Абсолютист - Джон Бойн

Мы выходим из поезда и сбиваемся в кучки на платформе, и я оказываюсь рядом с юношей лет девятнадцати, который беспокойно озирается, окидывает меня взглядом и явно сбрасывает со счетов как не стоящего внимания. На лице у него — тщательно выстроенное выражение, смесь покорности судьбе и злости; щеки пухлые и словно ободранные, как будто он брился тупой бритвой в холодной воде, но стоит он прямо, оглядываясь вокруг с таким видом, словно не верит в приподнятый настрой других мальчиков.

— Только посмотреть на них, — холодно замечает он. — Вот же идиоты, все до единого.

Я поворачиваюсь, чтобы разглядеть его получше. Он выше меня, с аккуратной стрижкой, похож на прилежного ученика. Близко посаженные глаза прячутся за стеклами очков в роговой оправе, придающих ему сходство с совой, — время от времени он их снимает и массирует заметную красную вмятинку на переносице. Он напоминает мне одного из моих школьных учителей, только он помоложе и, видимо, менее склонен к вспышкам беспричинной злобы.

— Это все бессмысленно, верно ведь? — продолжает он, глубоко затягиваясь сигаретой, будто желая за один раз вдохнуть весь никотин.

— Что «это»? — спрашиваю я.

— Это, — кивает он на других новобранцев, которые болтают и хохочут, словно мы приехали развлекаться. — Все это. Эти кретины. Эти казармы. Нам тут не место, никому из нас.

— Я хотел сюда попасть с самого первого дня, как все началось.

Он взглядывает на меня, решает, что получил обо мне достаточное представление, презрительно фыркает и отворачивается. Давит окурок ногой, открывает серебряный портсигар и вздыхает: тот оказывается пустым.

— Тристан Сэдлер, — говорю я, на этот раз протягивая руку, — мне не хочется начинать свое пребывание в армии с раздоров. Он смотрит на мою руку секунд пять, а может, и больше, и я уже начинаю думать, что придется ее с позором убрать, но наконец он кратко кивает и пожимает ее.

— Артур Вульф, — говорит он.

— Ты из Лондона?

— Из Эссекса. Из Челмсфорда, если совсем точно. А ты?

— Чизик.

— Неплохое место. У меня там тетя живет. Элси Тайлер. Ты с ней не знаком, наверное?

— Даже не слышал.

— Она держит цветочную лавку возле Тэрнем-Грин.

— А я — «Сэдлер и сын», мясная лавка на главной улице.

— Ты, надо полагать, сын.

— Был.

— Ты наверняка добровольцем пошел, — говорит он еще презрительнее. — Небось только восемнадцать исполнилось?

— Да, — вру я. На самом деле мне будет восемнадцать лишь через пять месяцев, но я не собираюсь в этом признаваться, иначе, не пройдет и недели, окажусь опять в Англии с мастерком в руках.

— Небось дождаться не мог? Сделал себе подарочек на день рождения — побежал к сержант-майору: да, сэр, нет, сэр, слушаюсь, сэр — и отдал себя на заклание.

— Я бы и раньше пошел, — отвечаю я. — Да меня не брали, годами не вышел.

Он смеется, но больше не пристает с расспросами — лишь качает головой, словно на меня не стоит и время тратить. Странный тип этот Вульф.

Через несколько секунд по толпе пробегает шумок. Я поворачиваюсь и вижу трех мужчин в жестко накрахмаленной военной форме — они выходят из ближайшей казармы и шествуют к нам. От них прямо-таки разит властью, и меня вдруг охватывает горячая волна чего-то неожиданного. Несомненно, предчувствия. А может, и желания.

— Добрый день, джентльмены, — говорит средний из мужчин, самый старший, самый низкорослый, самый толстый, самый главный. Тон его дружелюбен, что меня удивляет. — Прошу вас следовать за мной. Мы еще не прибыли в точку окончательного назначения.

Мы сбиваемся в толпу и шаркаем вслед за ним. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы разглядеть других — большинство курит и продолжает вполголоса разговаривать. Я достаю из кармана собственный жестяной портсигар и предлагаю сигарету Вульфу, который берет ее без колебаний.

— Спасибо, — говорит он и тут же неприятно удивляет меня, попросив еще одну. Я раздраженно пожимаю плечами, но разрешаю, и он вытаскивает сигарету из-под резинки моего портсигара и сует за ухо. — Кажется, этот тут главный, — он кивает на сержанта. — Мне нужно с ним перемолвиться словечком. Он, скорей всего, меня не послушает, но я все равно скажу свое слово, можешь не сомневаться.

— О чем? — спрашиваю я.

— Оглянись вокруг, Сэдлер. Через полгода из этих людей мало кто останется в живых. Что ты об этом думаешь?

