Ангелы не курят. Откровения начинающего грешника - Евгений Рычков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что же получается в сухом остатке? Опять же, чисто математически: если принять за 100 процентов перечисленные в брошюре 64 пункта грехов, то я грешен почти на 80 процентов! До сего момента я был о себе иного, куда более хорошего, мнения. С такой результативностью идти на исповедь нельзя. Врать отцу Василию не стану. Ой, погонят меня из церкви! Правильно сделают. Таким грешникам не место в храме Божием. Наверное, я еще не готов. Может быть, стоит переосмыслить некоторые моменты, кое-что изменить в своей жизни, постараться избавиться от некоторых грехов, а потом уж исповедаться. Хотя, если честно, признаваться во всем содеянном за долгие годы хоть и незнакомому человеку, пусть священнику, все равно стыдно. Ну, вот что он обо мне подумает? Приехал горожанин, напыщенный, солидный, венчаться ему подавай, а на нем клеймо ставить некуда. Может, ну их, исповедь эту и венчание?
Выручили купленные в церковной лавке брошюры. Цитатами и аллегориями святых отцов там доходчиво было сказано, что любой грех будет прощен, если в нем искренне раскатяться, а не просто промямлить по бумажке. Мне и впрямь было стыдно за многие поступки, даже за такую, казалось, мелочь, как мое нечастое баловство сигаретой. Будь, что будет, решил я. Попрут со двора, так попрут. Я не гордый. Самое сложное – набраться смелости, выдавить из себя и произнести вслух то, за что очень стыдно.
И вот наступил этот день. Поститься с учетом моего небольшого прежнего опыта на фоне переживаний за предстоящие откровения было несложно. О еде не думаешь, когда впереди светит перспектива, что тебя как самого отчаянного грешника выгонят из церкви во время первой исповеди после твоих признаний о былых злодеяниях и неблаговидных, а порой и вовсе постыдных поступках.
В полумраке маленького церковного придела теплым светом играли огоньки свечей и лампад, приятно пахло ладаном. Батюшка священнодействовал буквально в нескольких метрах, поэтому все, что он произносил, было отчетливо слышно и понятно. Хор из двух женских голосов, несмотря на свою малочисленность, в акустике векового храма звучал красиво и торжественно. Новый иконостас, на стенах сохранившиеся фрески библейских сюжетов. Народу пришло немного. Здесь все как-то уютно, по-домашнему. Я поймал себя на мысли, что мне здесь комфортно. Идиллию омрачало одно обстоятельство – уже совсем скоро мне идти и рассказывать о своих гадостях. Я чувствовал себя каким-то грязным пятном в этом маленьком мире совершенства и благодати. Вот если бы храм был большой, а народу много, то моя непотребность (опять же чисто математически), наверное, как-то растворилась в общей массе и была бы менее заметной. Но здесь я чувствовал себя белой вороной, точнее сказать, черной. Казалось, что даже святые со стен смотрят на меня осуждающе. Ну, очевидно же, не место мне тут.
Батюшка служил один, в штате сельского храма нет даже дьякона. Отец Василий мечется между молитвами и исповедниками, то и дело прерывая чье-то покаяние и удаляясь в алтарь. Между тем, подошла моя очередь «идти на Голгофу». Ай, как страшно! Кланяюсь людям, захожу за перегородку, кладу на аналой измятую руками свечку. Для разминки начинаю с общих фраз и, на мой взгляд, не самых страшных прегрешений. Но тут ловлю себя на мысли, что говорю не своим голосом, а тонким полушепотом, и ничего не могу с этим поделать. От этого волнуюсь еще больше. Отец Василий спасает меня и спрашивает, не совершал ли я в свой жизни того и этого. Отвечаю. Но это не интервью, и я должен сам говорить без наводящих вопросов. Поднимаю планку и рассказываю уже о том, в чем никогда бы не признался даже под пытками.
– Господи, помилуй, – крестится батюшка, а я повторяю.
Дальше уровень еще сложнее, я должен признаться в самом постыдном. Вот дурак! Зачем я это делал, сейчас бы не было у меня этих мучений. Ну, давай, трус! Признайся вслух, что это было в твой жизни… Не могу. Уже стыдно не только за то, что совершил, а еще за свою слабость и трусость сейчас. Я маленький, никчемный человек, а вовсе не тот, за которого себя выдаю на людях.
Мне больно, обидно и стыдно одновременно. Горло пережимает комок, никак не могу его проглотить. Сквозь него с большим усилием проталкиваю слова, которые так боюсь произнести вслух. Они выползают из меня каким-то мышиным писком. От боли в горле начинает щипать глаза, они слезятся. Закрываю их руками, чтобы батюшка не видел моей слабости, и не могу остановиться. Последний раз такое было в глубоком детстве. Не знаю, почему, но именно сейчас вспомнил, как мама ругала меня за проказу, а я рыдал и сквозь слезы признавался ей в содеянном с одной целью – заслужить мамино прощение. Чтобы она взяла меня на руки, прижала и никогда больше не ругала. Но сейчас не детство, и передо мной не мама, а строгий священник, известный в округе своим крутым нравом. И я рыдаю перед ним. Что ж, настал момент истины. Самое время гнать меня со двора. Поделом. Я заслужил и готов к этому.
Отец Василий накрывает меня епитрахилью, читает молитву и крестит мою голову.
– Целуй крест и Евангелие, готовься к причастию, – произносит он.
Подождите, то есть изгнания не будет? Как к причастию? С моими-то грехами? Я не верю в свое счастье. Мне простили все плохое, что было сделано. Это невероятно! Господи, спасибо Тебе, что Ты придумал такую штуку, как таинство исповеди! Спасибо, что послал мне добрейшего отца Василия! Я никогда больше не буду грешить: сквернословить, курить, издеваться над людьми, делать все то, за что мне так стыдно. Обещаю.
Счастливый, я встал в дальний угол храма, еще и еще раз пытаясь осознать, какое чудо произошло. Может быть, я не очень пока разбираюсь во всех тонкостях церковной жизни, но выходит, что сейчас душа моя чиста. Это большая ценность, нужно постараться сохранить ее в таком состоянии.
