Полет шершня - Кен Фоллетт

Он и сам не мог вспомнить, когда стало интересно учиться. Маленькому, ему каждый урок казался возмутительной помехой, отрывающей от таких важных дел, как строительство дамбы на ручье или дома на дереве. Но лет примерно четырнадцати, сам того не заметив, он вдруг осознал, что физика и химия захватывают его куда больше, чем игры в лесу. Его прямо-таки потряс тот факт, что основатель квантовой физики – датский ученый Нильс Бор. То, как Бор истолковал периодическую систему элементов, объяснив химические реакции строением атома тех элементов, которые в реакциях участвуют, на взгляд Харальда, было чем-то вроде божественного откровения, фундаментальным и убедительным ответом на вопрос, как устроена Вселенная. Он обожал Бора так, как его сверстники обожали Кая Хансена, форварда команды «B-93K».

Образование стоило денег. К счастью, дед Харальда, поняв, что сын выбрал профессию, которая обеспечит ему бедность до конца дней, подумал о том, как выучить внуков. Оставленных им денег хватило на то, чтобы Арне и Харальд отправились в Янсборгскую школу. Их хватит и на обучение Харальда в университете.

Он вошел в спортзал. Младшие мальчики ровными рядами поставили там скамейки. Харальд сел в заднем ряду, рядом с Йозефом Даквитцем. Йозеф был щупл и невелик ростом, а фамилия его переводилась с датского как «утка», поэтому прозвали его «Анатикула», по-латыни – «утенок». Понемногу длинноватое прозвище сократилось до «Тик». Мальчики были из разных слоев общества, Тик – из богатой еврейской семьи, но они крепко дружили с первого класса.

С другой стороны Харальда уселся Мадс Кирке. Он происходил из влиятельной семьи военных: дед был генералом, покойный отец в тридцатые годы занимал пост министра обороны. Его кузен Поуль служил в той же летной школе, что и Арне.

Все трое увлекались наукой. Их всегда видели вместе, и поскольку каждый из них внешне до смешного не был похож на двух других: Харальд высокий и светловолосый, Тик маленький и чернявый, а Мадс в веснушках и рыжий, – остроумный учитель английского придумал их называть Три Балбеса, по названию смешного американского фильма, и прозвище прижилось.

Тут, пропустив вперед гостя, вошел Хейс, директор школы, и мальчики вежливо встали, приветствуя старших. Хейс, высокий, тощий, с очками, сидящими на высокой горбинке носа, десять лет прослужил в армии, но легко было понять, почему предпочел школу. Манеры у него были такие мягкие, что казалось, ему совестно, что он начальство. Его скорее любили, чем боялись. Мальчики подчинялись ему только потому, что не хотели обидеть.

Когда все уселись, Хейс представил залу депутата парламента, человечка, внешне до того непредставительного, что всякий подумал бы, что учитель здесь он, а почетный гость – Хейс. Темой выступления Аггер избрал немецкую оккупацию.

Харальд помнил день, когда она началась, четырнадцать месяцев назад. Он проснулся среди ночи от авиационного рева над головой. Три Балбеса полезли на крышу посмотреть, что будет, но после того как пролетело с десяток самолетов, больше ничего не случилось, и они вернулись в постель.

О вторжении Харальд узнал только утром. Чистил зубы в общей умывальне, когда вбежал учитель и выкрикнул: «Немцы высадились!» После завтрака, в восемь, мальчики собрались на линейку в спортзале, чтобы спеть утренний гимн, и директор сообщил им новость. «Отправляйтесь по своим комнатам и уничтожьте все, что может указывать на отрицательное отношение к нацизму или симпатию к Великобритании», – велел он.

Харальд снял со стены свой любимый плакат с изображением биплана «тайгер мот» с символикой Королевских воздушных сил на крыльях.

Позже в тот день – это был вторник – старшеклассникам велели наполнить мешки песком и уложить в церкви, так чтобы прикрыть ценную старую резьбу и надгробия. За алтарем располагался саркофаг основателя школы: его статуя, вытянувшись в полный рост, лежала на крышке в средневековых доспехах, причем гульфик был такого размера, что невольно привлекал взгляд. Харальд повеселил присутствующих, стоймя возложив на выпуклость мешок с песком. За шутку ему влетело от Хейса, и в наказание после обеда пришлось перетаскивать, подальше от греха на случай военных действий, картины, что поценней, в подземные помещения, в крипту.

Все эти предосторожности оказались излишними. Школа находилась в деревне неподалеку от Копенгагена, и прошел год, прежде чем они впервые увидели хотя бы одного немца. Обошлось без бомбежек и даже без выстрелов.

Дания сдалась в двадцать четыре часа.

