Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом - Владимир Сергеевич Неробеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С хоровым делом я был малость знаком. Всё-таки пять лет пел у Чулкова в хоре. Я знал много распевок, которые расширялидиапазон певца. Я знал ряд упражнений для постановки голоса, для закрепления дыхания. Упражнения для дикции, я был уверен, понравятся ребятам. Кроме того, как петь на атаке, что такое белый звук и звук округлённый. Всё это я знал теоретически. А как дело пойдёт на самом деле, – бабушка на двое сказала.
Капитан Чистосердов несколько дней не появлялся в части. Набирался сил, так я понимал. А мне нужно было за это время подготовиться к новому поприщу, которым никогда не занимался. У меня была хозяйственная тетрадь, расчерченная вдоль и поперёк. В ней я расписал на всю неделю ежедневный план занятий. Когда и сколько заниматься тем или иным упражнением. Короче говоря, как это делают учителя, составляя поурочные планы.
В понедельник с утра в клубе части штабной лейтенант Попихин читал нам, солдатам полит информацию. Он так медленно это делал, перечисляя происшедшие за неделю события в мире, словно в замедленной съёмке вдалбливал нам каждый факт. Мне не терпелось поскорее приступить к занятиям с коллективом. Интересно было посмотреть, что из этого выйдет. Я продумал всё до мелочей, даже внешние атрибуты старался копировать с занятий хормейстера Чулкова. Хор солдат занимался ранее в смотровом зале, сидя в креслах, в которых обычно смотрели кино. Это неудобно. Певцы сидели в линию, в результате чего края располагались чёрт знает где. Попробуй, услышь крайних. Мы собрали по клубу все стулья, которые были на сцене, за сценой, в рекреации. Даже из библиотеки взяли несколько стульев, расставили их в два ряда полукругом. В первый ряд я посадил теноров, во втором сели баритоны и басы. Это новшество и певцам, и особенно капитану Чистосердову пришлись по душе. Он зашёл в зал
В своей «тарелке».
Старость приходит так незаметно, и так неожиданно обламывает вам крылья, что вы из бойцовского красавца-петуха превратитесь в ощипанную ворону, не умеющую даже сварить себе похлёбку. Готовьтесь к старости, молодые люди, она не за горами.
Об ударнике и ботинке.
О Турянчике, о Цымбале. Турянчик исполняя «бочонок», набирал такую скорость вращения, что, теряя ориентир, не раз угождал в оркестровую яму. С синяками и с шишками поднимался на сцену и продолжал концерт.
На первом месте Бог, на втором человек, на третьем компьютер. Человеку до Бога, как от земли до неба. Компьютер же уже дышит человеку в затылок, скоро обойдёт его и заткнёт за пояс.
Новая метла, по-новому метёт.
В Ростов я приехал, когда в Новочеркасске проходила заварушка. В трамвае, на остановках, буквально на каждом шагу говорили и говорили об этих событиях. Будто бы были людские жертвы, и много этих жертв. Но толком никто ничего не знал. Поговаривали, что парламентарии от рабочих Новочеркасска направились, якобы, в Ростов в воинские части искать поддержку среди солдат. Но их перехватили по пути и не дали даже приблизиться к областному центру. Эти разговоры и домыслы разрушали в моей душе образовавшееся было спокойствие. Масла в огонь добавила казарма, в которой квартировал ансамбль. Она оказалась пустой, зарождая мысль: «не в Новочеркасск ли махнули ансамблисты». Неприветливо выглядела казарма: пустые, без простыней и подушек койки в два яруса, тумбочки между ними, да сиротливые табуретки в торцах каждой кровати. И ни единой живой души. Как в пустыне, хоть кричи «ау». Я негромко аукнул. Приоткрылась дверка каптёрки, высунулась голова и попросила меня проследовать к ней. «И люди какие-то неприветливые, даже не вышли на встречу», – мелькнуло в моей голове, но тут же минуту спустя, я выкинул эту дурную мысль из головы. В каптёрке та самая голова оказалась солдатом на костылях. В первую очередь костыли и бинты напомнили мне Новочеркасск. Будто этот солдат был участником тех событий, но рассказ солдата опроверг все мои домыслы. Оказывается, он танцор из ансамбля, подвернул ногу и теперь вот в гипсе ждёт своего выздоровления. Он узнал меня (помнил, как я проверялся у капитана), так что мне представляться не было необходимости. Сергей Блудов (так звали танцора на костылях) сказал, что ансамбль на гастролях и когда вернётся неизвестно. Известно было только то, что он вернётся обязательно.
–А что делать? – спросил я Сергея.
–Петь Лазаря, – засмеялся он. – Тебе хорошо. У тебя вон баян. Занимайся целыми днями. А я способен только кроссворды разгадывать.
Потом Сергей рассказал о том, что капитан ждал меня, сильно нервничал, даже матерился.
– Чистосердов не мог же пойти к генералу и грохнуть кулаком по столу: «Вынь, да положь рядового такого-то», – подытожил Сергей, – Худрук ансамбля готовил новую программу, где много места отводилось тебе. Так и уехал на гастроли со старым репертуаром.
С Блудовым мы подружились, и всё оставшееся время службы были на короткой ноге. Он большой выдумщик. Забегая вперёд, скажу, что на сцене мне часто приходилось быть то рядовым, то старшиной. Нужно было в идущем концерте выкроить время, чтобы за кулисами поменять погоны с ленточкой на лысые. Блудов посоветовал и помог мне сделать старшинские ленточки на резинке. Нажал кнопочку, ленточка отцеплялась и ныряла под погон, и я уже разжалован, рядовой, а не старшина. Если нужно было стать опять старшиной, натянул резинку, щелкнул кнопочкой, – и с повышеньицем Вас, Ваша Светлость.
По совету Блудова я целые дни проводил в оркестровой студии и занимался на баяне. Стены студии не пропускали звук, я никому не мешал, и никто не знал о моих занятиях. Ожидая приезда ансамбля, я выучил «Славянский танец» А. Дворжака, «Вторую рапсодию» Ф. Листа и начал учить «Скерцо» М.Мусоргского. Очень сложная пьеса. Забегая вперёд, скажу, что на гастролях и на базе ансамбля любую свободную минуту отдавал этой пьесе. Однажды капитан Чистосердов, проходя мимо меня, съязвил:
– Когда ты выучишь наконец-то «скерцо»?! Хотел бы стать свидетелем этого момента. Вряд ли доживу до той поры.
«Скерцо» я всё-таки выучил и исполнил его на выпускных экзаменах музыкального училища. Я это рассказал в пику тем, кто считает, что музыканты едят дармовой хлеб. Годы порою уходят, нужно копытить и копытить, чтобы мизерной ступенькой подняться выше. Кроме того, нужно быть очень упёртым, чтобы постоянно изо дня в день мусолить трудные места той или иной пьесы. Великий музыкант Рихтер занимался ежедневно по десять, двенадцать часов, а мне, простому смертному «гармонисту» сам бог велел трудиться, не покладая
