Мучения Минти Мэлоун - Изабель Вульф

— Но почему он так поступил? — спросила она, качая головой.

— Не знаю, — всхлипнула я. — Не знаю.

— О, Минти… И, слава богу, что ты больше не с ним. — Она яростно заморгала, прогоняя слезы. — Тебе ни к чему мужчина, способный на такой трусливый, такой презренный поступок. Слава богу, что у вас все кончено! — гневно выпалила она.

И я подумала: «Мне же придется выслушивать это снова и снова». Все подряд будут талдычить: «И, слава богу, что у вас ничего не получилось. Слава богу». И хотя мне от этого легче не станет, они будут правы. Ужасно, когда мужчина разрывает помолвку. Но сбежать из церкви? Хуже не бывает! «Молодец, что отделалась от него!» — с заговорщицким видом будут приговаривать все кому не лень. «Такой мерзавец!» — изрекут они. Господь всемогущий!

Хелен поднялась и распахнула стеклянные двери. Я вышла вслед за ней на балкон. В каждом углу стояли нарядные горшочки с цветущей геранью, сквозь прутья балконной решетки из кованого железа была продета белая атласная ленточка. Для новобрачных накрыли столик на двоих. На белой дамастовой скатерти посверкивало столовое серебро, сиял фарфор. Свечи, цветы. Идеальная картина. Романтический ужин a deux на закате. Мне этого не вынести.

— Нужно попросить, чтобы все убрали, — пробурчала я. Потом села и уставилась вдаль. Справа от нас была Эйфелева башня; ее литой железный каркас, подсвеченный огнями, напоминал электрическое кружево. Слева — шпиль Американского собора, чуть дальше — позолоченный купол собора Дома Инвалидов. Потом мой взгляд упал на мост Альма и вечный огонь у въезда в тоннель, где погибла принцесса Диана. «С тобой случилось не самое страшное», — подумала я, ощутив укол раскаяния. То, что произошло, ужасно. Ужасно. Но никто не умер.

— Ты справишься, Минти, — тихо проговорила Хелен. — Сейчас ты не можешь в это поверить. Но ты справишься. И я уверена, однажды ты будешь счастлива. — При этих словах ее золотое колечко с гербом сверкнуло под лучами заходящего солнца.

«Dum Spiro, Spero», — произнесла я про себя. Все верно. Пока дышу, надеюсь.

— Здесь останавливалась Одри Хепберн, — взволнованно щебетала Хелен в гостиной отеля на следующее утро. — И Грета Гарбо. И Софи Лорен. И Джерри Холл.

— И Минти Мэлоун, — с горечью добавила я, — знаменитая на весь мир брошенка, победительница конкурса имени мисс Хэвишем.

Я плохо спала, а потому пребывала в саркастическом, даже язвительном настроении. Не то чтобы мне мешала Хелен… Да, мы спали в одной постели, но на этом сексодроме впору было в прятки играть. Просто я слишком извелась, измучилась, чтобы уснуть. В два часа ночи вскочила и принялась бродить по люксу для новобрачных, заламывая руки, будто леди Макбет. Потом позвонила портье.

— Oui, мадам? — Это был тот же самый готовый к услугам тип. Он еще не сменился с дежурства.

— Вы сказали «в любое время дня и ночи», так? — шепотом спросила я.

— Oui, мадам.

— Тогда принесите мне чего-нибудь.

— Конечно, мадам. В «Георге V» готовы выполнить любое желание, большое или маленькое, самое необычное.

— В таком случае раздобудьте мне книгу Чарлза Диккенса «Большие надежды». На английском, пожалуйста! — уточнила я.

— И когда вы желаете получить эту книгу, мадам?

— Немедленно.

— Eh, bien sur [20] … У нас есть небольшая библиотека. Я сейчас посмотрю.

— Спасибо.

Через пять минут в дверь постучали, и появился коридорный с книгой в кожаном переплете. Я дала ему двадцать франков. Потом села в гостиной и перелистывала тонкие страницы, пока наконец не нашла того, что искала.

«Она [21] была одета в богатые шелка, кружева и ленты — сплошь белые. Туфли у нее тоже были белые. И длинная белая фата свисала с головы, а к волосам были приколоты цветы померанца, но волосы были белые. Я увидел, что все, чему надлежало быть белым, было белым когда-то очень давно, а теперь утеряло белизну и блеск, поблекло и пожелтело. Я увидел, что невеста в подвенечном уборе завяла, так же как самый убор и цветы, и ярким в ней остался только блеск ввалившихся глаз. Я увидел, что платье, когда-то облегавшее стройный стан молодой женщины, теперь висит на иссохшем теле, от которого осталась кожа да кости» [[22].

— Как ты себя чувствуешь, Минти? — вырвал меня из задумчивости голос Хелен.

— Как я себя чувствую? Немного зла. — Я удивилась иронии и беззаботности в своих интонациях. — Собираюсь заняться дизайном новой линии свадебных платьев.

