Собор Святой Марии - Ильденфонсо Фальконес

Шумные возгласы заставили его переключить внимание и посмотреть в другой конец помещения.

В комнату вошла Мар, которую держал за руку Фелип де Понте. Арнау видел, как она с силой рванулась и, высвободившись, кинулась к нему, чтобы оказаться в его объятиях. На ее губах появилась улыбка.

Девушка широко развела руки, еще не добежав до Арнау, но внезапно остановилась и медленно опустила их, так и не обняв его.

Арнау показалось, что у нее на щеке синяк.

— Что происходит, Арнау? — тихо спросила Мар.

Арнау повернулся в надежде найти поддержку у Жоана, но брат опустил голову, стараясь не смотреть на него. Все замолчали, ожидая его объяснений.

— Рыцарь Фелип де Понте ссылается на Уложения: Si quis virginem… — сказал он наконец.

Мар не шелохнулась. По ее щеке потекла слеза. Арнау сделал неуверенное движение правой рукой, но внезапно отдернул ее, дав слезе скатиться на шею.

— Твой отец… — попытался вмешаться Фелип де Понте, стоявший чуть в стороне, — морской консул дал согласие на наш брак перед ополчением Барселоны. — Рыцарь выпалил это, прежде чем Арнау смог заставить его замолчать или отказаться от своих слов.

— Это правда? — потерянным голосом спросила Мар.

«Единственная правда заключается в том, что мне хотелось бы обнять тебя и… поцеловать. Больше всего на свете я желал бы, чтобы ты всегда была со мной. Но это ли чувствует отец?» — подумал Арнау.

— Да, Мар.

Слезы на лице Мар высохли. Фелип де Понте подошел к девушке и снова взял ее за руку. Она не стала сопротивляться. Кто-то из присутствующих прервал молчание, и все тут же снова заговорили. Арнау и Мар продолжали смотреть друг на друга. Послышался новый тост за здоровье молодых, который оглушил Арнау, и на этот раз слезы появились у него на глазах. Наверное, Жоан был прав, потому что давно догадался о том, чего не знал сам Арнау. Когда-то перед Богородицей Арнау поклялся, что никогда больше не изменит своей жене — даже если это будет навязанная ему жена, — ради любви к другой женщине.

— Отец? — спросила Мар, вытирая слезы на его щеке.

Арнау задрожал, почувствовав нежное прикосновение Мар к своему лицу.

В ту же секунду он встал из-за стола и выбежал из комнаты.

Где-то на безлюдной и темной дороге, ведущей к Барселоне, раб поднял глаза на небо и услышал крик боли, который вырвался у девочки, о которой он заботился как о собственной дочери. Он родился рабом и всю жизнь прожил как раб. Он научился любить молча и подавлять свои чувства. Раб не был человеком, поэтому в своем одиночестве, единственном месте, где никто не мог ограничивать его свободу, он научился видеть гораздо больше, чем те, чей разум затуманили законы, придуманные самими людьми. Он видел любовь, которую испытывали они друг к другу, и молился двум своим богам, чтобы эти люди, которых он так любил, смогли освободиться от цепей, от гораздо более крепких пут, чем те, что были у простого раба.

Гилльем позволил себе заплакать — роскошь, непозволительная для раба.

Мавр так и не вошел в ворота Барселоны. Он прибыл в город еще ночью и остановился перед закрытыми воротами Святого Даниила. Сердце щемило от боли; ему казалось, будто у него отняли ребенка. Может, Арнау поступил неосознанно, но он продал ее, словно речь шла о рабыне. Что ему делать в Барселоне? Как он будет сидеть там, где сидела Мар? Сможет ли он гулять в тех местах, где он делал это вместе с Мар, болтая, смеясь, узнавая секреты своего ребенка? Что ему делать в Барселоне, если днем и ночью он будет вспоминать о ней?

Какое будущее его ожидало рядом с человеком, одним словом уничтожившим иллюзии обоих?

Гилльем продолжал идти вдоль берега и через два дня дошел до порта Салоу, второго по значимости в Каталонии. Там он посмотрел на море, на горизонт, и морской бриз принес ему воспоминания о его детстве в Генуе, о матери и братьях, с которыми его разлучили, продав одному коммерсанту. Тот обучил мальчика ремеслу. Потом, во время коммерческого путешествия по морю, хозяин и раб были захвачены каталонцами, находящимися в постоянной войне с Генуей. Гилльем переходил из рук в руки, пока Хасдай Крескас не увидел в нем способности, ставившие его гораздо выше рабов, занимавшихся обычным физическим трудом.

Гилльем снова посмотрел на море, на корабли и на пассажиров… Почему бы не отправиться в Геную?

— Когда уходит следующий корабль на Ломбардию, на Пизу? — спросил Гилльем, глядя на юношу, нервно перелистывающего бумаги, скопившиеся на столе склада. Он не знал Гилльема и поначалу обращался с ним презрительно, как с любым грязным, вонючим рабом. Но когда мавр представился, в памяти юнца тут же всплыли слова, которые обычно говорил ему отец: «Гилльем — правая рука Арнау Эстаньола, морского консула Барселоны, благодаря которому мы зарабатываем себе на жизнь».

