Все, кроме смерти - Феликс Максимов

Пока что “Блюстители” не имеют возможности выяснить, кому принадлежат вышеупомянутые заведения, но есть основания догадываться, что за всеми этими адскими щелями стоит одна и та же фигура, которую пока что хранят от гидры правосудия высокие чины и капиталы родителей.

Не дадим превратить наш город в Римскую Империю периода упадка!

Подробности расследования читайте в следующих выпусках.

Гражданин”

Мишель не выдержал, фыркнул:

- Бред малярийный: Гидры, стогны. Зародыши копошатся. Где этого “Гражданина” учили писать? Гнездилище…

Полицмейстера не трогали вопросы литературы, он гнул свое:

- Нет, я понимаю, клопы будуарные, лилии половые, дилижансы - всякой дряни по лопате, с ними все на мази, оштрафуем по тарифу, тираж арестуем, впервой что ли. Вон, от “Клопа” еще до выпуска “экстренного” конверт банковский со штрафом пришел - аккуратные, юмористы. Помнят страх Божий! Но ты подумай -

-Доппель-Кюммель стиснул в кулаке серенькую брошюрку “Местной мысли” - Эти-то куда лезут! Интеллигенция. Профессура! Толстолобики! А вдряпались в сплетню. Во, прошу: - “Доколе, Катилина!” и петитом “Скандал в “Доме Праха: омерзительные подробности.” Каково? И прозвание какое придумали мерзкое: “Катя-Катилина”! Намекают, что декадент наш на бабский манер по шантанам со стрельбой канканирует.

- Это не бабское имя, а древнеримское, - поправил Мишель.

Доппель-Кюммель насупился:

- Чего?

- Катилина. - Мишель деликатно зевнул в кулак и сложил розовый ротик треугольником. - Был такой клеврет.

- Знаешь что, друг ситный, - полицмейстер нагнулся, порылся в тумбе стола, свинтил крышку, жадно глотнул - От клеврета слышу. Ты меня не путай. У нас тут не музей. У нас тут оказия. Откуда в “Прахе” взялся репортер? Какого ляда вы вообще туда на ночь глядя сорвались? В инструкции что тебе было прописано? После одиннадцати Альберт на улицу ни ногой! Как хочешь, так и отвлекай. Музыку там играйте в четыре руки, Надсона читайте, бильярд тоже хорошо. Зря что ли мы тебя к нему в приятели на полставки назначили?

Мишель пожал плечиком, персиковая щека возмущенно дернулась:

- Не хочет он в бильярд. Наручниками его прикажете к постели приковывать?

- Хмм,- протянул Доппель-Кюммель озадаченно - А это мысль… Слушай, давай мы тебе со склада наручники под расписку….

- Господи! Я пошутил, - мученически завел очи Мишель - Думаете, мне сладко с ним последнюю репутацию губить? Вторую ночь не сплю. Устал, как грузчик. А мне еще сегодня на службу к пяти. Одно знаю точно - кипиш начался с “Дилижанса”. Я был в редакции утром, разузнал, что про “купидона” какой-то новенький наплел, там еще толком сами не разобрались, каким ветром его принесло.

- Миша. Ты вникни! Мне на гулянки Альбертовы с колокольни - тьфу! Но ты же понимаешь, дело щепетильное. Не просто так стреляли. Высшие столичные круги. Шавки эти - лапища полицмейстера пришлепнула газетный ворох - набрехали. Мне час назад “сам” из Арсенального телефонировал в бешенстве. На сЫночку клевещут. Ужо я вас! В двадцать четыре часа! Время сейчас трудное, новое. Как ужи на сковородке крутимся… Соответствуем. Телефонию провели. Вон даже пищбарышню зачислил в штат. Положено так теперь. В столице барышни служат. А мы что, рыжие?

- А что ж она у вас в кабинете по голове долбит? Почему не в общих комнатах? - тихонько спросил Вавельберг.

- Ты что, с ума сошел барышню в общую? Она приличная. Мне так спокойнее. Там же и нижние чины на доклады ходят и вроде тебя внештатная шушера. И просители. Еще обидят: матюгнутся, на пол плюнут… Казарма. А я сам отец. - полицмейстер любовно переставил фотографию - Нет уж, пусть тут сидит и тюкает на виду. Софочка?

Белые пальчики замерли над алфавитными клавишами. Пищбарышня подняла на полицмейстера васильковые косульи очи с чарским невинным туманцем.

- Будь ласкова, чайку сообрази горячего.

Софочка кивнула, неслышной мышкой вышла.

Тут Мишель обнаглел, поддернул заутюженную брючину, быстрым жестом оправил прическу. И глядя в лоб начальству, промурлыкал:

- Илья Венедиктович, тут у меня к вам вопрос назрел. По поводу прибавки. Червончика два накинуть бы неплохо. А то мне неудобно к вам на доклады, озираясь, бегать. Неслыханно: наследник банкира Вавельберга и вдруг в “агенты” подался. Папа узнает, будет гадко. Можно и три червонца, работенка-то хлопотная. Ведь все при мне: и наружность и артистизм и психология!