— Неужели?

— Да. Назову ее «Горе-невеста».

— Ох, Минти…

Окинув взглядом гостиную, я ощутила тошноту. Здесь было полно воркующих влюбленных голубков. «Самое оно», когда тебя бросил жених. Парочки закатывали глаза, соприкасались ногами под столом и наверняка сегодня уже раз двадцать занимались сексом.

— Почему ты ничего не ешь? — спросила Хелен.

— Не могу.

— Ну же, попытайся! — Она пододвинула ко мне корзинку с круассанами.

— Не могу, — отрезала я. И действительно не могла. Я никогда не сидела на диете. Как-то ни к чему было. А сейчас у меня возникло ощущение, будто в мозгу кто-то перекрыл краник с надписью «Еда». Булочки не вызвали ни малейшего желания хотя бы притронуться к ним, словно были сделаны из пластика. Я насильно влила в себя пару глотков сладкого чая.

— Что будем делать сегодня? — спросила я.

— Не знаю, — пожала плечами Хелен. — В последний раз я была в Париже, когда мне исполнилось двенадцать.

— Я хорошо знаю Париж. Вообще-то, я одиннадцать раз сюда наведывалась.

— Но, Минти, — изумилась Хелен, деликатно похрустывая шоколадным круассаном. — Почему тогда ты решила провести медовый месяц в Париже?

— Это не я. Это Доминик. Я хотела поехать в Венецию, но Дом сказал, туда на поезде ехать слишком долго. Вот и собрались в Париж.

— Понятно, — насмешливо хмыкнула Хелен. — Очень мило с твоей стороны.

— И разумеется, Париж — прекрасный город.

— Минти… — осторожно начала Хелен, поигрывая чайной ложкой.

— Что? — И почему это она так на меня уставилась?

— Минти, — снова завела она, — надеюсь, ты не обидишься, но, по-моему, ты очень часто поступала так, как хотел Доминик.

На несколько секунд я задумалась.

— Да, — признала я. — Так и есть.

— Почему?

— Почему? — Почему? Боже, зачем она спрашивает? — Потому что любила его, — ответила я, — вот почему. И еще… — в горле застыл комок, — я хотела, чтобы он был счастлив.

Она кивнула.

— Так чем сегодня займемся? — поинтересовалась подружка, резко меняя тему.

— Да чем хочешь, — вяло отозвалась я. — Будем вести себя, как обычные туристы.

Так мы и сделали. В первое утро гуляли вдоль Сены, по Тюильрийскому саду и улице Риволи. Прохожие прогуливались под колоннадой или сидели снаружи на солнышке и курили. Пройдя через площадь Карусель, мы зашагали к Лувру. Хелен затаила дыхание, увидев стеклянную пирамиду, треугольные грани которой искрились и сверкали в полуденном солнце.

— Потрясающе! — воскликнула она. — Как гигантский бриллиант.

— Да, — уныло согласилась я и покрутила обручальное кольцо с одним-единственным бриллиантом. Я все еще носила его на правой руке.

— Давай найдем «Мону Лизу»! — предложила Хелен, как только мы оказались внутри. Поднявшись по широкой лестнице с балюстрадой на первый этаж крыла Денона, мы постояли перед картинами Боттичелли, Беллини, Караваджо и фресками Джотто и Кимабю. В одной из галерей картина Веронезе занимала целую стену.

— «Брак в Кане», — прошептала Хелен, заглянув в путеводитель. — Первое чудо Христа, когда кончилось вино.

Я поймала себя на желании, чтобы Христос повторил свой фокус, когда сбежал мой жених. Мы двинулись по длинному коридору с большими окнами. От знаменитых картин на стенах исходило сияние. Святой Себастьян кисти Мантеньи, весь утыканный стрелами, принял мученический конец, но даже его боль не сравнится с моей. Терзается душа — не тело, но это еще хуже.

Следуя стрелкам, мы, наконец, набрели на «Мону Лизу», упрятанную за пуленепробиваемое стекло в шестом зале. Перед картиной толпился народ. Все толковали о неуловимой улыбке Джоконды:

— О, она такая мудрая…

— Che bella ragazza [23].

— Sie ist so schone[24].

— Это настоящее искусство, искусство с большой буквы.

— Elle est si mysterieuse, si triste [25].

— Знаете, у нее только что умер ребенок.

— Боже, жуть, какая! — передернула плечами Хелен. Потом открыла путеводитель и прочитала вслух: — «Когда Леонардо начал писать портрет, молодая женщина оплакивала умершую в младенчестве дочь, поэтому на голове ее черное покрывало. Чтобы поднять натурщице настроение, Леонардо пригласил в студию музыкантов и клоунов. Комические сценки вызвали на ее лице улыбку, невыразимо грустную и поразительно нежную, прославившую этот портрет». Значит, она страдала, — добавила от себя Хелен. — И все же сумела улыбнуться.