Упражнения - Иэн Макьюэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слово «мальчишки», то есть мальчишки в целом, придавало им пугающий авторитет, власть банды. Когда отец называл их «парни», он мысленно представлял их высокими, жилистыми, безответственными крепышами. Потом они должны были заехать в городок, расположенный в шести милях от его школы – его школы, – чтобы в тамошнем магазине одежды купить ему школьное обмундирование. И от этой перспективы у него скрутило живот. Официальными цветами школы были синий и желтый. Список одежды включал в себя комбинезон, резиновые сапоги, два вида галстуков и два вида пиджаков. Он не признался родителям, что понятия не имел, как поступить с этой одеждой. Но он не хотел никого подвести. Кто бы мог ему разъяснить, что делать с комбинезоном, зачем ему резиновые сапоги, зачем нужен блейзер, что такое «твидовый пиджак с кожаными накладками» и когда все это надо надевать и когда снимать?
Он в жизни не носил пиджаков. Зимой в Триполи он иногда надевал связанный мамой джемпер с узором в виде косички спереди. А за два дня до того, как они сели на двухвинтовой самолет, который доставил их в Лондон с остановками на Мальте и в Риме, отец научил его завязывать галстук. И в гостиной он не раз продемонстрировал родителям, как это у него получается. Дело оказалось непростое. И Роланд даже сомневался, что, оказавшись среди сотен других мальчиков, высоких жилистых парней, выстроившихся перед гигантскими зеркалами вроде тех, что он видел на фотографии Версальского дворца, он вспомнит, как делать узел на галстуке. Он окажется там один, и все станут над ним смеяться, и ему будет жутко неловко.
Они ушли купить отцу сигарет и, главное, чтобы поскорее вырваться из двух комнатушек, в которых жила Сьюзен со своим мужем и маленькой дочкой. А мама уже убрала их походные кровати и пылесосила идеально чистые коврики. Маленькая девочка, у которой резались первые зубы, беспрестанно плакала. И они правильно поступили, решив, что «мужчинам» не надо путаться под ногами. Они шагали рядом минут пятнадцать. На перекрестке, где рос огромный конский каштан, их улица встречалась с главной дорогой, образуя широкий проспект, тянувшийся к первому магазину на их маршруте. Он привык к высоким эвкалиптам с сухо шуршавшей листвой и отслаивавшейся от стволов корой, деревьям, казалось, вечно жившим на грани смерти от жажды. Он любил долговязые пальмы, склонявшиеся в бездонное синее небо. Но лондонские деревья с их богатой листвой были величественными, точно королева, и оставались неизменной приметой городского пейзажа, как почтовые ящики. А здесь его обуревала неодолимая тревога. Парни, комбинезон и все прочее не имели для него никакого смысла. Отдельные листочки конского каштана, точно линия средиземноморского горизонта, как строки, написанные мелом на классной доске в его начальной школе в Триполи, обладали своим секретом, который он вряд ли сам себе смог бы поведать. Перед глазами все расплывалось. Еще год назад он мог все видеть четче, чуть прищурившись. Но больше так не получалось. Что-то с ним было не так, но он не мог даже подумать о том, чем это ему грозило. Слепота. Это была болезнь, катастрофа. Он не мог рассказать об этом родителям, потому что боялся их разочаровать. Все могли видеть четко и ясно, а он не мог. И это был его постыдный секрет. Он отправится в пансион, никому не сказав о своей тревоге, и будет справляться с ней в одиночку.
Каждый каштан казался ему неприступной скалой однообразной зелени. Когда они приблизились к первому каштану, на его ветках только-только начали появляться листочки – задорные пятипалые ладошки. Если он остановится, чтобы рассмотреть их повнимательнее, то может выдать свой секрет. Отец не одобрял привычку разглядывать листья.
Когда они дошли до газетного киоска, капитан, вместе со своими сигаретами, купил, не спрашивая, плитку шоколада для сына. Прослужив многие годы до войны в пехоте и проведя эти годы в казармах Форт-Джорджа, в Шотландии, получая скромное жалованье и вечно оставаясь голодным, отец Роланда привык ценить угощения, которые мог купить сыну. А еще он был строгим, и Роланд боялся его ослушаться. Эта была гремучая смесь. Роланд боялся и любил отца. Как мама.
