Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом - Владимир Сергеевич Неробеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настроение моё, подорванное отказами офицера, уже соответствовало духу моей любимой песни. Эти отказы как бы отдалили мою мечту, если не хоронили её совсем. Представьте себе вот такое состояние. У вас умирает самый дорогой вам человек-мама. Вы на грани отчаяния, ком в горле и слёзы на глазах. Вы находитесь как бы на грани умопомрачения. Вот в таком состоянии я начал петь. Никогда мне не приходилось «уходить» из реальной жизни в то состояние умопомрачения. Я видел глаза капитана, они перестали светиться, и он стал серьёзным. Когда я закончил, он сделал долгую паузу, коротко сказал:
–Хорошо! А что – ни будь повеселее, – попросил капитан. Я спел «Ой, мороз, мороз».
–Уже теплее, – улыбнулся капитан и крикнул солдатам, – позовите Серёгина.
–Я здесь, товарищ капитан, – раздался чей-то голос рядом.
–А ну-ка, попробуйте «Песню о тревожной молодости», – попросил капитан. – Серёгин запевай.
Мягкий баритон начал первую строчку известной песни, я подхватил вторую, и запел первым голосом. Серёгин то ли плохо знал, вторую партию, то ли давно не пел её, стал переходить на первый голос. Тогда я пел вторым голосом, а когда баритон вновь опускался на свои позиции, я брал верхние звуки. Капитану понравилось наше пение. Он привычным движением рук, вскинул на плечи подтяжки, одел и застегнул китель. Положив тёплую руку мне на плечо, сказал:
–Я беру тебя в ансамбль. Жди вызова.
Прошедшие в муках сутки стали каплей в том море переживаний, которые выпали мне, пока я ждал вызов. Я никому ничего не говорил. Ещё вилами на воде писано, а я стану трезвонить на каждом углу. А вызов не приходил, и не приходил. Знать бы каким образом он должен придти, может, полегчало бы. Надежды таяли. Образ красавца-капитана Чистосердова постепенно размывался временем. Глаза его в моей памяти уже не искрились, да и осанка была уже не такой стройной. Я постепенно переставал любить худрука ансамбля.
Новый (для меня) командир роты капитан Струков настойчиво применял знания, приобретённые в академии. Он оказался порядочным и доброжелательным командиром. Мне жилось с ним хорошо. Во мне появилось больше ответственности. Я уже со стыдом оглядывался на те дни, когда я не знал Струкова, и боялся его. Тогдашнее моё состояние частично подтолкнуло меня провериться в ансамбль. Я трусил нового командира роты. Теперь это в прошлом, и у меня отпало всякое желание ехать в ансамбль. Я получил ряд поощрений от капитана Струкова за службу. Это стало моей гордостью. Моя фотография в Ленинской комнате на доске почёта чего ждать ещё лучшего. От добра, добра не ищут. В мае, июне закончил девятый класс и вопреки моим ожиданиям, получил неплохие оценки и похвалу от директора школы. В конце июля Струков проводил с нашим взводом стрельбы из ТТ. Проверяющим был начальник штаба полковник Чесноков. Подошла стрелять моя очередь. Струков назвал мою фамилию и приказал заряжать пистолет. Я крепким шагом иду к столу, где лежали пистолеты. Деревянный пол трещит под моими сапогами, но я отчётливо слышу разговор полковника и капитана.
–Как ты назвал фамилию рядового? – спросил полковник.
–Рядовой Z, – ответил Струков.
–А почему он здесь? – строго спросил проверяющий. Не ожидая от капитана ответа, сообщил, – ещё в мае на него лично пришло распоряжение генерала Прокошина , откомандировать его в штаб дивизии.
–Но меня не было тогда, – смутился командир роты.
–Распорядитесь, чтобы в четыре часа дня он был готов к отъезду, – приказал полковник. Этот разговор, хотя и был приглушённым (почему-то на стрельбищах говорят тихо), но он проходил рядом со столом, где я заряжал пистолет. Руки у меня тряслись, я никак не мог засунуть три несчастных патрона в магазин пистолета. Ну, почему я такой невезучий. Я ведь уже расхотел ехать в ансамбль, и в тоже время ожили те воспоминания ожиданий вызова. У меня сердце колотилось, как яйцо в кипящем ковшике с водой при варке оного. Слышу голос Струкова:
–Рядовой Z на огневой рубеж шагом марш!
Я стал нетвёрдо шлёпать сапогами по деревянному настилу. Ну, какой из меня стрелок сейчас. Тут не знаешь, что делать, плакать или смеяться. Подхожу к огневому рубежу, а в глазах всё плывёт, словно масляные круги в миске со щами. Мутно вижу свою мишень, пытаюсь целиться, а моё второе я шепчет мне изнутри: «Тебе нужна эта стрельба? Ты уже в ансамбле». Как из автомата пускаю все три выстрела. Пан или пропал. Офицеры склонились у моей мишени.
–Ну, ты молоток, – воскликнул проверяющий. – Три девятки. – Полковник отечески похлопал меня по плечу. Я, как ни старался увидеть дыры от своих пуль на бумажной мишени, в глазах всё плыло, и я ничего не видел. Скорее всего, я стрельнул в молоко. А полковник продолжал:
–Смотри не подводи нашу часть, и там, в управлении округа держи нашу марку.
Вот так всегда. Другой бы на моём месте плясал от радости, а я вновь «сидел на двух стульях», не зная к какому берегу податься. Почти умершая мечта, вновь ожила. У меня словно выросли крылья, но лететь я не мог. Нежелание покидать часть, к которой я уже привык, камнем тянуло меня вниз. Вот эта середина на половину сопровождает меня всю жизнь. Хорошо, что есть рядом люди, твёрдо знающие, как нужно поступать. Я имел ввиду командира части полковника Хрустова. Его приказ откомандировать меня в распоряжение ансамбля не имел двух смыслов. Если бы даже я теперь заартачился и по какой-то причине отказывался покидать часть, телегу развернуть в обратную сторону уже было невозможно. Всё так быстро закрутилось, подгоняемое приказом командира части. Мне положено было у старшины получить обходной лист, собрать ряд подписей, что я ни единой службе ничего не должен. Звягинцев подержал, подержал пустой бланк в руках и бросил его на стол, зная, что я не успею ничего сделать. Даже моё оружие придирчивый старшина не стал проверять, хорошо ли оно почищено. Он пожал мне руку и тихо сказал:
–Спасибо за службу.
Я побежал к Слуцкому. Тот уже всё знал. Он тоже пожал мне руку со словами:
–Что ж…тебе надо расти. Желаю удачи. Не забывай нас.
Офицер штаба, оформлявший мне прогонные документы, то же торопился и торопил меня:
–Хватит тебе суток добраться до Ростова? – спросил он. За соседним столом сержант-сверхсрочник поднял глаза на нас и сказал, мол, туда езды десять, от
