"Север" выходит на связь - Владимир Жуков

Бесполезный путь — на железнодорожную станцию и обратно. Но люди стараются. Тянут, поднимают, толкают, привинчивают, хрипло ругают неподатливые глыбы металла. Непривычно им. Такую бы работу сноровистым такелажникам справлять, а не станочникам, радиомонтажникам, настройщикам, служащим.

Суеты много, но дело идет. Среди добровольных грузчиков то здесь, то там виден среднего роста человек в шинели без петлиц, в сапогах. Он работает, да еще успевает распоряжаться, подбадривать, давать советы. На то он, Иван Николаевич Ливепцов, и секретарь парткома завода, чтобы и во главе стоять и, как все, на равных трудиться. Вытрет платком раскрасневшееся лицо и снова:

— А ну, товарищи. Еще раз: взя-я-а-ли…

Молча толкает станок токарь Сергей Гаврилов. Волнуется: как бы ненароком не повредить машину. Его молоденькая жена, нормировщица Леночка, пытается успокоить:

— Не переживай, дотащим. Цел будет.

Ливенцов слышит ее слова, присоединяется к разговору:

— Ребята здоровы, Гаврилов?

Токарь молча кивает.

— Война войной, а за ними уход нужен. Где они?

Теперь уж Лена заволновалась:

— Дома. С эшелона, из теплушки домой отвезли. Уложили спать, а сами сюда.

— Вот и зря. Сейчас же бегите к детям! — приказывает Ливенцов. Потом мягко: — Завтра в партком зайдите, устроим в детсад.

А Сергей все молчит. Ливенцов знает почему: обижен на все и вся, особенно на него, Ливенцова. С первых дней войны ждал повестки, потом сам поехал в военкомат. Там вынули из ящика карточку — «Гаврилов Сергей Алексеевич, 1908 года рождения». Повертели карточку, почитали и отрубили: «Нет, вас не призовем. Есть бронь. Вы токарь высшего разряда, нужны заводу».

А завод тем временем стали готовить к эвакуации. На Восток должны были ехать все, кто остался после того, как две тысячи человек ушли на фронт и еще многие — строить оборонительные сооружения на ближних подступах к городу, и еще — в ополчение.

На оборонительные работы отправлял партком, вооружал ломами и лопатами. И в ополчение он мобилизовывал, бойцами отряда народной охраны тоже он назначал — во время воздушных налетов с пожарами бороться, на случай возможных вражеских десантов и диверсий. Комиссаром отряда был Ливенцов.

Секретарь парткома организовывал военное обучение, занимался многочисленными мобилизациями. Сражаться с врагом каждый был готов, любая мобилизация проходила быстро, организованно, четко. Одна лишь эвакуация давалась мучительно.

Коммерческого директора Стогова наркомат назначил уполномоченным по эвакуации. Тот достал доски для упаковки оборудования, пригнал грузовики, подъемные краны, вооружил грузчиков талями. Снимали станки быстро, в считанные часы опустошали цехи.

Дошло дело до отправки людей. А тут, оказывается, и краны не помогут, многие наотрез отказываются ехать. К Ливенцову в партком бегут, требуют:

— Оставь здесь! С тобой вместе будем.

Секретарь уговаривал:

— Надо ехать, товарищи. Поймите, надо. Завод переводится в Сибирь. Кому же там, на новом месте, его пускать? Кому учить местных рабочих? Кому работать? Вы там нужнее. И директор Захаров туда едет. И главный инженер Можжевелов. И главный конструктор Смирнов. Надо — и едут.

Слушать слушают, а все же упираются, просят: оставь.

С коммунистами легче, тут Ливенцов не церемонится: «Поставим вопрос на парткоме. Привлечем к партийной ответственности».

Хуже с беспартийными, у тех довод:

— А сам почему не едешь?

— Я теперь солдат, — твердил Ливенцов. — Меня вот комиссаром отряда народной охраны поставили. Мы тут, если потребуется, до последней капли крови будем защищать завод. Как крепость. А у вас дети. Я-то свою жену и детей уже отправил.

Чаще всего женщин приходится так увещевать. Ливенцов охрип, с отчаянием думал: «Как же их убедить? Как?»

С токарем Сергеем Гавриловым попросту повздорил. Конечно, Гаврилов парень молодой, здоровый. И на фронте, и в заводском отряде был бы хорошим бойцом. Но его, высококвалифицированного рабочего, требуют в Сибирь. А он одно твердит: ему, вишь, беспартийному, не доверяют.

«Я тоже, — говорит, — возьму винтовку. Не хуже вас буду защищать нашу Советскую власть».

Ушел не попрощавшись, хлопнул дверью.

А потом вдруг Ливенцов узнал, что Гаврилов с семьей погрузился в восьмой эшелон, который следом за семью ушедшими ранее вот-вот тронется в путь. Осознал, выходит. Ну и счастливая дорога.

