Полет шершня - Кен Фоллетт

Вдруг откуда-то слева раздался резкий шум. Харальд с бьющимся сердцем приник к земле… Покосился на здания. Там распахнулась дверь, в ночи возник яркий прямоугольник света. Из двери вышел солдат. Побежал по двору. Другая дверь в другом здании распахнулась и впустила его.

Харальд перевел дух.

Потом он пошел под уклон, мимо растущих в ряд елок – к лощине. На самом ее дне высилось какое-то сооружение. Сквозь пелену дождя разглядеть его толком Харальд не мог, но не припоминал, чтобы здесь что-то такое строилось. Приблизившись, различил округлую бетонную стену примерно в его рост. Поверх стены что-то двигалось и тихо жужжало, как работающий электрический мотор.

Видно, немцы построили это после того, как сплавили отсюда всех местных рабочих. Странно, что с той стороны ограды сооружение никогда не бросалось в глаза, удивился Харальд, но потом понял, что оно и деревьями загорожено, и стоит в низине, так что единственное место, откуда его, наверное, можно заметить, пляж. А на пляж, примыкающий к базе, посторонним ходу нет.

Он запрокинул голову, чтобы присмотреться к деталям. Дождь заливал лицо, жалил глаза. Но любопытство оказалось сильней. Как можно взять да пройти мимо! Луна, вырвавшись из-за туч, вспыхнула ярче. Прищурившись, он пригляделся и различил над округлой стеной решетку, металлическую или из проволоки, формой похожую на пружинный матрас, метров четырех в высоту. Вся штуковина вращалась, как карусель, совершая оборот каждые несколько секунд.

Харальд стоял, не в силах оторваться от зрелища. Такой машины он еще не видел и, при его-то техническом складе ума, очень был заинтригован. Что это? Для чего? Почему вращается? Звук ни о чем не говорил: это просто мотор, который заставляет вращаться. Понятно, что не пушка, – во всяком случае, не обычная пушка, потому что нет дула. Скорее всего что-то связанное с радио.

Поблизости кто-то кашлянул.

Харальд отреагировал по наитию. Подпрыгнул, ухватился за верх стены и подтянулся. Затаясь, полежал на неширокой стене, чувствуя, что весь на виду, а потом осторожно соскользнул с внутренней стороны. Мелькнуло опасение, что есть риск ступить на какую-нибудь движущуюся часть машины, но он рассудил, что, сто процентов, по периметру должна быть дорожка, по которой передвигается обслуживающий персонал, и после минутных сомнений коснулся ногой прочного бетонного пола. Гудение стало громче, запахло машинным маслом, а язык ощутил характерный вкус статического электричества.

Кто же кашлял? Наверное, патрульный прошел мимо. Шагов в шуме дождя и ветра не различить.

«К счастью, по той же причине вряд ли кто слышал, как я вскарабкиваюсь на стену. Но что, если патрульный заметил меня?»

Тяжело дыша, Харальд прижался спиной к внутренней стороне округлой стены, с замиранием сердца представляя, как отыщет его мощный луч фонаря патрульного.

«Интересно, что будет, если меня поймают…» Немцы здесь, в провинции, ведут себя дружелюбно, большей частью не корчат из себя завоевателей. Напротив, кажется, что им в этой роли даже неловко.

«Скорее всего меня передадут датской полиции».

Но как поведут себя полицейские, сказать трудно. Служи Петер Флемминг в местном отделении, он, конечно же, позаботился бы о том, чтобы Харальду всыпали по первое число, но, к счастью, служит он в Копенгагене. Но чего Харальд страшился пуще всякого официального наказания, так это гнева отца. У него прямо в ушах зазвучала пулеметная очередь саркастических вопросов, которые задаст ему пастор: «А, так ты перелез через забор? И ступил на территорию закрытой военной базы? Ночью? Чтобы скорее попасть домой? Потому что шел дождь?»

Но луч фонаря не нашел Харальда. Он выжидал, глядя на темную вращающуюся махину прямо перед собой. Вроде бы видны толстые связки кабелей, которые, спускаясь из нижней части решетки, пропадают из виду, уходя в глубь шахты с дальней от него стороны.

«Кабели, надо полагать, для того, чтобы получать радиосигналы или посылать их», – подумал он.

Прошло несколько нескончаемо долгих минут, и Харальд решил, что патрульный уже ушел. Он взобрался на стену и сквозь струи дождя еще раз пригляделся. По обе стороны от вращающегося сооружения виднелись темные силуэты поменьше, но там ничего не двигалось – видимо, это машинное оборудование. Патрульных не наблюдалось. Он соскользнул с внешней стороны стены и, пригнувшись, перебежками, снова направился через дюны.

