Все, кроме смерти - Феликс Максимов

- Это не моя печаль, девочка. - пианист огладил ее ключицы. Три Креста приластилась скулой к его ладони.

Встала, плотно прижавшись лопатками к дешевым обоям с букетами, и повторила не своим голосом, низким и слабым одновременно:

- Помоги!

Она медленно сволокла с макушки на лоб черное каре парика, обнажилось белое сало пробора, прямо подбритые английские виски.

И довершила дело, сильно рванув перед шелкового платья на плоской бледной груди с редкими темными волосками.

Ян Шпачек вытер ладонь о жилетку и сказал:

- Жаль.

Смена кадра. Общий план. Сверху.

Заспанный полицейский отряд уже вступил в парадные двери “Дома Праха”…

- Всем оставаться на местах.

На балконах зажглись тусклые пристальные фонари.

Кабинет. Средний.

- Почему ты не сбежал сразу? Ты врешь, тебе не нужна моя помощь. Зачем ты пришел ко мне? Где твоя одежда?

- Бросил в женском сортире. Пан Шпачек, я должен был попрощаться. - ответил Альберт - Я благодарен вам, как никому. Вы играли, я пел. Я был очень счастлив. Теперь всему конец.

- Всему конец - согласился Шпачек и глазами показал на приоткрытое окно. - Не ломай комедию.

Директор откинул одну из афиш, за ней открылся черный электрический рубильник.

Шпачек крепко дернул вниз веретено рукояти.

Дом Праха ослеп.

Шпачек ценил прогресс и убил на электрификацию заведения немалые деньги - его дом был третьим в Городе на Реке после губернаторского дворца и крупного универмага, куда провели долгожданное электро.

- Шевелись! - зашипел Шпачек.

Снизу вверх его мясистое лицо освещала керосинка.

- Я боюсь темноты… - оправдался Альберт. Каблучок отпечатал след подковки на белой масляной краске подоконника.

Нервно хлопнула створка окна.

По коридору протопали сапоги. Кулаки забарабанили в дверь.

Шпачек не спеша отпер.

Замаячили встревоженные мордочки хористок, серьезные кирпичные челюсти полицейских, силуэты всех дежурных злых духов-официантов.

Все это попугайскими голосами наперебой загалдело:

- Что? Что? Что? Что?

Ян Шпачек ответил:

- Ничего. Сохраняйте спокойствие, дамы и господа.

Переход кадра.

Арка. Круглая тяжесть свода - как ее только поддерживали мускулистые морские старики, которые по прихоти модерна украшали фасады Города. Улицы медно неявно зеленели в рассветной мути.

Гербовой экипаж замер под липой. Кучер дремал. Поник между ног длинный гибкий бич.

Три креста отворила дверцу, упала в полуобмороке на сафьяновое сидение.

- Барышня… Вам нельзя! Частный экипаж! - встрепенулся кучер, но барышня рявкнула знакомым голосом:

- Гони, болван! К рассвету - дома!

- Извините, ваша светлость. Не признал. Сей момент.

Фаэтон - эгоист рванул с места в галоп.

Подковы высекли белые искры по брускам мостовой.

Фиолетовые купола двух соборов города всплывали из приморской стеклянной пустоты и меркли.

В канале плеснуло весло. Выматерился грузчик на гранитной пристани.

Хлебные лавки освободились от ставен - из пекарен привезли первый финский хлеб, калачи, сайки, свадебные караваи, обсыпанные мукой, украшенные тминными запятыми и яичной глазурью.

Утро.

“Для кого это, для кого это?

Для тебя, мое прелестное дитя.

Был ли счастлив ты? Был ли счастлив ты?

Был ли счастлив?”

+ + +

- Сохраняйте спокойствие, дамы и господа - Ян Шпачек, выразительно взглянул на усатого полицейского чина в штатском. Остальная публика - мундиры, удостоверения, полубачки, портупеи, кобуры и короткие сабли его не интересовали, по опыту Шпачек знал, что коноводом жандармских табунов всегда бывает дурно одетый, помятый холостяк, господин Никто в несвежем воротничке.

- Ничего из ряда вон выходящего не произошло. Гость выпил лишку, выстрелил в люстру. Обычное дело. Убыток оплачен, гость принес извинения. Есть свидетели.

“Случайные” понятые закивали в унисон:

- Так точно-с!

Господин Никто засомневался:

- Но был вызов…

- Ложный. - возразил директор Дома Праха. - Есть свидетели. Могут подтвердить письменно. Гоп-ля!

Шпачек звучно и сухо щелкнул пальцами.

Понятые перестроились, как по команде, один уже спросил у полицейского бланк и огрызок карандаша, кто-то пригнулся, и прямо в коридоре выстроилась неровная очередь - подписывать бумажку на его спине, как на пюпитре.