Через день нежданно-негаданно получили задание освоить и начать производство малогабаритных радиостанций. Партийное задание. Но кому же это делать? Новая забота легла на плечи парткома. Бросились к пенсионерам, в отряде тоже есть кое-какие силы… Но оборудование-то уже вывезено!

Стали звонить на другие заводы: «Помогите, бога ради, станочками!»

И в тот же час со станции посыльный:

— Восьмому эшелону не уйти! Немцы железную дорогу перерезали. Снаряды уж поблизости рвутся.

Ливенцов поднял свой отряд по тревоге: на станцию!

Снаряды действительно рвались совсем рядом с путями. Кое-как стащили с платформ несколько станков. Теперь вот в цехе они, на старых местах.

И вправду, нет худа без добра, что восьмой эшелон возвращается. И отряд народной охраны ой как пригодился; для разгрузки… На фронте тоже бывает — копают траншеи, а когда готовы, глядишь, не нужны. Что ж, не надо было копать? Так и с восьмым. И с тобой, токарь Гаврилов, так. Надо было ехать, и поехал бы. А теперь враг помешал, и новые задачи в борьбе с ним вышли. Вот и остаешься ты рв осажденном Ленинграде. Ты и весь восьмой эшелон. Вместе с теми, кто еще придет на завод.

Все это мог бы сказать секретарь токарю, да тот уж и забыл про разговор ливенцовский — у станка возится, налаживает. Да и Ливенцову некогда. Станки на месте, а ему еще в райком партии надо вместе с Захаровым, директором — кадры просить.

Приехали. А тут тоже свое. Слушай и крепись. Решай.

— Я знаю, — говорит первый секретарь райкома Шишмарев и смотрит на Захарова. — Знаю, какие нечеловеческие трудности вам приходится преодолевать, знаю, что уже делается. Но вопрос о вашем переводе в Сибирь, товарищ Захаров, предрешен Москвой. Ничего изменить мы не можем. Наркомат нам нового директора не пришлет: предприятие уже не числится в списках действующих. А оно действует! Кого же поставить вместо вас? Хотя бы временно?

Захаров хмурится. Кого ни назови, все в Сибирь ехать назначены. Там позарез кадры нужны. И он там, директор, нужен.

— Думаю, — говорит, — придется мне оставить за себя коммерческого директора Стогова. Петр Степанович занимался ликвидацией завода. И теперь ему легче заняться его организацией. Правда, он больше снабженец и сбытовик. Но при таком секретаре парткома, как Иван Николаевич, — показал на Ливенцова, — справится.

Захаров предложил поставить главным инженером заведующего лабораторией Апеллесова — талантливого специалиста. А вот на место главного конструктора уже некого было указать. Потолковали и решили, что и не надо. Прибывшие на завод военпреды не были обычными военпредами. Стромилов — опытный разработчик радиоаппаратуры, а три его помощника старшие лейтенанты Павловский, Баусов и Мотов — недавние выпускники военной академии связи. Да и сам автор «Омеги» Михалин целиком себя отдал заводу.

Захаров набрасывает список, читает. Это те, кто может возглавить цехи: Витковский, Дмитриев, Кузнецов, Манухин…

— Удачи желаю там, в Сибири, — говорит секретарь райкома Захарову. — А нам с вами, — это Ливенцову уже, — нам с вами вместе работать. Так что скоро увидимся.

Старые знакомые

— Разрешите?

Майор появился в кабинете так бесшумно, будто ноги его в начищенных сапогах не касались пола и дверь будто бы он не открывал, может, самую тонкую щелочку сделал — в нее и проник. И так же бесшумно расстелил на столе схему, исчерченную линиями, квадратами, треугольниками, а сбоку пристроил, ловко раскрыв, папку.

— А, это вы… — только и успел сказать Миронов, а вошедший уже все сделал, что хотел, и стоял, слегка изогнувшись, готовый давать пояснения.

Миронов молча углубился в схему и относившиеся к ней бумаги. Дело важное: новая схема связи.

И сразу нахмурился. Чем дольше молчал, тем больше сердился. Даже не оттого, что схема, принесенная майором, ему не нравилась. Он ловил себя на мысли, что прежде всего жалел о пропавшем ощущении приподнятости, которое привез всего лишь час назад с головного завода, — сегодня малогабаритные рации обрели новое имя: «Север». Московская лаборатория называла их «Омегами», но ленинградцам хотелось чего-то другого, более точного и выразительного. В сборочном цехе предложили: раз заказчик Северный фронт, пусть и будет — «Север». И так это живое слово понравилось, такой энтузиазм всех охватил, люди еще ближе себя почувствовали к тем, кто в окопах. А тут… Вроде и верно вычерчено, грамотно, но утверждать не хочется, рука не поднимается.