Роланд сейчас был в том возрасте, когда сочетание ароматов шоколада, ирисок, сладкого печенья и толченого арахиса могло завладеть всеми его чувствами и заставить забыть об окружающем. Когда он пришел в себя, они уже входили в другую лавку. Пиво для мужчин, херес для дам, лимонад для ребенка. А уже ближе к вечеру по телевизору показывали футбольный матч, чудесным образом транслируемый со стадиона «Айброкс-парк» в Глазго. А завтра вечером будут передавать эстрадный концерт из лондонского «Палладиума». В Ливии телевидения не было, никто даже не обсуждал его отсутствие. Радиопередачи из Лондона, транслируемые для семей военнослужащих, расквартированных за рубежом, заглушались треском и шипением космической какофонии. Но для Роланда и его родителей телевидение было не просто новинкой. Это было чудо. Просмотры телепрограмм были семейным праздником. Поэтому для них требовались напитки к столу.
Закупившись в винной лавке, отец с сыном отправились обратно домой с тяжеленными коричневыми пакетами, набитыми разнообразными бутылками. Когда до их проспекта оставалось еще минут пять ходу и они только что миновали газетный киоск, раздался оглушительный удар, похожий на резкий выстрел из винтовки 303[12], который Роланд не раз слышал на стрельбище базы «Одиннадцатый километр». Когда он обернулся посмотреть, что там стряслось, увиденная им картина врезалась в его память на всю жизнь. Под конец жизни она в его угасавшем сознании превратилась в вереницу зыбких очертаний и шепотков. Человек в белом шлеме, черной куртке и синих штанах описывал низкую дугу в воздухе. Поскольку он летел головой вперед, то создавалось впечатление, будто он прыгнул по собственной воле, решив выказать беспримерную удаль и отвагу. Он приземлился на четвереньки, ударился лицом о мостовую и со скрежетом проехался по асфальту. При ударе шлем соскочил с его головы. По самым скромным прикидкам, он проскользил по асфальту метров десять, а может, и двенадцать. Позади него стоял небольшой автомобиль с вдавленным передком и выбитым лобовым стеклом. Мотоциклист перелетел над его крышей. В придорожном водостоке валялся вверх тормашками покореженный мотоцикл. Сидевшая за рулем автомобиля женщина истошно визжала.
Поток транспорта на дороге замер, и над городом, казалось, повисла мертвая тишина. Роланд побежал следом за отцом через дорогу. Будучи молодым солдатом Хайлендского легкого пехотного полка, двадцатитрехлетний капрал Бейнс участвовал в боях на Дюнкеркском побережье, так что он повидал немало и убитых, и разорванных взрывами, но все еще живых однополчан. И он знал, что лежавшего на дороге раненого мотоциклиста лучше не трогать. Он приложил ухо к его рту – проверить, дышит ли тот, и попытался нащупать пульс в окровавленных волосах на виске. Роланд внимательно наблюдал. Капитан перевернул мотоциклиста на бок и чуть раздвинул ему ноги, чтобы тот оставался лежать в таком положении. Он снял свой пиджак, сложил и подсунул мотоциклисту под голову. Потом они пошли к автомобилю. Вокруг уже собралась толпа. Капитан Бейнс не один знал, что делать: все мужчины, за исключением молодых парней, подумал Роланд, побывали на войне и тоже знали. Передние дверцы автомобиля были распахнуты, и в салон заглядывали трое мужчин. Все пришли к общему согласию, что женщину не стоит трогать. Она была совсем молоденькая, со светлыми вьющимися волосами, в атласной блузке в яркий горошек, перепачканной ее кровью. Весь ее лоб рассекала рваная рана. Она уже не визжала, но то и дело повторяла: «Ничего не вижу, ничего не вижу!» Из глубины автомобиля донесся глухой мужской голос: «Не волнуйся, птенчик! Это тебе кровь попала в глаза». Но она не умолкала. Ошеломленный Роланд отвернулся.
Вскоре на место происшествия примчались две кареты «Скорой помощи». Молодая женщина, успокоившись, сидела на краю тротуара с наброшенным ей на плечи одеялом. Санитар «Скорой помощи» перевязывал
