Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

— Мы предпринимали очень долгое паломничество на запад. Так давно не были в столице, что чувствуем себя дикарями. Друзей пока не навещали, поэтому будем вам признательны, если поделитесь самыми важными новостями…

Хозяин сразу успокоился и понимающе закивал головой. Так вот почему столь странный вид и явное незнание простейших вещей! И он пустился в повествование:

— Слышали ли вы об императоре Зу‑Л‑Карнайне? Нет? Тогда я быстро вам все расскажу. Он пришел со своей армией с юга — из земель тхаухудов. Государство у них, как вы знаете, маленькое. Всего‑то у Фарры богатств, что овцы и козы да выход к морю. Люди там не то чтоб дикие, но… Да это не важно.

Так вот, в прошлом году, аккурат к предыдущей ярмарке, стало известно, что тхаухуды небольшой армией перевалили через горы и двинулись на Курму. А она‑то почти втрое больше. Все только смеялись. А потом Курма была завоевана за три недели. Вот тут и заговорили о Зу‑Л‑Карнайне — великом аите Фарры.

Вскоре после того он покорил Джералан и поставил там наместником Хайя Лобелголдоя; потом завоевал земли саракоев, и они по своей воле вступили в его войско, признав своим предводителем. Говорят, их вождя Зу‑Л‑Карнайн убил в честном поединке, и теперь саракои подчиняются только ему.

К концу прошлого года он подошел к границам Урукура и предложил сдаться по доброй воле, приняв справедливое и мудрое правление аиты. Дахак Даварасп — нынешний князь Урукура — вроде как согласился. Ну и я бы согласился на его месте, когда у ворот стоят армии Фарры, Курмы, Джералана и эти дикие кочевники… Присягнул он, значит, на верность Зу‑Л‑Карнайну, а пару месяцев назад поднял мятеж. Император в то время как раз двигался с армией на Бали — он, говорят, мечтает покорить весь мир, а пока завоевывает восточные земли Варда, — и неплохо это у него выходит, доложу я вам. Просто оторопь берет, когда подумаешь, что такая армия однажды будет угрожать Аллаэлле. Нет, мы, конечно, победим, я не сомневаюсь, но война — всегда война: кровь, смерть, разорение. Пусть боги охранят.

— Так что Дахак Даварасп? — подтолкнул Воршуд мысли хозяина в нужном направлении.

— А что Дахак Даварасп? Заперся в ал‑Ахкафе и ждет подкрепления из Бали, Сихема и Табала. Только думается мне, что пообещать они пообещали, а помощи не пришлют — слишком боятся тхаухуда. Он не проиграл еще ни одного сражения, а вайделоты Джоу Лахатала объявили его избранным и напророчили ему великую судьбу. Слухи об этом сейчас гуляют по всему Варду. Право, даже странно как‑то, что вы о нем не слышали…

— Мы были очень, очень далеко, — мягко напомнила Каэтана.

— Ах да, прошу прощения у благородных господ. Так вот, думается мне, что сейчас Зу‑Л‑Карнайн возьмет ал‑Ахкаф и вырежет всех до единого, чтобы другим неповадно было противиться его воле. Но он должен пройти через весь Урукур с огнем и мечом, чтобы дойти до его столицы. Знаете, что я вам скажу? — Хозяин доверительно наклонился к своим постояльцам. — Если вы ведете речь о поездке в ал‑Ахкаф, то никто из купцов сейчас туда не двинется, потому что через пару‑тройку недель там как раз будут бои.

Поблагодарив гостеприимного хозяина, путешественники двинулись было на прогулку, но Тедоре остановил их неожиданным вопросом:

— Вы хоть не в город собрались на ночь глядя?

— Именно в город, а что?

— Ах, осел я, осел! — засокрушался толстяк. — Все про опасности в Урукуре толкую, а нет чтобы вспомнить, что вы в Аккароне давно не были. Сейчас, к нашему горю, ночью по улицам стало опасно ходить.

Некоторое время назад здесь объявился ингевон знатного рода, младший сыночек самого высокого лорда Сенты Арматая, Джангарай. При дворе состоять не захотел, а где до того бродяжничал, никто не знает. Но что бродяжничал — это точно. И приехал в Аккарон точь‑в‑точь как ваша милость, — тут хозяин поклонился Каэ, — то есть с двумя мечами.

Дерется он как демон или солдат Арескои, но зря не убивает. Так, обдерет как липку и отпустит с миром. Ну а вздумаешь сопротивляться — изрубит в капусту. Говорят, обходительный, а жалости ровно в змее, когда она добычу глотает. Ну ингевоны — они ведь все с характером. Так что не ходите никуда, ложитесь спать.

