Нет дороги назад - Александр Афанасьев

Когда кто-то из нас падал – инструкторы на лодке подъезжали и забирали его. Остальные продолжали стоять. Никто из нас не знал, сколько времени мы так уже простояли и сколько предстоит простоять еще, кто сдался, а кто еще на ногах. Потом – пришли сержанты из морской пехоты – морскую пехоту мы ненавидели – и стали кричать в мегафон, что мы идиоты. Что это даже хорошо, что мы такие идиоты – мы станем импотентами, и все барышни на Невском будут принадлежать им, а не нам. Что мы полные кретины, если думаем, что кто-то может быть круче разведвзвода морской пехоты.

Через какое-то время – они закричали совсем другое. Что тот, кто продержался до сей поры – может выйти на берег и идти к ним, в морскую пехоту. Что его примут сразу, без экзаменов. И каждый из нас должен был принимать решение – стоять дальше, или послать все к чертовой матери.

Мне было особенно тяжело. Я вырос у Черного моря. Севастополь, Ливадия, Одесса, Константинополь. Я никогда не знал, что море может быть таким чертовски холодным и не был к этому готов, как мне сказали инструкторы, против меня, дворянина – ставили семь к одному. Они еще и делали ставки – кто сдаст первым.

Я не сдался. И уже вечером – был в больнице, откуда вышел, только через полтора месяца. Заработать одновременно цистит и воспаление легких – это суметь надо. Вот только – я был тем самым пятым, вышедшим из моря на своих ногах. И после больницы – продолжил обучение на курсах. Уже как один из своих…

Внезапно, я понял, что машина стоит. Газует и стоит. Что я смертельно замерз. И что мы – уже не на дороге…

Чертовы ублюдки.

Я начал барабанить в крышку. Бить ногами, как только мог. Мать вашу, выпустите меня наконец…

Услышали. Я услышал, как открылась дверь, как откинули диван, как начали забирать инструменты. И когда инструментов не было – я толкнул это чертово двойное дно – и оказался в месте, где было свободное пространство. Не так, как в гробу…

И еще тут был воздух. Настоящий воздух…

Попытался выбраться из машины – получилось, но не сразу. Ноги были как деревянные, руки тоже. Замерз.

Те, кто не знает механизма обморожения, думают, что если замерз – надо выпить водки или спирта, и тогда согреешься. На самом деле все строго наоборот – замерзнешь еще сильнее. Алкоголь – расширяет сосуды и тепло начинает теряться интенсивнее, то что после алкоголя ты чувствуешь жар – это всего лишь видимость согревания. Выпив – ты чувствуешь, что согрелся, тебя начинает клонить в сон, ты засыпаешь – и сон плавно переходит в вечный. Надо убраться с холода и начать делать упражнения. Это самое лучшее, что можно сделать. Ну и горячее питье, если есть…

Выбравшись из машины – я огляделся.

Мы были где-то в горах, на перевале. Температура – градусов пять по Цельсию, с отрицательным знаком, то есть почти на грани таяния снега. Снега здесь было на удивление немного – белые проплешины на буром фоне земли. Мы были на какой-то дороге, идущей непонятно откуда и непонятно куда: здесь нет приметных ориентиров, только местные, те, кому горы эти знакомы с самого детства – могут здесь уверенно ориентироваться. Слева – была не пропасть, а чертовски коварная каменная осыпь. Неопытному человеку она может показаться неопасной, но сорвавшись – до низу только уши твои доедут, как говорили на горной подготовке по выживанию.

Я понял и то, в чем заключается проблема боевиков. Дорога, по которой они ехали – стала слишком опасной, вдобавок – внедорожник еще и забуксовал. А тут – и сорваться недолго, поэтому дальше ехать они не решились и сейчас спорили, что делать дальше.

Я начал разминаться – как мог. Боевики – смотрели на меня с опаской. На них – были накидки, с одной стороны – цвета овечьей шерсти, идеально подходящие по местные камни, с другой – белые. Опытные…

Закончив с разминкой, я сунулся в салон. Увидел покрывало, разорвал его на середине, сунул голову, завязал вокруг пояса веревкой – как примитивное пастушеское пончо. Боевики смотрел на меня, и ничего не говорили.

– Что встали? – спросил я – вот лебедка. Пользоваться умеете? Есть колышек стальной, и большой молоток?

Один из боевиков отправился в машину…

Место, в которое мы приехали – было большой деревней. Как и положено обжитым местам – оно располагалось на господствующей высоте, наверху большого то ли холма, то ли горы – и было отлично подготовлено к обороне.

Улицы здесь такие, что неподготовленный человек будет не идти по ним, а карабкаться, бегать, как местные мальчишки – он не сможет. Когда снег начнет таять – здесь будет очень скользко, но селя, сносящего все и вся, не будет – он будет ниже, уйдет в долину, здесь самый верх. Для машин – здешние места совершенно не предназначены. Зато много живности, особенно коз. Афганцы любят коз – они прыгучие и могут объедать даже листву с деревьев.