- Опять ложный сигнал? - нахмурился Господин Никто - Месяц тому был ложный. На Пасху был ложный, сколько можно?

- Публика очень нервна и остро переживает искусство. Ни-ка-кой возможности спокойно ра-бо-тать - с каждым слогом наступал Ян Шпачек на полицейского в штатском. - За беспокойство соблаговолите - штраф-с. По тарифу. У нас все, как в банке.

- директор виртуозно выхватил подписанный протокол со спины понятого, и шулерским жестом подсунув “под” взятку, поклонился.

Господин Никто пробежал глазами подписи.

- Минуточку… Но здесь те же фамилии, что и на Пасху и месяц на…за…д…

- Завсегдатаи! - Шпачек радушно развел руками -

Злые духи подхватили остатки гостей под белы локти и выдавили на рассветную улицу оторопевший полицейский наряд.

На окнах Дома Праха живо задернулись одна за одной коралловые мантии занавесей.

- Дамы и господа! Дом Праха закрывается, мы будем рады видеть вас завтра вечером. До новых встреч!

Зал Общий план.

В зале погасли усталые лампионы, зашаркала швабра по паркету, расторопные руки скатали ковровые дорожки, и расставили стулья ножками вверх на столики.

Последняя кордебалетная “мышка”, щуря красные от бессонницы глаза, прошмыгнула в низкую дверь служебного выхода, кутаясь в пасмурное пальтишко с пелеринкой.

Шпачек подошел к роялю, ключ от крышки он не доверял никому, тронул холодные клавиши, и в медленном темпе набренчал первые такты “Лунной сонаты”, которые тут же перешли в ломкую “припрыжку” собачьего вальса.

Чех поднял голову и встретился взглядом с младшим официантом Дома Праха - Эдуардом Поланским.

Шпачек дернул щекой и лишний раз подумал: “Черт меня дернул взять этого котофея на испытательный срок. Сегодня уволю. “

- Марш работать. - приказал директор. - Дармоед.

- Па-азвольте, я бы выразился, соблюдать авантаж!. - обиделся Поланский и присел на край сцены, качая толстой ножкой в полосатой брючине.

Пятнышко усиков под мясистым носом встопорщилось -

- Я вам не банальный халдей. Прошу с этой минуты называть меня: Господин Репортёр.

- Как? - переспросил Шпачек и, бесшумно опустил крышку рояля.

Поланский прекрасно знал, что расхристанный “пассажир”, прячась от полиции в телефонной комнате, совершил пару необходимых звонков в ночные редакции.

И звонки были приняты сразу после того, как редакторы спросонок разобрали, кто с ними разговаривает. Главное, что такая крупная птица, пусть и не без некоторого нажима, согласилась оказать протекцию.

Люди этого полета, я бы выразился, не стесняются временем суток.

“В штате с завтрашнего дня” - отрапартовала телефонная трубка.

Теперь Поланский ковал железо, пока горячо, он закинул обе ноги на сцену, и барственно приказал директору-пианисту.

- Всякое начало тяжело, милейший господин Шпачек. Я арендую у вас зал, на полчаса. По тарифу. Извольте ассистировать.

Шпачек молча взял деньги. И первым отвел глаза. По наитию старого стреляного воробья он уже понял, что от него требуется. Свистнул бармену - тот извлек из пустоты запотевшую бутылку лимонной водки с ледника.

Шпачек спустился в зал. Тяжело занял первый столик для особых гостей. Поединок с бывшим официантом директор дома Праха проиграл.

Поланский виртуозно водрузил на все четыре ножки венский стул, обычный атрибут выступлений старлетки Три Креста.

По четырем ступенькам из зала на сцену поднялся давешний пучеглазый пассажир. Он ополоснул щеки и прическу в уборной, припудрил синяки и ссадины, застегнул уцелевшие пуговицы.

Крупный план. Наплыв

С тайных колосников слева вспыхнул магний на полочке невидимого фотографического аппарата. Пассажир мучительно закрыл лицо растопыренной пятерней.

- Умоляю! Без photos! - последнее слово он произнес в нос на иностранный манер

. Пассажир бессильно опустился на венский стул посреди сцены.

- Невозможно, я бы выразился! - Поланский встал навытяжку. Балансировал на трех пальцах серебряным подносом с бутылкой и мизерной рюмочкой водки, в которой преломлялся прямой пресный свет.

. - Уговор дороже денег, я бы выразился! Вы устраиваете меня репортером в штат еженедельника “Дилижанс”, я молчу об инциденте хором, как покойницкая на Втором Городском кладбище. Но Вам просто необходимо выговориться. У Вас драма.

Пассажир зажмурился и поддакнул.

- Д-драма.

Поланский звякнул краешком рюмочки о бутылочный бок.

- Ну во-от… А если у нас драма - дружеская беседа, самое милое дело?

Пассажир размяк и пристально сглотнул.