Родом из Сибири - Инна Макарова

Я нигде никогда так полно не ощущала южную ночь, как в аэропорту Бейрута. Только спускаешься с трапа, как тебя охватывает, буквально охватывает, пропитанная близким теплым морем и пряными запахами цветущих деревьев густая южная ночь. Но уже через полчаса самолет французской компании «Эйр Франс» поднял нас над сверкающим огнями Бейрутом.

Я не знаю города более шумного, чем Дамаск. Все гремит, звенит, шумит. Наблюдала я такую сцену: по одной из центральных улиц шагал ослик, на ослике – человек в тюрбане. За ними плавно двигался огромный современный комфортабельный автобус. Шофер не снимал руки с клаксона, раздавалось резкое непрерывное гудение. Но ни осел, ни человек на осле не реагировали. Ослик помахивал хвостиком, медленно переступал ножками, за ним так же медленно плыл автобус, не переставая сигналить ни на одну секунду.

Через неделю из Дамаска в Бейрут нам предложили добираться машиной. Нас это обрадовало. Из машины еще что-то увидишь. В середине пути я обратила внимание на бежевато-коричневые мелкие волны твердого не сыпучего песка, изредка поросшего мелким колючим кустарником с редкими обломками скал. Краски пейзажа, его очертания и краски неба я, несомненно, видела раньше. Конечно, это была живопись. Библейские сюжеты. Я узнала эту полупустыню, знакомую по полотнам великих художников.

На границе между Сирией и Ливаном, пока оформлялись документы, начальник пограничного пункта, когда узнал, что едут две русские актрисы, вышел к нам и пригласил на чашечку кофе.

Еще через неделю летим в Каир. Египет. Нил. Пальмы. Нет, здесь все иное. И все бесконечно интересно. От одежды феллахов, поднимающих паруса на Ниле, до пирамид с их царственными захоронениями. Нас поселили в отеле «Семирамиз». Отель старинный, респектабельный, с лакеями-нубийцами, одетыми в роскошные национальные одежды.

Неделя советского фильма шла полным ходом, с выступлениями, встречами, приемами. Приемы давались очень пышные.

Наш вылет домой был назначен на 6 часов утра. Пора, уже месяц как мы путешествуем по странам арабского Востока. Впечатлений много, разнообразных. Но уже очень хотелось домой, сказывалась и просто усталость.

Вечер накануне вылета был свободен, мы укладывали вещи, решили пораньше лечь спать. Первую болевую атаку я почувствовала часов в 11 вечера. Приступ был сильный. Вызвали врача из советской колонии, сделали укол, боль утихла. Но в 3 часа ночи боль настолько усилилась, что приехавший врач сказал самое для меня страшное: надо госпитализировать, так как выпустить в таком состоянии он меня не может. Я твердила свое, что лететь только пять часов – и я дома, в Москве, но он и слышать не хотел, сказал: «Вы можете не долететь». Опасался болевого шока. На короткие мгновения я все-таки теряла сознание, но тут же приходила в себя и твердила, что хочу домой. Помню, как у Ляли тряслись руки, когда она застегивала на мне пальто, как командовал кто-то: положите зубную щетку, халат, пижаму. Вещи отвезти к нашему представителю «Экспорт-фильма». Значит все, не выпускают, для меня это было самым страшным. Вот Ляля и Сергей Сергеевич улетят, а я останусь здесь. Кто-то сказал, что надо меня вынести на руках, я не позволила, сказала, что дойду сама до машины. С двух сторон поддерживали, но и по дороге к лифту я, видно, тоже теряла сознание. Помню, что справа, когда входили в лифт, была рука в пиджаке Сергея Сергеевича, а потом вдруг – пышный, роскошный рукав служителя отеля, а когда они поменялись – не помню. Боль нарастала. На улице свежо. Ранним ноябрьским утром в Каире прохладно. Едем в госпиталь.

Красивое здание в саду. Пальмы. Опять ничего не помню. Очнулась уже в кровати. Большое окно и балконная дверь выходят в сад. Подошла сестра, я прошу сделать укол. Она очень ласково говорит, что нельзя, надо дождаться доктора, но он приходит в девять часов утра. Мне кажется, что я не доживу. Внутри все горит. Наконец сестра не выдержала и, рискуя навлечь на себя неприятности, сделала мне укол пантопона или морфия, не знаю что, но боль начала утихать. За окном в утренних сумерках вырисовывался изящный силуэт пальмы. Я закрыла глаза.

…Если пойти дальше, где уже нет золотого промысла, вдоль реки в поросших лесом берегах можно найти много ям. Некоторые из них прикрыты ветками, и похожи они на примитивные капканы для зверей, сделанные нашими предками.

