Своим судом - Адольф Николаевич Шушарин

Осетр отошел немного и стал над понтоном. Водолаз продвинулся, чтобы удобнее было работать, и снова наткнулся на его упругое двигающееся тело.

— Дурак! — сказал Женька. — Раздавит, как муху. — Он отодвинул осетра рукой, но тот опять вернулся.

— Да ты что? — удивился Женька. Он машинально двигался вслед за осетром, отдаляя его от понтона.

Старшина Михайлов, оставив шлемофон, приказал рабочим долбить прорубь, чтобы спустить лампу. Он пошел показать место для проруби, но снизу ударило в ноги, лед загудел и стал давать трещины. Старшина побежал к наушникам.

— Жив? — закричал старшина, потому что Женька молчал.

Понтон вырвался внезапно. Женьку ударило, он перевернулся и почувствовал, как тело охватывает пронизывающий холод.

— Вода! — вскрикнул он.

Его подняли через тридцать секунд. Когда свернули шлем, оказалось, что вода наполнила скафандр, и только воздушная подушка, образовавшаяся в шлеме, не пустила воду к лицу водолаза.

…Лед тронулся в мае. Шалые воды пришли с Алтая и замыли траншею песком и илом. Сровняли дно.

Следом за льдом подошел буксир с баржой, капитан отдохнул за долгую зиму, был веселым и бодрым. Три Ниточки отбыл в Москву оформлять пенсию, а подводники погрузили все имущество на баржу и поехали на новую точку. Буксир шел медленно, Женька и Анюта стояли на палубе и смотрели на сглаженный разъезженный берег, пока его не закрыло мысом.

…Обь в этом месте круто загибает вправо, к синеющему лесом материку. Черная, таежная вода не поспевает за руслом. Она давит в берег, бугрится медленно растекающимися блинами и выталкивает грязную пену.

Река здесь опять выкопала в дне яму. Под толстым слоем песка в яме лежит труба, заботливо завернутая, чтобы не тронула ржа. По трубе идет нефть.

Там, где багульник на сопках цветет…

Кое-что — для начала

В распадке между гор с севера на юг течет бойкий ручей. Справа от него, если смотреть по течению, на склоне стоит поселок — десяток одноэтажных бревенчатых домов и несколько бараков. Слева, на склоне другой горушки — старые разведочные штольни и шахта. Чтобы попасть из поселка к шахте, надо перейти ручей. В распадке — только один удобный и безопасный переход. К этому месту из поселка сбегает стая тропинок, а за ручьем ведет к шахте уже одна общая дорога.

У перехода, в шаге от воды, воздвигнут дощатый павильон, который неофициально именуется «Зеленым шумом». Торгует в «шуме» Соня Клецка, глухонемая плотная женщина с круглым лицом и рыжими глазами.

Соня стоит за сатураторной стойкой, модернизированной шахтными умельцами. Покажешь палец, она дернет за рычаг один раз — и в стакан выльется ровно пятьдесят граммов вина. Два пальца, два рывка — сто граммов. Три рывка — сто пятьдесят граммов.

Закуски Клецка не держит. Вон она, закуска — ручей. Он и зимой не замерзает. Пей на здоровье!

В шесть утра, когда я выхожу из итээровского общежития, ручья не видно. В низине туман, белый и плотный. Я стою выше.

Отчетливо видно шахту и склон впереди нее, залитый солнцем, розовый от цветов багульника. Рядом с шахтой — маленькая флотационная фабрика. Там копошатся люди, грузят в автомашину короткие тугие мешочки с концентратом. Каждый мешочек — пятьдесят килограммов. Сейчас их повезут на станцию.

А не так давно на ладан рудничок наш дышал. Запасы руды на втором горизонте шахты дорабатывались, а денег на углубку не давали.

Почему? Да очень просто.

По существующим инструкциям, чтобы шахту углубить или новую заложить, надо иметь обоснованные промышленные запасы. А перспективные запасы переходят в категорию промышленных только тогда, когда их вскроют и руками потрогают. Но вскрывают-то ведь шахтами. А на шахту денег не дают… Так и получался замкнутый круг. Чтоб вскрыть, надо деньги, чтоб получить деньги, нужно вскрыть.

Наш бывший техрук тогда с горя целую теорию разработал и кандидатскую диссертацию защитил попутно. Называется — за один раз не выговоришь: «Обоснование выбора способа вскрытия жильных месторождений на базе перспективных запасов с применением вероятностно-статистических методов».

От Сихотэ-Алиня до Урала горняки с облегчением вздохнули. Молодец, говорят. Голова! Потому что всякий теперь четко перспективные запасы мог обосновать. Появились деньги. Рудники расти стали.

Парень-то он стоящий, наш техрук. Только я еще думаю, что нужда заставляет калачики есть. Прижмет как нас, так не только теорию вероятности придумаешь, а и двигатель вечный…

Да. А гора нам с той поры еще ближе стала. Что говорить! У нас здесь чисто шахтерские термины звучат уместнее, чем когда-то: «Куда поехал?» — «На гора»; «Куда пошел?» — «В гору». Именно в гору, настоящую. А то пишут, что вот-де шахтеры Донбасса выдали на-гора столько-то угля. Смешно — «на-гора»… «На степь» они выдали, а не «на-гора».

Я все стою у крыльца, любуюсь окрестностями.

Туман над ручьем — как тенета. Тянется за тобой — хоть отрывай. Я вхожу в него метрах в двухстах ниже «Зеленого шума», поднимаю голенища сапог и лезу в упругую воду. Сразу за ручьем — крутой каменистый склон, чертова пашня. Камни ползут из-под ног, и руками не очень-то обопрешься: грани у них как ножи. И еще забота — сапог не распороть…

Выше осыпи гора уже не такая крутая и сплошь заросла багульником. Туман остается внизу, а я вползаю в кусты и падаю на живот, отдыхиваюсь. Багул этот чертов дурманит. Кто-то мне говорил, что если уснуть в нем, когда цветет, то и не проснешься. Сказки, должно быть, а все равно неприятно. Вот издали смотреть — ничего, красиво даже, когда гора стоит розовая…

Кто это там внизу булькается? Ручей мне не видно в тумане, но слышно — вступил кто-то на осыпь, ко мне лезет. А я-то думал, что один здесь хожу…

Из тумана возникает голова, показываются широченные плечи, и наконец на площадку втаскивается все туловище. Начальник шахты горный инженер Степанов собственной персоной валится рядом. Вот фигура! Он даже лежа сутулится. Это оттого, что в шахте ему приходится гнуться в три погибели. Я тоже не маленький — метр восемьдесят пять, но он — все два, наверное. И лицо у него под стать горе, как из камня вырублено.

— Аникину — привет! — хрипит он.

Я помалкиваю, пусть сначала отдышится.

— Почему здесь лазишь? — он спрашивает. — Клецки боишься?

— Да нет, — говорю я. — По кривой дороге вперед не видать…

Смеется — отдышался. А сам-то он, интересно, почему не через переход ходит, как люди? Сейчас еще спросит, о чем в газетах пишут — это уж точно. Знает, что мы с хирургом Кутузовым копилочку газетных ляпов держим.

Так и есть! Спросил.

— Мелочи все, — поскромничал я. —