Литературная Газета 6468 ( № 25 2014) - Литературка Литературная Газета

Литпремии

Международная литературная премия имени И.А. Гончарова вручена в Ульяновске.

В 2014 г. на соискание премии поступило 25 заявок из 17 городов России, Республики Беларусь и Германии. Согласно решению комиссии по присуждению награды победители были определены в двух номинациях: «Мастер литературного слова» и «Наследие И.А. Гончарова: исследования и просветительство». В первой из них лучшими были признаны Александр Сегень (Москва) и Георгий Марчук (Минск). Во второй номинации премия присуждена слависту, автору статей по истории культуры, переводчице художественной литературы с русского языка Вере Бишицки (Берлин). Премия была присуждена за высокий уровень перевода романа «Обломов» на немецкий язык, а также впервые осуществлённый перевод и издание писем И.А. Гончарова к Е.В. Толстой, научный комментарий к текстам и широкую популяризацию творчества И.А. Гончарова в немецкоязычных странах.

Литпамять

В центре села Пушкарное Яковлевского района Белгородской области высажена берёзовая аллея – знак признания и памяти уроженки этого села поэтессы Татьяны Рыжовой (1957–1997). Шестилетней она попала в автомобильную аварию, стала инвалидом, но окончила школу, с детства писала стихи. Вышло три её сборника. Стихи печатались в журналах и сборниках, о них по-доброму отзывались Николай Старшинов, Владимир Леонович, Дмитрий Сухарев. А в августе, к дню рождения поэтессы, в Пушкарном откроется библиотека-музей имени Татьяны Рыжовой.

Родом из Железнодольска

На 88-м году ушёл из жизни Николай Павлович Воронов, писатель действительно народный. Настоящий уралец, овеянный звенящим огненным ветром ратного края. Имя Николая Воронова всегда рядом с именами Бориса Можаева и Фёдора Абрамова, Ивана Акулова и Евгения Носова, классиков России. Мы соболезнуем его семье и скорбим вместе с его друзьями.

Бог дал ему талант, отвагу, доброту и любовь. Будем благодарить его и помнить о нём.

Теги: Николай Павлович Воронов , писатель

Подстрекатель речи

* * *

Был ручным, как граната, и безопасным, как бритва,

Драку и мат предпочитал молитвам.

Всласть нахлебавшись брошенности сиротской,

Не просекал, что жизнь не должна быть скотской.

Слепоглухонемая вещь не в себе - Фортуна

Мимо меня просвистала в сторону, что ли, Хартума.

В поисках этой вещи я обыскал округу,

А неудачи тем часом крались за мной по кругу.

Исподволь прорастала, словно Чернобыль, пустошь;

Сумерки, старость, глаз покупной на скотче

И ожиданье – когда мне грехи отпустишь

И подобреешь ко мне, Авва Отче?

* * *

Кто ты пункту А или пункту Б?

Ни один из них не родственник голытьбе.

Баба ушла, и на исходе деньги.

Падать больней всегда с верхней ступеньки.

Вот окно. А к нему – помоечный вид из окна.

Сказки – в "Мурзилке", рагу – в морозилке.

Стеклотариат стеклотару сдал с бодуна,

И любой навроде спившегося Мурзилки.

Не скули! Я беру на себя этот сыр-бор,

Место-пусто, с гулом, как на ж/д вокзале,

Где ты плохо лежала, и на воре вор –

Влезли в дом, да так ничего и не взяли.

Всё надеялся: выгорит. Выгорел весь. Дотла.

Как луна, китайская, жёлтая, в полной фазе.

На себя принимаю полностью бой стекла.

Адрес мой не пробивай по базе.

Закрываю на все обороты свой личный ад,

Перед злым одиночеством все открываю кавычки.

Токовать судьбе, покуда сквозь снегопад

Между пунктами А и Б визжат электрички.

* * *

Я, как разобранный Богом на части «конструктор»,

А подо мною – Урал, трудовой, трёхколёсный.

Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,

Прочая в шторм на Оби налегает на вёсла.

Птица в плену принимает контуры клетки,

Клетка – подобие в ней содержащейся птицы,

Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,

Люди – лишь спицы Господней большой колесницы.

Быть неубитым таким назначеньем сугубым

Нам позволяют стихи – подстрекатели речи.

И воспаряем на миг над субстанцией грубой,

Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий[?]

* * *

Не всё коту валерьянка, слесарю пьянка, сэру овсянка.