Был момент, когда луна скрылась за черной тучей. Все накрыла тьма, и Харальд с грохотом налетел на дощатую стену. Потрясенный, перепуганный, он сдавленно выругался и только тут осознал, что наткнулся на старый лодочный сарай, построенный еще в бытность здесь навигационной школы. Сарай совсем обветшал, но немцы решили в порядок его не приводить, в нем не было надобности. Харальд постоял, прислушался, но услышал только, как колотится сердце.

Больше ничего особого с ним не приключилось. Он добрался до проволочного ограждения, благополучно через него перелез и направился было к дому, но решил свернуть к церкви. В длинном ряду прямоугольных окошек, прорезанных в стене, обращенной к морю, теплился свет. Удивившись, что поздним субботним вечером в церкви кто-то есть, Харальд глянул в окошко.

Церковное здание было растянуто в длину, с низкой крышей. По особо торжественным случаям оно вмещало все население острова – четыреста человек, – но едва-едва. Скамьи стояли рядами спинками к выходу. Алтаря не было. Стены голые за исключением нескольких цитат из Священного Писания в рамках.

В вопросах религии датчане не слишком догматичны, и большая часть нации – лютеране. Однако век назад случилось так, что рыбаков острова Санде обратили в более строгий извод лютеранства, и тридцать последних лет отец Харальда поддерживал свет этой веры, собственной жизнью являя пример бескомпромиссного аскетизма и крайней строгости нравов, укрепляя твердость паствы еженедельными проповедями, лицом к лицу противостоя отступникам и внушая им ужас сиянием святости, пылающей в его голубых глазах. Вопреки всему сын его к когорте верующих не принадлежал. Харальд, когда бывал дома, богослужения посещал, чтобы не ранить чувства отца, но во взглядах с ним расходился. Не успев разобраться толком, что думает о религии в целом, он уже осознал, что не верит в бога мелочных правил и мстительных наказаний.

Глянув в окно, он услышал музыку. У пианино сидел его брат Арне и, легонько касаясь клавиш, наигрывал джазовую мелодию. Харальд даже улыбнулся от удовольствия. Арне приехал! Остроумный и утонченный, он украсит и оживит долгие выходные в пасторском доме.

Пройдя к входной двери, Харальд проскользнул в церковь. Арне, даже не оглянувшись, плавно перешел на церковный гимн. Харальд усмехнулся. Видно, брат услышал скрип, когда дверь отворилась, и подумал, что это отец. Пастор не одобрял джаз и уж в любом случае никогда бы не разрешил, чтобы подобная музыка звучала в его церкви.

– Это всего лишь я, – усмехнулся Харальд.

Арне обернулся. Он был в коричневой армейской форме. На десять лет старше Харальда, Арне служил авиаинструктором в военно-воздушных войсках, в летной школе под Копенгагеном. Немцы приостановили всю деятельность датской армии, и воздушный флот большую часть времени простаивал на аэродромах, но инструкторам разрешили учить летать на планерах.

– Я приметил тебя краем глаза и подумал, что это старик. – Арне любовно, с головы до ног, окинул Харальда взглядом. – Ты все больше становишься похож на него.

– Значит, я облысею?

– Не исключено.

– А ты?

– Не думаю. Я пошел в мать.

Это была правда. Арне взял от матери ее темные волосы и ореховые глаза. Харальд же был светловолос, как отец, и унаследовал от него пронзительный взгляд голубых глаз, которым священник нагонял страх на свою паству. Оба, и Харальд, и отец, имели внушительный рост. Рядом с ними Арне, которому немного недоставало до метра восьмидесяти, казался низковатым.

– Я хочу тебе кое-что сыграть, – признался Харальд.

Арне встал со стула, и Харальд занял его место у пианино.

– Выучил с пластинки, которую кто-то принес в школу. Знаешь Мэдса Кирке?

– Он двоюродный брат моего сослуживца Поуля.

– Точно. Так вот он – представляешь? – открыл американского пианиста по имени Кларенс Пайнтоп Смит. – Харальд помедлил. – А что сейчас старик делает?

– Пишет на завтра проповедь.

– Годится.

Из пасторского дома, стоящего метрах в пятидесяти от церкви, пианино не услыхать, да и вряд ли пастор оторвется от своих занятий, чтобы зачем-то пройтись до церкви, к тому же в такую погодку. И Харальд заиграл буги-вуги. Пространство церкви наполнилось страстными гармониями американского юга. Харальд был рьяный пианист, хотя мать и говорила, что рука у него тяжелая. Играя, он не усидел, поднялся, ногой отпихнул стул, да так, что тот повалился, и продолжил играть стоя, согнув над клавиатурой свое длинное тело. Так он больше мазал по клавишам, но ошибки мало что значили, если держать нужный ритм. Он жахнул последний аккорд и сказал по-английски: «That’s what I’m talkin’ about!» – в точности как Пайнтоп на пластинке.