Полет шершня - Кен Фоллетт

– Прошу не забывать о приличиях, Даквитц, – с раздражением произнес директор.

– Ничего страшного, Хейс, – вежливо улыбнулся Аггер. – Мне нравится, когда живая дискуссия. Если Даквитц считает, что наш парламент бесполезен, пусть сравнит условия, в которых живем мы, с теми, в которых находится Франция. Благодаря политике сотрудничества с немцами, которую мы избрали, жизнь рядовых датчан устроена значительно лучше, чем это могло быть.

Харальд потерял терпение. Он встал и, не дожидаясь, когда Хейс даст ему слово, осведомился:

– И что, если нацисты придут за Даквитцем? Что вы тогда посоветуете? Дружеское сотрудничество?

– С какой стати они придут за Даквитцем?

– А с той же, с какой пришли за моим дядей в Гамбурге, – потому что он еврей.

Аггер впервые выказал признаки раздражения.

– Оккупационные силы демонстрируют полную толерантность в отношении датских евреев.

– Это пока, – возразил Харальд. – Но что, если они изменят свое отношение? Предположим, решат, что Тик точно такой же еврей, как мой дядя Иоахим? Что вы нам посоветуете? Должны мы отступить в сторону, когда они придут и схватят его? Или стоит организовать сопротивление, чтобы подготовиться к такому повороту событий?

– Лучшая линия поведения – позаботиться о том, чтобы у вас никогда не возникла необходимость принимать подобные решения, то есть поддержать политику сотрудничества с оккупационными силами.

Харальд от гладкой уклончивости ответа вышел из себя.

– А что, если это не сработает? Дайте прямой ответ! Что нам делать, когда нацисты придут арестовывать наших друзей?

– Вопрос, который ты сейчас задал, Олафсен, – сугубо гипотетический, – счел нужным вмешаться Хейс. – Те, кто занимается публичной политикой, предпочитают встречать трудности лицом к лицу. Всему свое время.

– Вопрос в том, как далеко может простираться политика сотрудничества, – с жаром ответил Харальд. – Ведь когда ночью они постучат к вам в дверь, Хейс, уже не будет времени для дебатов!

Хейс, казалось, уже готовый отчитать Харальда за грубость, ответил все-таки мягко.

– Ты обратил наше внимание на важный аспект проблемы, – сказал он, – и господин Аггер постарался ответить на него со всей возможной полнотой. Думаю, разговор получился интересный, и теперь пришла пора вернуться к урокам. Но сначала давайте поблагодарим нашего гостя, который, несмотря на свою занятость, нашел время посетить нас. – И он вскинул руки, чтобы первым захлопать.

Харальд остановил его.

– Пусть он ответит на вопрос! – прокричал он. – Должны мы начать движение сопротивления, или пусть нацисты делают что хотят? Да ради Бога, неужели есть уроки важней, чем этот?

Шум в зале угас. Вступать в спор с преподавателями не возбранялось, но в границах разумного, а Харальд эти границы переступил.

– Думаю, тебе лучше покинуть нас, – тихо произнес Хейс. – Выйди, позже поговорим.

Закипая, Харальд направился к выходу, и каждый, кто был в зале, проводил его взглядом. Он знал, что следует уйти тихо, но не справился с гневом. Уже взявшись за ручку, повернулся к Хейсу и негодующе ткнул в него пальцем:

– Вот когда здесь будут гестаповцы, вы не сможете выслать их к черту вон!

Вышел и хлопнул дверью.

Глава 3

Будильник разбудил Петера Флемминга в полшестого утра. Он прихлопнул звонок и сел в постели. Инге лежала на спине с открытыми глазами, смотрела в потолок, безучастная, словно неживая. Поглядев на нее, он поднялся. В маленькой кухоньке включил радио. Репортер-датчанин зачитывал трогательное заявление немцев по поводу гибели адмирала Льютенса, который десять дней назад затонул на линкоре «Бисмарк», подбитом английской торпедой. Петер поставил на огонь кастрюльку с овсяной кашей и собрал поднос: выложил столовые приборы, намазал маслом ломоть ржаного хлеба, заварил эрзац-кофе.

Не сразу он понял, отчего чувствует такой прилив сил. Вчера в деле, над которым работал, наметился прорыв.

