Пейзаж с незнакомцем - Элизабет Хой

– Я уверен, он прав, – серьезно произнес Глен Харни и еще более серьезно добавил: – Вы считаете, он не позволит мне посмотреть работу, над которой здесь трудится? А вдруг он сжалится надо мной, как над одним из писателей, борющихся за существование, если узнает, что я восхищаюсь его творчеством?

– Если только вы не напишете о нем в ваших путевых заметках, – неуверенно произнесла Дженни. – Ему будет очень неприятно оказаться в числе «достопримечательностей» Зелена ради жаждущих сенсации туристов.

– Боже правый! – воскликнул Глен. – Мне такое и в голову не придет! За кого вы меня принимаете? За одного из газетных хищников?

– Я… я просто подумала, – запинаясь, произнесла Дженни.

– Не беспокойтесь! Я лишь бедный путешественник, честно зарабатывающий на жизнь описанием достопримечательностей.

Они поднялись на вершину горы и начали спуск по крутой дороге. Вдалеке блестели огни Модица, а воды бухты сверкали серебристым блеском в таинственном свете луны.

Дженни почувствовала, как Глен Харни коснулся ее руки.

– Давайте ненадолго остановимся, – предложил он. – Посмотрите, какая красота!

В наступившей тишине их обволокла атмосфера полного покоя. Откинувшись на сиденье, Дженни смотрела на бесконечное темно-синее небо, усыпанное звездами. Потом она повернулась и взглянула на Глена. В таинственном полумраке его лицо казалось серьезным и спокойным, а взгляд, устремленный на нее, полным какой-то странной печали. Под этим долгим взглядом она почувствовала, как ее сердце замерло в груди. Потом он мягко, но решительно наклонился к ней и поцеловал. Звезды закружились вокруг. Она больше ни о чем не думала, погружаясь в глубину наслаждения. Поцелуй был недолгим и не слишком страстным, но она одна знала: ее жизнь уже никогда не будет прежней. Когда Глен отодвинулся, она смущенно взглянула на него, словно пробуждаясь от крепкого сна.

– Вы ведь хотели, чтобы я вас поцеловал, не так ли? – тихо спросил он.

– Да, – глубоко вздохнув, произнесла она.

Глен улыбнулся и положил руку ей на плечо.

– Дорогая Дженни, вы так красивы… так молоды! – Его голос стал печальным. – Я должен отвезти вас домой. Вы устали. Я поведу машину. Думаете, я справлюсь с ней на этой дороге?

Дженни взяла себя в руки и довольно резко ответила, что она в полном порядке и вполне способна вести машину сама.

– Я могу подбросить вас до kafana, – решительно заявила она.

– Но вам это не по пути, – заметил он. – Высадите меня у вашей виллы, а к гавани я уж как-нибудь спущусь сам.

После недолгих споров ему удалось убедить ее. У ворот виллы он вышел из машины, и Дженни проводила его по тропинке, ведущей через рощицу прямо в гавань.

– Когда я снова увижу вас? – прощаясь, спросил он.

– Не знаю! Не знаю! – страстно воскликнула она и, резким движением заведя машину, проехала по дорожке к воротам виллы.

Глен еще долго смотрел ей вслед.

Глава 4

Подъезжая к гаражу, Дженни заметила свет во всех окнах виллы. Что происходит в доме? Почувствовав смутную тревогу, она бросилась в кухню. Мари, склонившись над плитой, что-то помешивала в кастрюле.

– Удачное времечко вы выбрали, чтобы шататься полночи неизвестно где! – едва взглянув на Дженни, сухо произнесла она.

– Что случилось? – нетерпеливо перебила ее Дженни.

– У вашего батюшки в десять часов был сердечный приступ, и с тех пор весь дом стоит на ушах… Месье Лемэтр объездил весь остров в поисках доктора Синьёка. Дома его не оказалось… обедал где-то с друзьями, а у друзей, как ни странно, нет телефона.

– Но папа? – вырвалось у Дженни. – Как он сейчас?

– Я не знаю, в каком состоянии сейчас находится ваш батюшка, – ответила Мари, продлевая напряженное ожидание Дженни. – Могу сказать только, что доктор был и ушел, а я сейчас варю бульон для месье Роумейна. – Она многозначительно взглянула на старинные стенные часы, которые, тяжело скрипя, пробили два.

– Неужели уже так поздно? – виновато пробормотала Дженни и, не дожидаясь ответа, спросила: – Как вы считаете, я могу подняться к папе?

– Спросите мадам Клэр. Но одно могу сказать… «Феррари», на котором вы уехали, им бы очень пригодился в поисках Синьёка.

Не желая больше слушать упреки, Дженни выскочила из кухни и побежала по коридору в холл. Клэр с кувшином в руке спускалась по лестнице.

– Ах, Клэр! – простонала Дженни. – Мари сообщила мне… Как папа?

– Самое худшее, наверное, позади, – спокойно ответила Клэр.

– Я бы не уехала, если бы знала…

– Конечно, лапочка, ты бы не уехала. Не надо драматизировать. Даже если бы ты была дома, вряд ли чем-нибудь смогла помочь ему.

– Что сказал доктор Синьёк? Я могу пройти к папе?

– Полагаю, можешь заглянуть на минуту-другую. Он не спит. Я иду за водой, чтобы разбавить снотворное – местное снадобье, которое оставил доктор Синьёк. Он сказал, что если папа неделю полежит в постели и приступ не повторится, то с ним будет все в порядке. Он считает, что нет причин для волнения. К тому же через несколько дней приедет Джон и скажет, что делать дальше и есть ли необходимость перевезти папу в Лондон для более тщательного обследования.

– Джон!

Это имя подействовало на Дженни как удар молнии. На негнущихся ногах она поднялась по лестнице. Чувство вины переполняло ее. Джон и отец… сегодня она предала их обоих!

Спальня отца была одной из самых больших комнат в доме, с огромной кроватью под балдахином. Дженни ощутила запах лекарств. Эдриэн Роумейн лежал, утопая в подушках, закрыв глаза, его дыхание было прерывистым. В свете ночника его лицо казалось бледным, глаза ввалившимися. Дженни, стараясь не разбудить отца, собралась выйти, но Эдриэн открыл глаза.

– А, Дженни, птичка моя, ты, наконец, дома. Я рад, что ты не застала всей этой катавасии, в которой, честно говоря, не было необходимости. Хорошо провела время?

Его голос звучал хрипло и слабо, но слова он произносил вполне четко.

– Я прекрасно провела время, папа, – рассеянно ответила Дженни.

– Проходи и все мне расскажи.

Он протянул руку. Дженни на цыпочках прошла вперед и осторожно села на край кровати.

– Да не крадись ты, как испуганная мышка! – засмеялся отец. – Я вовсе не болен. Тебя запугали рассказами о моем недомогании? А случилось вот что: во время беседы с Жаном в мастерской я потерял сознание. Мы рассуждали о символизме в искусстве, и вдруг у меня потемнело в глазах. Наверное, я немного переработал, трудясь над огромным полотном с изображением собора. Да еще и проплавал дольше разумного. Старик Синьёк прописал мне полный покой в течение двух недель; но ничего более скучного даже не придумаешь! Посмотрим, что скажет во вторник твой Джон.