Технология любви - Иван Сохатов

Это хорошо, коли так. Но брата денежная сторона дела должна беспокоить. У него этих магазинов нет, а деньги, наверняка, не ему, так его актёрке потребуются. Любовь то – она хороша и в шалаше, и на облаке, но за десять лет погодные условия могут измениться.

Мы уезжаем на огород (истинный петербуржец – иначе это место не называет) и совершаем обычный наш променад по тоскующему осеннему саду.

Брат впитывает тишину и умиротворение. Лицо его принимает выражение полного покоя. Живительные соки, поднимающиеся от корней к листьям, румянят и его щёки. Но мысли его заняты чем-то другим. Рост дерева или какого-нибудь куста, не увлекает его воображение. В холодную осень в растениях нет мощи распускающейся жизни – лучше выражена способность сохранять себя в тяжёлых условиях.

Обязательный пункт нашей программы – посещение местной закусочной. Входишь и прямо перед тобой буфет, как на железнодорожных станциях. На нём установлен большой гриль, в котором на вертелах крутятся куриные окорока, подсвеченные электрической лампочкой. С окороков капает жир и шипит, попадая на тэны. По стенам на уровне груди взрослого человека пристроены полочки, с таким расчётом, чтобы посетители принимали пищу стоя, не задерживаясь надолго. Торгуют пивом и сигаретами. Чай и кофе наливают в полиэтиленовые стаканчики.

Неподалёку Санкт-Петербургский Университет Электротехнической промышленности, бывший ЛЭТИ, как я его. Когда там заканчиваются лекции, в закусочной делается шумно – студенты ватагой подсчитывают деньги на пиво. Девушки – все без исключения – кажутся мне хорошенькими, а юноши глуповатыми. Глядя на них, я чувствую нашу почти двадцатилетнюю разницу в возрасте. Они шумят, пьют, смеются, хрустят чипсами и пропадают так же внезапно, как появились. Брат не любит их шумные набеги, и мы стараемся попадать в заведение пораньше, до окончания лекций, но сегодня мы припоздали – заезжали в цех.

Мы долго выбираем курочку, советуясь с кокетливой буфетчицей. Она посмеивается: брату нужна курочка с толстыми ляжками. Он придирчиво следит за тем, как нам взвешивают салат из свежей капусты и подозрительно присматривается к пончикам. «Вредная пища», – поясняет он, но позволяет себе один. Я беру четыре. Не спеша, вкушаем мы пищу земную и настроение наше безмятежно.

Мы вытираем руки грубой бумагой, нарезанной вместо салфеток. Следующий пункт – цветочный магазин. У брата разработан план по переделке его лоджии. Пока он беседует с продавцом о комнатных растениях, я прохаживаюсь вдоль стены оранжереи.

Помимо закусочной и цветочного магазина, мы обязательно посещаем ещё одно место. В самом конце сада сходятся углом металлические ограды. Река Карповка выделяется здесь из Большой Невки. По их набережным движется нескончаемый поток автомобилей. Городская суета пронзительными гудками и шелестом шин разрывает тишину сада. Пятачок живой природы, с двух сторон охвачен нахрапистым движением. Занятное сочетание покоя сада и грохота авто.

Брат, проходя мимо скамейки, с витыми железными ручками, с каким-то напряжением поглядывает на неё. Иногда мы останавливаемся метров за сто. Тогда брат удостаивает тупик сада и скамейку долгим взглядом. Я уверен, что и сегодня мы пойдём в ту сторону.

Из магазина брат выходит окрылённый новой идеей: надо установить на балконе плоский ящик и выращивать в нём мхи. Северный мох даст интересное сочетание с каким-нибудь южным экзотом. Он говорит ещё что-то. Я не слушаю: жду, в какую сторону он свернёт. Брат чешет прямиком к скамейке. Метров за пятьдесят до неё он спохватывается.

– Сколько времени? – с волнением спрашивает он.

Я говорю сколько.

– Мы же можем опоздать к Марине.

На том прогулка заканчивается.

* * * *

Близились ноябрьские праздники. Тогда их уже не отмечали, а так, вспоминали, что были такие когда-то. Предпраздничное волнение не охватывало город, как это было в детстве моём.

Мне повезло: пришлось пожить в разных социальных формациях, и особенно мне повезло, в том, что их смена произошла без кровопролития. Меня тихо радует, что во всём этом я не принимал участия. И хотя нелепица перестройки прокатилась по моему незатейливому существованию шипованным колесом, перемены общественного устройства вызывают у меня сочувствие. Позиция постороннего. Старательно выпестованная позиция. Мне с пелёнок внушали, что я шплинт незначительный в общем поступательном движении к светлому будущему. Так и было – я стоял тихонько на назначенном номере.