Вот и подстрелят тебя, и подадут к столу,

Как дополненье к отнятому баблу.

Старая песнь, заезженная шарманка.

Это всё в твой огород камни и сорняки,

Это с тебя сняли шкуру и мнут скорняки.

Это твоя хата с краю и с карты стёрта, а карта бита.

Это тебя травят алхимики общепита.

В склянке булькают фронтовые 40 градусов широты.

А найдут – настучат по вые и отнимут влагу менты.

Нет, не всё коту пьянка, мне валерьянка, т.д. и т.п.

Скажешь правду – пришьют разбой, «хулиганку», запрут в ЛТП.

Горячо ль тебе деется, девица, там, где ты сейчас?

Да и то сказать, не надеялся рассчитаться на «мы» и «вас».

Я, незрячий, ясно вижу отсюда, как ты там слетела с бобин.

Тень чего тогда и какое чудо я в тебе любил?

* * *

Все тунгусские камни – в мой огород:

Где бы что ни случилось – я виноват.

Нелады притягиваю. Генкод

У меня такой, что и сам не рад.

Дым стоит над крышей с прямой спиной.

До утра внимаю, как спит страна –

Та, что часто гнушалась нелепым мной,

Но всегда была мне нужна.

Слепошарым псом приползу я к ней,

Поскребусь – была не была! –

«Почеши мне за ухом, обогрей,

Покорми объедками с твоего стола.

И, глядишь, воспряну и послужу

Я твоим утопиям и долгам

И врагов поверженных положу

Я к державным твоим ногам…»

* * *

Слепой, собираю углы башкой.

Сколько стёкол собой раскокал,

Порываясь летать, как сокол,

Тротуар простукивая клюкой.

Фишка выпала «пусто – пусто»,

Как пустые мои глазницы.

Мой Господь не даёт мне спуска,

Попустив на меня столицу.

И ведь я не один такой.

Златоглавая, береги нас!

Но тебе дороже твой бизнес.

А слепцу выживать легко ль?

Этот рыночный бег шакалий

Среди офисных зазеркалий.

Выпадаю из всех реалий

На Никитской, Тверской-Ямской.

Зрячий мир на слепца набычен,

Весь из рытвин и поперечин.

Будь хоть гений ты, ты обычен,

Слаб, увечен, раним, невечен.

День гудит, точно рой осиный;

Пахнут улицы мокрой псиной,

Увлекают в метро насильно

В мешанину чужих наречий. 

Прагматичный, бесчеловечный,

Мир являет себя из мглы.

Натыкаясь на борзых встречных,

Собираю башкой углы.

* * *

Я был никто и жил нигде,

Меня в упор не замечали,

Но настучали по балде,

Застукав спящим в их подвале.

Их привели ко мне следы.

Я клялся им, что завтра съеду.

Но им всё было до звезды

В ту приснопамятную среду.

И я отчалил из Москвы

Чуть свет по направленью к Минску,

Где хворь моя, ища жратвы,

К толпе протягивала миску…

* * *

В моём коровнике – божьи коровки,

В моём свинарнике – морские свинки.

В пастьбе не надо большой сноровки.

Они и справят по мне поминки.

Когда я с ними махнусь местами,

Когда махнёмся с ними телами,

Я спрячусь в землю между крестами,

Они слетятся на камень к яме.

И то, что было когда-то мною –

Клубком страданий, сюда приведшим,

Могильщик глиной забьёт смурною,

А Бог поздравит со всем прошедшим.

Теги: Юрий Могутин , поэзия

Рядовые информационной войны

* * *

Когда глядишь на старинные фотографии,

Кажется, что людей застилает дымка,

Лёгкая, белёсая дымка,

Как будто реальность,

Исчезая во времени, растворяется в нём.

Это дымка вечности.

Так затуманиваются в памяти

Образы самых дорогих воспоминаний.

И она кажется такой естественной -

Дымка на старинных фотографиях.

Равно как и отрешённые,

Словно смотрящие в вечность,

Лица изображённых на них людей.

Ведь фотография была редкостью,

и относились к ней серьёзно.

А мы?

А что останется от нас?

Твиттер. Вконтакте. Инстаграм.

Одноклассники.

Фото на мобильниках.

Фото на планшетах.

Canon. Nikon.

Sony всякие.

И краски.

Яркие. Сочные. Живые.

Глянец.

И гигабайты.

Нет, террабайты кадров.

Где мы смеёмся,

улыбаемся,

плачем,

грустим,

и никогда,

никогда,

никогда не бываем