Мучения Минти Мэлоун - Изабель Вульф

«Именно так я и сделаю, — подумалось мне. — Отгорожусь стеной из пуленепробиваемого стекла и наклею на лицо улыбку, чтобы никто не догадывался, как мне больно». Я решила потренироваться. Выпрямила спину, вскинула поникшую голову, широко раскрыла глаза и заставила уголки губ приподняться. И это сработало: я поймала взгляд молодого человека, который — вот удивительно — улыбнулся мне в ответ. Его милая улыбка напомнила о Чарли, когда тот обернулся ко мне в церкви. И вдруг на память пришло, как мне хотелось, чтобы улыбался Доминик. Только теперь я поняла, почему он был так хмур.

— Хорошо, что вы расстались, — бубнила Хелен, пока мы брели вниз по лестнице.

Я слишком устала, чтобы как-то реагировать. В любом случае, у меня не хватало сил злиться. Я все еще была в шоке, как под наркозом.

— Не понимаю, зачем заходить так далеко и потом говорить «нет»?

— Он же в страховом бизнесе, — вяло предположила я. — Прочитал написанное мелким шрифтом, оно его не устроило. Вот и решил отказаться от сделки. Последовал классическому отступному сценарию.

— Понятно, но почему он при этом выглядел таким несчастным? — не отставала она.

— Не знаю, — ответила я. — Не знаю.

— Такой мерзавец, — ругнулась Хелен. — Тебе нужно подать на него в суд. За нарушение обещания жениться.

— В Британии больше нет такого закона.

— Тогда пусть оплатит свадьбу.

— Нет. Это было бы слишком подло.

— Если бы со мной такое произошло, я бы уже натравила на него адвокатов, — не унималась Хелен. — Но только представь, как он опозорился перед клиентами! Надеюсь, они все откажутся от его услуг, — заключила она.

— Не откажутся, — разочаровала я. — А если и откажутся, он скоро найдет новых. Он очень убедителен. — Я не преувеличила. О силе убеждения Доминика ходили легенды. Однажды он всучил страховку на домашних животных женщине, у которой в доме и мышей-то не водилось. О нет, Доминик не пропадет. Вопрос в том, не пропаду ли я?

Следующие два дня прошли как в тумане. Мы бродили по городу. Были в Музее Орсе, Булонском лесу и на Пер-Лашез. Я думала, что на кладбище мне станет совсем тоскливо, но ничего подобного. Он оказался на редкость умиротворяющим местом, этот последний приют дружной компании знаменитых покойников. Мы отыскали могилы Колетт[26], Бальзака, Шопена и Оскара Уайльда. И Джима Моррисона, конечно. Надгробие было уставлено свечами, усыпано алыми розами, сигаретными окурками и пустыми бутылками из-под виски.

В наш последний день мы отправились к Эйфелевой башне. Весь тот час, что мы томились в очереди у западной опоры, нас осаждали торговцы сувенирами.

— Купите, мадам! — умолял один из них. — И вы навсегда запомните эту поездку в Париж.

— Я и так ее никогда не забуду, — криво усмехнулась я.

Купив, наконец, билеты, мы поднимались к небу на громыхающем лифте. Все выше и выше. Огромные шестеренки, поворачиваясь, скрипели, как колеса подъемника в викторианской угольной шахте. Проехали первую площадку, потом вторую. В ушах гудело, пока кабина проплывала сквозь хитросплетения железной арматуры. На смотровой площадке — почти в тысяче футов от земли — резкий ветер рвал одежду и волосы. В воздухе витала легкая истерия. Люди улыбались и прерывисто дышали, наслаждаясь видом, таращили глаза от восторга. Двое влюбленных хихикали и тискались, заглядывая за ограждение, наводящее на мысль о самоубийстве. Внизу, слева, куском зеленого сукна расстилалось футбольное поле. Футболисты сновали по нему, как муравьи; до нас доносился свист и крики болельщиков. Прямо перед нами высился дворец Шайо, и пролегала широкая коричневая лента Сены. Вдоль берегов на якорях плавно покачивались баржи, водная зыбь отражала круглые окна близлежащих домов. Справа виднелся Монмартр, узкие белоснежные верхушки Сакре-Кёр, вдалеке — угрюмые башни квартала Дефанс. У наших ног лежал как на ладони весь город, затянутый бледной дымкой моноксида углерода. Свист ветра и глухой рев миллионов машин перекрывали все остальные звуки.

— Посмотри, как далеко все видно! — вскрикнула Хелен. — На пятьдесят миль или даже больше!