— Мне нужны перо и бумага, чтобы написать письмо, и тихое место, где я это сделаю, — добавил Гилльем.

«Я принимаю твое предложение и отныне хочу быть свободным, — написал он. — Я отбываю в Геную через Пизу, где буду путешествовать от твоего имени как раб и где буду ждать письмо с моей вольной». Что еще написать ему? Что без Мар он не сможет жить, в отличие от его хозяина и друга, который продал ее? Зачем об этом напоминать?

«Я отправляюсь на поиски моих предков, моей семьи, — добавил он. — Хасдай и ты были моими лучшими друзьями, береги его. Я буду тебе вечно признателен. Да защитят тебя Аллах и Святая Мария! Я буду молиться за тебя».

Юноша, который прислуживал Гилльему, отправился в Барселону, как только галера, на которую сел мавр, вышла из порта Салоу.

Арнау писал письмо с вольной Гилльема медленно, вчитываясь в каждую строчку, которая появлялась в документе: чума, схватка, лавка, долгие дни работы, беседы, дружба, веселье… Его рука дрожала, а когда он закончил и поставил свою подпись, перо сломалось. Оба знали, каковы истинные причины, заставившие Гилльема бежать.

Арнау вернулся на биржу, где приказал вручить письмо с вольной своему партнеру в Пизе. Кроме того, он поручил заплатить кругленькую сумму.

— Мы не ждем Арнау? — спросил Жоан Элионор, входя в столовую, где его уже ждала баронесса, сидевшая за столом. У вас есть аппетит? — поинтересовалась она.

Жоан кивнул головой.

— Тогда, если хотите ужинать, это лучше сделать сейчас.

Монах сел напротив Элионор, с другой стороны длинного стола. Двое слуг подали им хлеб из муки высшего качества, вино, суп и гусиное жаркое с перцем и луком.

— Разве вы не говорили только что о своем аппетите? — спросила Элионор, видя, как Жоан болтает ложкой в супе.

Жоан ничего не ответил и только поднял воспаленные глаза на свою золовку. За весь вечер было произнесено не более двух фраз.

Через несколько часов после того, как он поднялся к себе в комнату, Жоан услышал шум в доме. Слуги поспешили навстречу Арнау. Когда ему предложили поесть, он отказался, как и три вечера подряд, когда Жоан, решив дождаться брата, не садился за стол. Арнау заходил в один из салонов особняка, где встречался с монахом, и отказывался от позднего ужина усталым жестом.

Жоан услышал шаги возвращавшихся в свои комнаты слуг. Потом он различил шаги Арнау: тот медленно поднимался в спальню. Что бы он мог сказать ему, если бы сейчас вышел? Жоан намеревался поговорить с ним уже три раза, но Арнау замыкался в себе и на вопросы брата отвечал односложно: «С тобой все в порядке?» — «Да». — «На бирже было много работы?» — «Нет». — «Дела идут хорошо?» — «Как всегда». — «А Святая Мария?» — «Хорошо». В темноте своей комнаты Жоан поднес руки к лицу. Шаги Арнау стихли.

Может, брат хотел, чтобы с ним поговорили о ней?.. Нет, у него не осталось сил слышать из уст Арнау, что он любил ее.

— Жоан видел, как Мар сняла слезу, которая текла по лицу Арнау, как она спросила его: «Отец?..» Он заметил, что Арнау задрожал, а Элионор, наблюдавшая за ними, хищно улыбнулась. Стоило увидеть, как страдает Арнау, чтобы все понять… Но разве он мог сообщить ему правду? Как он признается брату, что стал сообщником баронессы?.. Эта слеза снова появилась перед глазами Жоана. Неужели Арнау так сильно ее любил? Сможет ли он забыть ее? Никто не мог успокоить Жоана, и он — четвертую ночь подряд — стал на колени, чтобы молиться до рассвета. Я хотел бы покинуть Барселону.

Настоятель доминиканцев посмотрел на Жоана, осунувшегося, с запавшими глазами, вокруг которых виднелись темно-синие круги, в неряшливом черном одеянии.

— Ты считаешь себя способным, брат Жоан, принять обязанности инквизитора?

— Да, — ответил Жоан и утвердительно кивнул головой. Настоятель посмотрел на него сверху вниз. — Мне нужно только покинуть Барселону, и я стану таким же, как прежде.

— Да будет так. На следующей неделе уедешь на север.

Его местом назначения были небольшие поселения, затерянные среди долин и гор, где занимались в основном земледелием и скотоводством. Местные жители со страхом смотрели на прибытие инквизитора, хотя его появление здесь не вызывало удивления. Прошло уже более ста лет с тех пор, как Рамон де Пеньафорт принял поручение Папы Иннокентия IV заняться инквизицией в королевстве Арагон и графстве Нарбон, в результате чего эти поселения сразу же ощутили последствия деятельности черных братьев.