— А вы, благородная госпожа, — продолжил хозяин, — лицом вылитая дочка эламского герцога. Жаль, бедняжка не при уме была. Он ее недавно привозил в Аккарон. Разряжена, как куколка, а глаза пустые, стеклянные. Эх, где теперь Элам? Что в мире делается, скажите? — Хозяин возвел глаза к темному небу.

Тедоре говорил еще что‑то — о непорядке в стране, о том, что ярмарки нынче пошли не те, вот в его годы… Но Каэ слушала толстяка уже вполуха.

Воршуд всем своим видом давал понять, что всерьез принял предостережение хозяина насчет ночного грабителя и не собирается влезать в какую‑нибудь передрягу.

Однако как‑то само собой вышло, что через несколько минут они уже шли по направлению к восточным воротам. Воршуд злился на себя, что не отговорил Каэ от опасного ночного приключения, — главное, ведь и цели никакой нет. Но Каэтана металась по ночному Ак‑карону, охваченная одной‑единственной мыслью — она была здесь. Когда‑то очень давно, но вот этот уголок города точно помнит!

Каэ остановилась, и Воршуд чуть было не полетел носом от столь резкого торможения. Бормоча про себя какие‑то жалобы, он поднял голову и оторопел: его спутница с отрешенным видом выделывала на абсолютно пустой улице, освещенной только светом немногочисленных окон, странные движения, будто повторяла фигуры замысловатого танца. Воршуд хотел было остановить ее, но одернул себя и решил понаблюдать.

В этом немом спектакле явно участвовало несколько людей. И хотя их не было видно, по движениям Каэтаны отчетливо угадывалось, где они могли находиться в тот момент, потому что Каэ сражалась на мечах. Однако руки ее оставались пустыми, а клинки висели на перевязи.

Она не просто фехтовала. Маленький альв понял, что так сражаются только один раз в жизни, защищая и себя саму, и свою душу. Так стоят за то, что ценится больше собственного бытия, потеря чего страшнее смерти. Но что же это было для Каэтаны — Воршуд не знал.

А Каэ в этот момент остановилась, словно без сил опустила руки, и из ее груди стали с рокотом выкатываться слова, произнесенные чужим — грубым и тяжелым — голосом:

— Ты уйдешь из этого мира и никогда больше не вернешься в него. Ты забудешь свое имя. Ты уже его забываешь. Как тебя зовут?! Ну!

— Ка‑а‑а, — застонала она собственным голосом. — Ка‑а‑а!..

— Ты забыла его! — Эти три слова тяжелыми камнями легли на душу ошарашенного альва, который слушал в темном переулке Аккарона разговор, происходивший здесь многие годы назад, но когда?

— Ты не вернешься сюда и никогда не найдешь своих детей. Твой отец не поможет тебе. Прощай!

Каэтана изогнулась дугой и захлебнулась страшным отчаянным воплем. Воршуд испугался, что они привлекут к себе внимание, но улица оставалась пустынной.

— Детей… — бормотал он, с трудом удерживая бьющееся и извивающееся тело.

Придя в себя, Каэтана ничего не помнила. Только саднило сорванное криком горло. Она извинилась перед Воршудом и продолжила эту странную ночную прогулку. Удивительное происшествие заняло всего несколько минут.

Альв собирался рассказать Каэтане, что, возможно, у нее есть дети, но потом засомневался. Даже если она и услышит об их существовании, то вряд ли узнает, где они. А уж коли следы отыщутся, то он обязательно расскажет ей о том, что она кричала страшным чужим голосом этой ночью.

Они медленно шли вдоль домов, добродушно смотрящих в темноту освещенными окнами. Изредка из‑за занавесей доносились приглушенные голоса: ночь была жаркая, и ставни почти во всех домах распахнули настежь.

— Ты не скучаешь по своему миру? — осторожно спросил альв.

— Не знаю. Я вообще уже не считаю его своим. Знаешь, Воршуд, у меня такое ощущение, что кого‑то заперли во мне и он колотится, пытаясь выбраться, покинуть эту темницу. Мне все время кажется, что вот‑вот я вспомню, сделаю то, что должна, но время идет, а я не вспоминаю. Только перед глазами мелькают какие‑то странные картины вроде как о моей жизни. А что со мной было?

— Наверное, сознание потеряли…

— Наверное. Как сон, Воршуд, — видела в том переулке силуэты троих. Они со мной дрались на мечах, а потом я почему‑то остановилась, словно меня цепями сковали, и один из них говорил со мной — страшно так. Но о чем — не знаю.

— Это от переживаний, благородная госпожа. Один левиафан отберет лет десять жизни. А вы представляете, сколько вам может быть лет?

— Не знаю. В том мире, откуда я сюда попала, мне было двадцать пять или двадцать шесть — уже не помню…

— Выглядите вы на двадцать человеческих лет, но если герцог Элама действительно разыскал вас лет десять тому, а вам и тогда уже было столько же, то сейчас вам около тридцати. И откуда он вас привез?