Странно, но бесконечные дали вдруг ударили мне в голову. Я ощутила почти наркотическое опьянение, и на ум пришло стихотворение Эмили Дикинсон: «Будто море расступилось, и за ним — другое море, а за ним — другое…» И я подумала: «Именно так и сделаю. Отодвинусь к самому горизонту, к замкнутой окружности, как можно дальше от того, что случилось со мной в церкви. Не позволю, чтобы побег Доминика стал главным событием жизни. Не дам ему разрушить мое чувство собственного достоинства, исказить самооценку». В ту минуту я дала себе клятву: ни за что не стану убогой старой развалиной, как мисс Хэвишем. Пусть она похоронила себя в собственном доме и превратила в саван подвенечное платье. Мой свадебный наряд станет коконом, из которого выпорхнет перерожденное «эго». Я исцелюсь. Так я клялась, а ветер стегал меня по лицу, и глаза резало от слез. Я начну все сначала. Я заново появлюсь на свет. Обновленная. Новая Минт. Катастрофа станет катализатором, толкающим к переменам. Я стану… я стану… Внезапно у меня потемнело в глазах. Может, из-за высоты, или безмерности открытого пространства, или просто от голода. Я схватилась за перила и зажмурилась. Скрип и визг троса возвестили о том, что вернулся лифт. Двери раздвинулись с гортанным хрипом, и кабина извергла новую порцию туристов. Мы с Хелен шагнули внутрь и начали долгий спуск на землю.

— Куда теперь? — спросила она.

Слегка пошатываясь, мы влились в людскую толчею.

— Может, в Латинский квартал?

— О'кей.

— Прогуляемся по Люксембургскому саду?

— Хорошо. А как туда попасть?

— Поехали на метро, — сказала я.

По ступенькам мы спустились на станцию «Марсово поле», и сырой, маслянистый запах подземки чуть не сшиб нас с ног. Послышались звуки скрипки, густой, сладкий тон, и чем глубже мы спускались, тем громче он становился. Я поймала себя на желании следовать за мелодией, будто за нитью Ариадны. Пройдя полпути по главному переходу, мы увидели скрипача. Старик в потрепанном черном пальто играл на инструменте медового цвета. Седые волосы торчали редкими клочками. На тощих, иссохших руках сквозь прозрачно-тонкую, как бумага, кожу бледно-голубыми проволоками проступали вены. Должно быть, ему подкатило под восемьдесят, может, и больше. Он включил портативный кассетный магнитофон и сыграл в его сопровождении «Аве Марию» Шуберта. Мы невольно замедлили шаг. Старик закончил пьесу, поднял смычок и после секундной паузы заиграл старую, знакомую мелодию. Мы остановились послушать, и я вспомнила слова:

…Я вижу зеленые деревья и красные розы…

— Как здорово, — вздохнула Хелен. Они расцветают для нас с тобой…

— Здорово, — повторила она.

И я думаю: как прекрасен мир…

У ног старика лежал открытый скрипичный футляр. На истертом черном бархате поблескивало несколько монет.

Я вижу голубые небеса и белые облака…

Я пошарила в кармане куртки и достала монету в пятьдесят сантимов. Нет, этого недостаточно. Слишком мало.

Благословен ясный день, священна темная ночь…

Я полезла в сумку за банкнотой.

И я думаю: как прекрасен мир…

Двадцать франков? Этого хватит. Может, пятьдесят? Или сто? В конце концов, это всего лишь десять фунтов.

Я вижу, как друзья пожимают руки и говорят: «Привет»,

Но на самом деле они говорят: «Я люблю тебя»…

Эти слова я услышала от Доминика, когда он сделал мне предложение. Но то была ложь. Теперь я знала. Мой взгляд упал на обручальное кольцо, сверкнувшее на правой руке. Грани бриллианта искрились, как иней.

Я слышу, как плачут дети, вижу, как они растут,

Они узнают многое, о чем я и не подозреваю…

Я колебалась не дольше секунды, затем сняла кольцо и положила его среди монет.

И я думаю: как прекрасен мир…

— Merci, madame [27], — донесся до меня голос уличного скрипача. — Merci, madame. Merci. — Он был в замешательстве, и я улыбнулась. Потом мы повернулись и зашагали прочь.

— Ты уверена? — спросила Хелен, протягивая мне бумажный платок.

— Да, — тихо ответила я. — Уверена.

И я думаю: как прекрасен мир.

— Как здесь красиво, — вздохнула Хелен, когда спустя полчаса мы брели аллеей Люксембургского сада, впитывая лучи послеполуденного солнца.

Под платанами пожилые французы играли в шахматы. На лужайках выгуливали собак. Дети кидали йо-йо, соревнуясь, кто выбросит дальше чертика на ниточке и кто быстрее загонит его назад. По сторонам дорожек тянулись пышные розовые клумбы. Издалека доносился мягкий стук теннисных мячей о ракетки. Хелен заглянула в путеводитель.