересно, если сложить все сигареты, выкуренные им за долгую жизнь, что это будет за сигарета? Вопрос его крайне заинтриговал. Щелкнув авторучкой, Грозный погрузился в подсчеты. Измерив строкомером длину одной сигареты, перемножил полученные сантиметры на количество сигарет в пачке. Переведя сантиметры в метры, помножил на два, ибо в среднем выкуривал в день две пачки. Количество метров, выкуренных за год, заставило его присвистнуть. Когда же он умножил эту цифру на полный стаж курильщика, то долго не мог поверить собственным расчетам. Пересчитал еще раз — все верно. Без малого сто километров.

Сигаретка, однако!

Вернувшись к размышлениям о доходном проекте, Грозный подумал, что без надежного помощника ему не обойтись. Мысленно просмотрев дребезденцев, он набрал номер Шамары и рявкнул: «Зайди!» — и бросил трубку на рычажки.

Хмурый, как пепельница, Грозный, не ответив на приветствие неверной, порывисто закрыл за ней дверь на ключ. Молча швырнул Шамару лицом вниз на приставной, заваленный рукописями стол и, пристроившись сзади, широко расставил подагрические ноги. После чего сделал страшные глаза и зарычал.

Рычал он минуты две и, с яростным стоном излив гнев, опустился во вращающееся кресло.

— Садись, — пригласил он официально, но довольно миролюбиво, — разговор есть.

Изящно отряхнувшись, Шамара придала лицу рабочее выражение. Раскрыв еженедельник, который не выпускала из рук во время бурной любовной сцены, она вся обратилась во внимание.

Шамара Кукуева — одинокая женщина зрелого, предгрозового возраста — ежедневно содрогалась в родовых муках.

Она порождала Хаос.

Скверно выполняя свое дело, энергичная женщина деятельно вмешивалась в чужие обязанности. Все смешав, перепутав и переплетя, всех перессорив и доведя до стресса, несчастная закатывала истерику и, зареванная, бегала по кабинетам в поисках сочувствия и таблетки от головной боли. «Ну, почему, почему я должна за все отвечать?!» — в отчаянии спрашивала она.

И все недоумевали вместе с ней: и правда, с чего эта вздорная баба сует свой нос в чужие дела и подставляется?

Но у начальства отчего-то сложилось мнение, что без Шамары Кукуевой все в «Дребездени» замрет, захиреет и покроется плесенью.

Вот и Гугор Базилович решил именно ее привлечь к осуществлению проекта. Во-первых, потому что Шамара была женщиной энергичной, знакомой с коммерцией, во-вторых, несмотря на частые измены, на нее все-таки можно было положиться, в-третьих, лучшего буфера между ним и Дусторхановым трудно было найти.

С удовольствием затянувшись дареной сигаретой, Гугор Базилович голосом старого интригана обратился к Шамаре:

— Есть ли у тебя знакомые художники?

— Спроси лучше, есть ли у меня незнакомые художники, — ответила Шамара с достоинством и уточнила: — тебе кто нужен — гений или делец?

По безлюдной дорожке, наискось пересекающей парк, звонко цокала каблучками стройная женщина.

На золотых полянах между черных дубовых стволов паслись мясистые вороны. Они расшвыривали клювами листья, что-то выискивая под ними.

Погруженная в суетные мысли, женщина не замечала золотую ржавчину осени, хлопотливых ворон и предзимнего неба, запутавшегося в кронах облысевших деревьев. Она с таким достоинством покачивала бедрами, словно круп ее был отлит Роденом, причем из чистого золота.