Примета нового времени – коровы. В Афганистане – почти нигде не держали коров, корова считалась признаком очень богатого хозяйства, молоко было столь ценным – что правоверные молили Аллаха добавить им его, если оно оказывалось на столе. Англичане ничего с этим не сделали – а мы завезли сюда кавказских коров и стали продавать. Кавказские коровы – примерно в полтора – два раза меньше обычных крестьянских коров, они могут ходить по горным тропам и подниматься на задние копыта, чтобы объесть дерево. Молока они дают меньше обычной коровы, но больше козы. Козье молоко намного ценнее и дороже, но как только русские привезли коров – их стали скупать по всем деревням. Это одно из того немного в деле "завоевания умов и сердец", что реально сработало в Афганистане.

Мальчишки. В отличие от городских сверстников – необутые. В городе – мы гордились тем, что обули всех детей – а здесь ни один мальчишка не наденет ботинки даже если они у него и будут. Их надо шнуровать, в горах они проживут недолго – а пятки у местной детворы такие, что они могут запросто ходить по битому стеклу. Босоногие, в отличие от взрослых с непокрытыми головами, часто с прутиками – пастушата. У всех – на поясе небольшой нож, здесь нож дают ребенку, как только он начинает ходить. Они не учатся в школе, наверняка и Корану почти не учатся, растут как сорняк на поле. Как только водитель поставил нашу машину на ручной, и мы вышли – они моментально обсыпали нас. Особый интерес они проявляли ко мне, один из боевиков, охранявший меня дал особо настырному такого плесня, что тот полетел на землю – но ничуть не обиделся, вскочил и присоединился к остальным. Когда мы приходили в кишлаки – они вели себя совсем по-другому, они исподтишка следили за нами блестящими черными глазами, из которых нельзя было прочесть ничего. Когда мы давали им что-то – они брали это, но выражение их лиц при этом не менялось. Если мы забирали кого-то – любой мог схватить оружие и начать в нас стрелять, и если мы просто приходили, чтобы поговорить со старейшинами – любой из них тоже мог взять оружие и начать стрелять. Араб, когда ему было совсем плохо, вспоминал, как он убил маленькую девочку – та знала, где отец хранит автомат и открыла огонь по пришедшим в кишлак чужакам. А сейчас – это были обычные дети, и если я был с моджахедами – значит, я был одним из своих, и меня можно было не ненавидеть. И они с детской непосредственностью пытались прикоснуться ко мне, человеку из другого мира, с авианосцами по сто тысяч тонн, поездами на магнитной левитации и собираемой на околоземной орбите станцией для добычи полезных веществ из метеоритов. Пятьдесят с лишним лет назад – гауптман Люфтваффе, барон Гуго фон Лоссов первым ступил на поверхность Луны – а они здесь жили, как и несколько сот лет назад.

Здесь были и женщины. Они не сидели по домам, благо здесь был небольшой рынок – и они тоже смотрели на нас. Все – в черных хиджабах, здесь нет и намека на кабульских красавиц, здесь достаточно что-то не то увидеть, чтобы заиметь кровного врага. Они торговали примитивной снедью и гуманитарной помощью напополам: видимо ее привозили в село по договоренности с местными жителями, что они сами распределят ее – но какой идиот будет отдавать бесплатно, что можно продать. Вон – знакомые мешки с рисом, с мукой, большие синие канистры с керосином – налетай, покупай. Еще одно мое начинание, которое нынешний генерал-губернатор спустил в сортир. Будучи здесь наместником – первым делом я отказался от поставки сюда гуманитарной помощи. По моему поставлять в зону конфликта гуманитарную помощь и раздавать ее просто так верх идиотизма. Все ценности, что получены не в качестве платы за труд – развращают и делают невозможным нормальное становление общества. Эти идиоты привезли сюда гуманитарную помощь – и шейхи торгуют ей на базаре, и будут торговать – а так как норма прибыли стремится к бесконечности – они могут себе позволить финансировать моджахедов с прибылей. Да и моджахеды – могут объявить полученную прибыль лихвой (а как не лихва?!) и конфисковать ее себе. Скажете, не так? В Персии – мы почти сразу, через месяц с небольшим единовременно выдали вспомоществование деньгами, после чего объявили, что больше никому и никакая помощь оказываться не будет. Каждый должен работать, а пока не восстановлены заводы – есть корпус гражданской реконструкции, можно работать там и получать заработную плату, на которую можно кормить семью. Да, мы завозили продовольствие – но продавали, а не раздавали его, и большей частью – привлекая к снабжению местное купечество. Вместо того, чтобы делать его своими врагами, раздавая продовольствие даром и провоцируя злоупотребления и воровство. Очень важно – не дать людям забыть, что такое работа и деньги, полученные за труд. Иначе ничего хорошего не будет – видно на примере Афганистана.