Всю неделю я провел, тоскуя в автомобильных пробках днём; и на чёрных мостовых вечером, в конкурентной борьбе за клиента с такими же бедолагами – сидельцами поздними – как и я, надеясь, что подгулявшая публика обеспечит мне приличный заработок. Но взяток составил не больше обычного. Это вам не Новый год.

Для меня понятие праздника прочно связано со вкусом салата оливье. Хочется даже написать это слово с большой буквы. Без него не обходилось ни одно важное застолье. Блюдо это мама готовила с докторской колбасой – так получалось дешевле. Уже взрослым, я несколько раз приносил к столу мясо, и она мелко резала его и запускала в салат. Так было сытнее, но вкусовой эффект терялся и она оставила эксперименты: покупала колбасу, ту самую – за два двадцать, а мясо жарила отдельно. Ещё мама готовила торт Наполеон из семи коржей, пропитанных кремом.

Голос диктора чеканил лозунги в холодном воздухе. Казалось, что он несётся отовсюду. С утра в телевизоре строгие шеренги солдат, построенные для парада. Брат вместе с отцом усаживался перед экраном. Они внимательно смотрели получасовое шоу, демонстрировавшее наше могущество. Я не был так воинственен и пропускал поучительное зрелище, предпочитая кухню. Толку от меня там было мало, я только перехватывал куски повкуснее, изображая активную помощь маме в приготовлении праздничного стола.

Отец и мать никогда не ходили на демонстрации. Пройти мимо трибун можно было только с колоннами от предприятий. Для этого надо было рано приехать в назначенный пункт сбора и долго идти по морозному городу в толпе, часто останавливаясь, чтобы пропустить, другие колонны. Отец был для этого ленив, а мать не ходила – и всё. Она готовила праздничный обед, который постепенно превращался в праздничный ужин.

Основательно заправившись салатом и тортом, мы с братом плескались на улицу, оставляя взрослых допивать откупоренные бутылки. Мы отирались у милицейских автомобилей, перегораживающих улицы так, чтобы людской поток направлялся в определённую сторону. За них никого не пропускали. Сама демонстрация нас интересовала мало. Каждый год мы видели всё это по телевизору: люди шли по площади сплошным потоком, несли транспаранты, флаги, фотографии вождей; часто камера поворачивалась к трибунам, и руководители, в габардиновых пальто и шляпах делали народу приветственные жесты.

Партийная карьера моего бывшего чуть не рухнула. Он приказал сложить всю агитационную мишуру – транспаранты, флаги – в микроавтобус, и оставил его на улице, перед входом в контору. Рафик украли. Но он вывернулся: на свои деньги накупил у спекулянтов цветов и украсил колонну. На праздничном ужине он нарезался в стельку, и несколько раз с гордостью рассказывал нам, как его фамилией поинтересовался сам Романов, тогдашний первый секретарь обкома. Всем понравилась скромность, с которой прошла мимо трибун колонна.

Тесть пьяно вис у меня на плече и спрашивал, как нужно питаться, чтобы немного потолстеть. В молодости он занимался спортом – сохранил с годами стройность фигуры и не вписывался габаритами в начальство повыше рангом. Там все были пузатенькими такими здоровячками.

Нам с братом нечего было демонстрировать. Нас привлекала праздничная необычность города. Можно было ходить по Невскому проспекту – движение транспорта по нему перекрывали – не опасаясь попасть под машину. Гуляющий по улицам народ нёс в руках цветы, надувные шары, флажки. Дети играли раскидаями – маленькими бумажными мячиками, наполненными опилками и привязанными на резинку. Бросишь его в сторону – резина растянется, сожмётся и вернёт его точно в руку.

Как-то раз, улучшив момент, я забрался на капот стоящего в оцеплении грузовика. С набережной Мойки мне видна была вся Дворцовая площадь, полная, как чаша водой, человеческой массой. Динамики резко и кратко выкрикивали лозунги. В толпе люди не имели лиц. Почти все были пьяны, и потому держались веселее обычного. Пьянство, при наличии патриотического подтекста, не осуждалось.

Мне стало не по себе: толпа дышала и двигалась неровно, и, казалось, легко могла выйти из подчинения. С этим сгустком человеческой энергии ничто бы не совладало. Бодрые толстячки на трибунах, наверняка понимали, что многочисленные наряды милиции не смогут защитить их. Я верю в упорные слухи о том, что под Эрмитажем, собирались прорыть туннель, и заводить во время демонстраций в Неву подводную лодку, спасать народных избранников, при необходимости. И никаких не вызывает сомнений у меня то, что внутри трибун было устроено помещение, оборудованное для принятия рюмочки – другой коньячку под икру, красную рыбку, и с обязательной долькой лимона. Время от времени кто-нибудь пропадал из шеренги. Вскоре он появлялся с порозовевшим лицом, более прежнего устремлённым к светлому будущему.