Крупный план “восьмерка” (операторский монтаж диалога двух персонажей)

Доппель-Кюммель из породы тугодумов, но тут смекнул. Согнутым пальцем медленно постучал сначала по лбу, потом по столу и терпеливо, как детский доктор, осведомился:

- Мишенька. Простыл что ли? Или белены покушал? Забыл, как тебя с ночной облавой из Офицерских бань с дружками привезли? В одних подштанниках. Все пузо в засосах и от хлыста полосы, как у тигры… Ты ж, падла, на коленках ползал, елки паркетные целовал. “Домой не сообщайте … Мама не переживет, папа выгонит, не пишите “995-ый параграф”. Дяденька, я больше не буду, они меня напоили, они меня связали… Они меня насильно по попе а-та-та!” Высокопреосвященством меня величал. Я тебе навстречу пошел, думал, оступился мальчик из хорошего дома, с кем не бывает, что ж зря позорить, и службишку тебе подкинул и даже ставочку оформил, по-божески… Вот что, голубь мой, еще одно слово и - верь совести: гадко будет.

Гладкая мордашка Мишеля пошла пятнами. Сглотнул. Встал, поклонился. Огладил овальную спинку стула, смахивая невидимые пылинки.

- Я… Я могу идти, ваше превосходительство?

- Ступай с Богом, Миша. Сегодня вечером у “Крапленых валетов” сходка намечается, там вроде и Альберт приглашен, изволь, как штык. Доклад мне в письменном виде в среду к одиннадцати.

Мишель забрал с вешалки бежевый плащ-пыльник и шляпу, губки его дергались, но он старался, очень старался держаться спокойно. На пороге его прорвало:

- Ваше превосходительство! Я еще не худший вариант! Вы бы лучше за другими смотрели! Старший филер Маслов в бюро фотографий и пропусков за казенный счет личные визитки печатает! Весь отдел потешается!

- Моментально вон!!! - громыхнул Доппель-Кюммель - И Маслова ко мне! С визитками.

Софочка с подносом ойкнула в дверях, прижалась к косяку и зажмурилась. В стакане дрыгнулась ложка, подпрыгнули на блюдечке четыре черствых пряничка за пятачок из буфета. Прошелестела:

- Илья Венедиктович… Визитки утром еще доставили. В папке сверху.

Кюммель вздохнул сквозь зубы, потеребил бачки и раздернул завязки папки лягушиного цвета.

Переход кадра. Средний план.

Надо заметить, что старший филер 8-го отделения был личностью энергичной. Тридцать семь лет. Холост. Грызет ногти под корень. Снимает угол с видом на туберкулезный канал. С лица - сухофрукт, сутул, как гнутый гвоздь. Повадки тараканьи - никогда просто так не сядет - все бегает из угла в угол, переживает, брызжет идеями.

За спиной маячит безнадежный съемный угол, запашок кислой капусты и ссак

на черной лестнице, китайская прачечная пАрит сырым и белым в подвале, на койке - несвежие простыни кулем, удобства на дворе, в картонном ящике кипы дешевых книжек-сериалов “Король сыска - Нат Пинкертон” “Похождения сыщика Путилина” “Ванька Каин”, - за две копейки - на вес отпускают на блошинке букинисты.

Вот и сейчас филер вьюном крутился по кабинету Доппель-Кюммеля.

Полицмейстер, прихлебывал кипяток, крупно потел.

-… Нет, ты мне человеческим языком объясни, как это понимать?

Толстый начальственный палец воткнулся в свежеотпечатанную визитную карточку:

Черным по белому с виньетками значилось:

“Джек Маслоff. Король сыска. Частные расследования безнадежных дел. Тайна гарантирована. Проломный переулок, 17. квартира нумер 3. Ход со двора.”

- Какой ты к бесу “FF”? Яшка Маслов! Двенадцать лет с тобой каждый день видимся и никаких “FF” не было. А тут - нате вам. Весна. Все с ума спрыгнули, прости Господи.

Маслов сконфуженно потер ладони.

- Извиняйте, осечка вышла. В свободное время хотел приработать, очень мне теперь средства нужны. Я тут подумал…

- А вот не надо было. - пробасил Доппель- Кюммель.

Софочка невозмутимо тяпала по клавишам - коса ее вздрагивала в такт, звенькала каретка.

- Я тут подумал, с вашего позволения, что я конечно на службе Яшка… Но в душе, знаете, трепыхается нечеловеческий потенциал… Сдам дела, бреду вечером к себе на Проломную по проходным дворам, стынь, слякоть, мерзь. И чувствую - вот прямо тут под сердцем, как рыба бьется, поднимается. Шляпу сдвину на брови, руки в карманы. Глаза в прищур. И вот я уже не прежний, я - Джек Маслоff. Стены насквозь пронизываю разумом. Врачую преступные язвы. Барышню к стене у пивной прижали, она кричит, у них ножи. Яшка бы стрекача задал. А Джек, нет, он другой! Он врукопашную, на поножовщину! Уложит их в нокаут и через плечо скажет: Леди, не лучшее время для прогулок, позвольте вас проводить до дома!”, а она дрожит, и глаза слезные, ее альфонс на панель выгнал… А я…