Петер служил следователем (должность его называлась «детектив-инспектор») в группе безопасности подразделения копенгагенского отдела уголовных расследований, в задачу которого входило присматривать за профсоюзными деятелями, коммунистами, иностранцами и прочими потенциальными возмутителями спокойствия. Начальником отдела был суперинтендант Фредерик Юэль, человек неглупый, но ленивый. Выпускник знаменитой Янсборгской школы, Юэль придерживался латинской поговорки «Quieta non movere», то бишь «Не буди спящего пса». Когда-то его предок адмирал разгромил в морском сражении шведов, и им гордилась вся Дания, но с тех пор минуло триста лет и боевитость в роду явно иссякла.

За последние четырнадцать месяцев объем работы отдела возрастал, по мере того как добавлялись к списку противников оккупационного режима все новые и новые имена.

Пока что единственной внешней приметой сопротивления было издание подпольных газет, подобных «Положению дел», той, что выронил тогда мальчишка Олафсен. Юэль считал подпольные издания безобидными, если не сказать полезными, как способ выпускать пар, и потому отказывался преследовать издателей. Такое отношение к оппозиции бесило Петера. Предоставить свободу действий преступникам, на его взгляд, было сущим безумием.

Немцам не слишком нравилось, как вяло Юэль подходит к делу, но пока до открытого конфликта не доходило. Со стороны оккупационных властей Юэля поддерживал генерал Вальтер Браун, профессиональный военный, потерявший легкое во французской кампании 1940 года. Браун превыше всего ставил необходимость поддерживать в Дании спокойствие. Он не будет понукать Юэля, если его сверху не принудят.

Петеру стало известно, что экземпляры «Положения дел» контрабандой попали в Швецию. До сих пор он был вынужден следовать правилам поведения, установленным пассивным начальником, но теперь появилась надежда, что известие о распространении газеты за пределы страны поколеблет спокойствие Юэля.

Вчера вечером Петеру позвонил приятель. Специально позвонил сообщить, что видел газету в самолете компании «Люфтганза», прибывшем рейсом из Берлина в Стокгольм с посадкой в Копенгагене. Новость, что ни говори, важная. Именно этим объяснялся тот факт, что Петер проснулся сегодня в приподнятом настроении. Кто знает – может, он на пороге триумфа.

Овсянка на воде сварилась, Петер добавил в нее молока, сахару и понес поднос в спальню. Помог жене сесть, попробовал кашу, не слишком ли горяча, и стал кормить Инге с ложки.

Год назад, как раз перед тем как ввели ограничения на горючее, Петер и Инге ехали на пляж, когда в них врезался спортивный автомобиль. У Петера оказались сломаны обе ноги, но он быстро оправился, а Инге ударилась головой и прежней больше не станет.

Тот, кто в них врезался, Финн Йонк, сын известного университетского профессора, вылетел из машины и мягко приземлился в кусты. Водительских прав у него не оказалось, их отняли после предыдущей аварии, а кроме того, он был пьян. Но Йонки наняли лучшего адвоката, и тот исхитрился отложить суд на год, так что Финн все еще никак не наказан за то, что лишил Инге разума. Эта семейная трагедия, в глазах Петера, была еще одним вопиющим примером того, как избегают возмездия преступники в современном мире. А вот нацисты подобного не допускают – такого придерживался он мнения.

Покормив Инге, Петер отвел ее в туалет, потом в ванную. Она всегда была чистюлей и аккуратисткой. Это ее свойство нравилось Петеру. Особенно чистоплотна бывала после сношения: тщательно мылась. И он это одобрял. Не все девушки так себя ведут. Одна, с которой Петер спал, певичка из ночного клуба – познакомился с ней во время авианалета, и у них завелась интрижка, – обижалась, что он потом моется, говорила – это неромантично.

Инге никак не реагировала на то, что он ее моет. Петеру пришлось научиться быть таким же бесстрастным, даже когда касался самых интимных ее мест. Он завернул жену в большое полотенце, вытер нежное тело и принялся одевать. Труднее всего он справлялся с чулками. Скатывал каждый до мыска, а потом осторожно натягивал его на пальчики Инге, огибал пятку и раскатывал чулок вверх по голени и выше, пока не приходила пора пристегнуть чулок к поясу. Поначалу делал это так неловко, что тонкий капрон рвался, пуская стрелки, но Петер был упрям и проявлял большое терпение, когда намеревался добиться чего-то, так что теперь был в этом дока.

Он помог ей надеть платье из желтого хлопка, застегнул на руке золотые часики и браслет. Сказать, который час, она не умела, но ему казалось, что ее взгляд почти веселеет, когда она замечает, как блеснуло на запястье украшение.

После того как он ее причесал, они оба погляделись в зеркало. Инге, хорошенькая светловолосая блондинка, до аварии обладала кокетливой улыбкой и умением застенчиво трепетать ресницами. Теперь ее лицо лишилось всякого выражения.