Я об этом вовсе не думаю. А что я должен думать? Я знаю, что люди гибнут, — отчеты о числе убитых ежедневно публикуются в газетах. Но для меня погибшие — лишь имена, цепочки букв, составленных газетным шрифтом. Всех окружающих меня людей я вижу первый раз в жизни. Они для меня пока ничего не значат.

— Послушай моего совета, — говорит он. — Бери с меня пример и вали отсюда, если можешь.

Мы останавливаемся посреди плаца, и сержант со спутниками поворачивается к нам лицом. Мы стоим как попало, но он сверлит нас взглядом и молчит, и мы, не обменявшись ни словом, вдруг начинаем выстраиваться в прямоугольную колонну в десять человек длиной и четыре глубиной, так, чтобы расстояние между соседями было не больше вытянутой руки.

— Хорошо, — кивает сержант. — Неплохо для начала, джентльмены. Позвольте приветствовать вас в Олдершоте. Кто-то из вас прибыл сюда охотно, а кто-то — нет. Мы, кадровые военные, понимаем вас и сочувствуем вам. Но ваши эмоции теперь никого не интересуют. То, что вы думаете и чувствуете, не имеет никакого значения. Вы здесь для того, чтобы из вас сделали солдат, и их из вас сделают.

Он говорит спокойно, разрушая стереотипный образ казарменного сержанта, — может быть, для того, чтобы мы успокоились. Может быть, для того, чтобы потом удивить нас внезапной переменой.

— Я — сержант Джеймс Клейтон. Мои обязанности заключаются в том, чтобы за пару месяцев, которые вы проведете тут, превратить вас в солдат. Для этого от вас потребуется не только сила и выносливость, но и ум.

Он прищуривается, оттопыривает языком щеку, разглядывая людей — мальчиков, — выстроившихся перед ним.

— Вы, сэр, — он поднимает трость и указывает ею на парня в центре первой шеренги — в поезде тот успел завоевать себе репутацию острослова и шутника, — как вас зовут?

— Микки Рич, — уверенно отвечает юноша.

— Микки Рич, СЭР! — рявкает человек, стоящий слева от сержанта, но тот взглядывает на него и качает головой.

— Ничего страшного, капрал Уэллс, — говорит сержант. — Рич пока не усвоил наши порядки. Он полный невежда, верно, Рич?

— Да, сэр, — отвечает Рич чуть менее уверенно, особо напирая на слово «сэр».

— Скажите, Рич, вы рады, что сюда попали? — спрашивает сержант Клейтон.

— Да, сэр! — рапортует Рич. — Доволен, как свинья в навозе!

К взрыву смеха осторожно присоединяюсь и я.

Сержант ждет, пока мы угомонимся, — на лице у него насмешка и презрение, но он молчит. Потом заглядывает сквозь передние ряды и кивает другому солдату:

— А вы, сэр? Вас как зовут?

— Вильям Телль, — отвечает тот, и по рядам снова пробегает смешок.

— Вильям Телль? — переспрашивает сержант, поднимая бровь. — Вот это имечко. Небось привезли с собой лук и стрелы? Откуда вы, Телль?

— Из Хаунслоу, — отвечает Телль, и сержант удовлетворенно кивает.

— А вы? — спрашивает он у следующего солдата.

— Шилдс, сэр. Эдди Шилдс.

— Хорошо, Шилдс. А вы?

— Джон Робинсон.

— Робинсон, — повторяет сержант с коротким кивком. — А вы?

— Филип Ансуорт.

— Вы?

— Джордж Паркс.

— Вы?

— Уилл Бэнкрофт.

И так далее и тому подобное. Вопросы и ответы звучат как ектенья в церкви. Я запоминаю кое-какие имена, но ни один из их носителей не привлекает моего взгляда.

— А вы? — спрашивает сержант, кивком указывая на меня.

— Тристан Сэдлер, сэр, — говорю я.

— Сколько вам лет, Сэдлер?

— Восемнадцать, сэр. — Я держусь за свою ложь.

— Рады, что сюда попали, а?

Я молчу. Какой ответ будет правильным? К счастью, сержант не намерен допытываться и уже перешел к очередному солдату.

— Артур Вульф, сэр, — говорит мой сосед.

— Вульф? — переспрашивает сержант, приглядываясь к нему. Он явно уже что-то о нем знает.

— Да, сэр.

— Вот как. — Сержант оглядывает его с головы до ног. — Я думал, вы меньше ростом.

— Шесть футов один дюйм, сэр.

— Действительно, — говорит сержант Клейтон, медленно растягивая рот в узкую щель улыбки. — Значит, это вы — тот самый парень, который не хочет тут быть?

— Верно, сэр.

— Боитесь драться, а?

— Нет, сэр.

— Нет, сэр, в самом деле, сэр, какой ужасный поклеп, сэр! А вы знаете, сколько там сейчас храбрецов, которые тоже не хотят драться? — Он делает паузу, и его улыбка медленно тает. — Но все равно они там. И дерутся. День за днем. Рискуют своей жизнью.