Это золотоносные ямы. И каждый хозяин знает, где ее начинать. Это как бывают грибные места. И брать песчаную землю в таких ямах считается неэтичным, что-то вроде воровства. Но открытые ямы дают возможность набрать в тазик земли, в надежде, что не зря же здесь рыли яму и золото здесь должно быть, хоть яму и не прячут. Берешь немного песка, подходишь к реке с прозрачной водой, переходящей в черную глубину у противоположного берега, где прямо из воды стеной встает скала. Но сейчас не до нее. Нужно, зачерпнув воды, поболтать тазиком, чтобы смешался слой песка с водой, и осторожно слить, затем снова и снова, пока не отмоются на дне черные крупинки шлиха, а уж потом еще осторожней зачерпнуть чуть-чуть воды и посмотреть, покачивая тазик, не блеснет ли. Конечно, не все золото, что блестит, но когда знаешь, откуда землю брал, то и блеск-то особый, убедительный. Желтоватая песчинка, а иногда и крупинка, блеснет неярко среди черного шлиха. Очень осторожно переносишь ее в стаканчик с водой и смотришь. На дне уже несколько песчинок… Сколько мне тогда было? Лет семь…

Подняла я стаканчик, чтобы на просвет посмотреть на свои песчинки, и замерла: напротив меня скала, выступавшая из воды, уходила прямо за низко бегущие облака, но посредине совершенно голой и отвесной скалы росла сосна. Да такая красивая и такая печально одинокая, что потом всю жизнь, если даже просто произносится имя Лермонтова или я вижу томик его произведений, я вспоминаю, как стоит одиноко на голой вершине сосна.

Может быть, она и сейчас там стоит? Так высоко над прозрачной водой, над золотоносной землей? И мечтает о прекрасной пальме? А я смотрю на вырисовывающийся силуэт пальмы и плачу, нет, не от боли, а от тоски по дому, по нашей жизни, которая мчится так быстро, по чему-то прекрасному, что бывает, наверное, только в детстве, по чистоте той воды и гордому оди ночеству той сосны, которая прекрасней всех пальм на свете…

Когда пришел главный врач клиники, боли я не чувствовала совсем. Видно, сильный был наркотик. Пришли наши из посольства и наш русский доктор. Надо было установить, что же случилось. Оказалась инфекция. Анализ крови такой, что необходимы срочные меры. Моментально – антибиотики, хлорис тый кальций и т. д. А Ляля и Сергей Сергеевич еще не вылетели. Сидели в аэропорту и ждали самолет. Стало легче, все-таки я еще не одна. Да одна я и не была. В госпиталь пришло много наших. Наши! За границей это чувствуется особенно. Да еще когда ты попал в беду.

Но надо быть справедливой. В этом отличном госпитале все относились ко мне как нельзя лучше. От главного врача до простого санитара. Обслуживающий персонал был интернациональным. Была там одна сестра-немка, вводила в вену хлористый кальций. Процедура не из приятных, но я всегда ждала ее прихода. Сам ее облик, мягкий, домашний, действовал на меня успокаивающе. Работала она четко и уверенно. Я любила наблюдать за ней; мне кажется, у такой сестры больной не может не выздороветь. И, судя по анализам, выздоровление шло быстро. Но меня не выпустили ни на другой день, ни на следующий. Даже вставать не разрешали. Между тем в газетах сообщили, что из-за неожиданного заболевания я не вылетела на Родину, и написали, в каком госпитале я нахожусь. Тут начались визиты. Приходили актрисы. Были Мадиха Юсри и Любна. Были представители тех организаций, которые нас принимали. Присылали корзины цветов, увитые лентами и блестками. Или приходил санитар, улыбался белозубым ртом и приносил мою фотографию для автографа от кого-то из больных, находящихся здесь же. А однажды ко мне пришла гостья в халатике. Больная, перенесшая операцию по поводу аппендицита, оказалась очень разговорчивой и любопытной. Ей захотелось поговорить с русской актрисой. Она мне доложила, что она немка из Бонна, вышла замуж за араба-коммерсанта. Несколько месяцев они живут в Париже, несколько в Бонне, а вот октябрь, ноябрь почти всегда в Каире. Мы – космополиты, сообщила она мне. Нет, мы сделаны из какого-то другого теста. Я месяц дома не была, и уже тоска одолевает. Много приносили журналов. Старались принести что-нибудь полегче, поразвлекательней. Все эти фотоплеи, заполненные фотографиями, сенсациями, сплетнями. Вначале разглядываешь с любопытством, потом замечаешь, что от всего этого начинает рябить в глазах, потом становится не по себе. А вот на обложке роскошная улыбка белокурой женщины, фотография выполнена в голубых, розовых и белых тонах. Ликующая жизнь! Перевернула страницу: в черной траурной рамке фотография полицейских, катящих коляску с трупом Мэрилин Монро, завернутым в грубое серое одеяло. И через всю страницу – «ПОЧЕМУ?».