– Дальнейшие события показали мудрость такого решения, – с царапающей слух гладкостью заявил оратор.

Зал отозвался шорохом несогласия, мальчики заерзали на скамьях и забурчали.

– Наш король по-прежнему остается на троне, – продолжал Аггер.

Мадс фыркнул. Харальд разделял его чувства. Король Кристиан, демонстрируя себя жителям Копенгагена, разъезжал по улицам верхом, но это выглядело простым позерством.

– Немецкое присутствие в целом оказалось доброжелательным. Своим примером Дания доказала, что частичная потеря независимости в условиях военных действий не обязательно приводит к непосильным трудностям и росту сопротивления. Урок здесь для таких мальчиков, как вы, состоит в том, что в известных ситуациях достойней проявить покорность и послушание, чем устроить плохо продуманный мятеж.

Аггер сел. Хейс вежливо похлопал ему. Мальчики, хоть и без особого рвения, последовали примеру директора. Будь Хейс проницательней, здраво оценил бы настроение аудитории и на этом закончил встречу, но нет, он улыбнулся и обратился к залу:

– Что ж, ребята, есть у вас вопросы к нашему гостю?

Мадс тут же вскочил на ноги.

– Сэр, Норвегия была оккупирована в один день с Данией, но норвежцы два месяца боролись. С этой точки зрения не выглядим ли мы трусами? – Тон, каким он это спросил, был безукоризненно вежлив, но в вопросе прозвучал вызов, и мальчики зашумели ему в поддержку.

– Это наивная точка зрения, – отмахнулся Аггер.

Харальда это задело.

– Норвегия – страна гор и фьордов, – вмешался Хейс, обращаясь к своему опыту военного, – ее завоевать трудно. Дания же – равнина с развитой системой дорог. Против большой моторизованной армии мы бессильны.

– Вступить в конфликт, – добавил Аггер, – значило бессмысленно пролить кровь, а результат был бы тот же.

– Если не принимать во внимание тот факт, – в ярости возразил Мадс, – что тогда мы могли бы смотреть людям в глаза, а не прятать их от стыда.

В ушах Харальда эти слова прозвучали так, словно это сказал дома кто-то из его военной родни.

Аггер побагровел.

– Осмотрительность – лучшая часть отваги, так сказал Шекспир.

– Если быть точным, господин Аггер, это слова Фальстафа, самого отпетого труса во всей мировой литературе! – парировал Мадс.

Мальчики засмеялись и зааплодировали ему.

– Ну-ну, Кирке, – успокаивающе произнес Хейс, – я знаю, твои чувства задеты, но это не может быть основанием для невежливости. – Он обвел взглядом зал и кивнул одному из учеников. – Да, Бор?

– Как вы думаете, господин Аггер, могла бы философия герра Гитлера, философия национальной гордости и расовой чистоты, принести пользу, если применить ее здесь, в Дании? – Отец Вольдемара Бора был известный датский нацист.

– Возможно, некоторые ее элементы, – уклончиво отозвался Аггер. – Но Германия и Дания – разные страны.

«Разве это ответ? – сердито подумал Харальд. – Отговорка! Неужели у Аггера недостает духу сказать, что гонения по национальному признаку – зло?»

– А не расспросить ли нам господина Аггера о повседневной работе ригсдага, членом которого он является? – просительным тоном произнес Хейс.

Тут поднялся Тик. Самодовольный тон Аггера допек и его тоже.

– А вы не чувствуете себя там марионеткой? – спросил он. – В конце концов, нами правят все-таки немцы. То, что вы делаете, только видимость.

– Нашей страной продолжает руководить наш датский парламент, – ответил Аггер.

– Да. Поэтому надо стараться, чтобы тебя не уволили, – пробормотал Тик.

Те, что сидели поближе, услышали и рассмеялись.

– Продолжают существовать политические партии – даже коммунистическая, – продолжил Аггер. – У нас есть наша полиция и наши вооруженные силы.

– Но стоит ригсдагу сделать что-то, с точки зрения немцев, непозволительное, как его в ту же минуту прикроют, а полицейских и армию разоружат, – возразил Тик. – Выходит, то, чем вы занимаетесь, – просто фарс.

– Прошу не забывать о приличиях, Даквитц, – с раздражением произнес директор.

– Ничего страшного, Хейс, – вежливо улыбнулся Аггер. – Мне нравится, когда живая дискуссия. Если Даквитц считает, что наш парламент бесполезен, пусть сравнит условия, в которых живем мы, с теми, в которых находится Франция. Благодаря политике сотрудничества с немцами, которую мы избрали, жизнь рядовых датчан устроена значительно лучше, чем это могло быть.