Так кто же развалил Союз? - Олег Мороз

Газета писала, что Лукьянов «как юрист» «признал несоответствие» многих положений, содержащихся в документах ГКЧП, и пообещал «разобраться» с этим на Президиуме Верховного Совета (вот уж действительно для этого надо было иметь юридическое образование!) Более того, Лукьянов выразил пожелание, чтобы и Горбачев присутствовал на этом разбирательстве. А вот это уже был белый флаг, знак капитуляции.

Лукьянов связался с Горбачевым по телефону (уже была такая техническая возможность), после чего сообщил, что Горбачев «жив-здоров», хотя у него и есть «некоторые отклонения» в здоровье — «повышенное давление и радикулит». Как видим, способность исполнять президентские обязанности — налицо, так что и медицинское освидетельствование не требуется.

Наутро в редакции «Литгазеты» состоялось совещание двадцати девяти редакций. Говорили о том, что надо бы наладить выпуск какой-нибудь общей газеты или нескольких газет. Сообщали, у кого что есть, у кого бумага, у кого типография, у кого транспорт. Все было довольно бестолково. Я предложил, чтобы остались по одному представителю от каждой редакции. Не знаю, о чем они там говорили. В конце концов решили выпускать «Литературку» в виде листовок. На самом деле в свет вышло несколько номеров «Общей газеты».

А вообще с утра было еще довольно тревожно. Комендант Москвы генерал Калинин подписал совершенно зверский указ о том, что столица делится на 33 округа, запрещается то, запрещается это… Любого можно задерживать, обыскивать и т. д.

Первые признаки расслабления наступили, когда я узнал (около часа дня), что с утра ушел танк (или БМД) и десантники от Издательства «Литературной газеты» на Цветном бульваре (редакция помещалась в другом месте в Костянском переулке). Меня это известие обрадовало еще и потому, что я мог теперь получить на Цветном зарплату. В ту безденежную пору тоже немаловажное обстоятельство.

Где-то около четырех я был возле журфака МГУ. Манежную все еще окружало оцепление из военной техники. БТРы стояли также позади Манежа, возле метро «Библиотека имени Ленина». Однако, когда я вышел от декана факультета Ясена Николаевича Засурского, зеленые бронированные машины уже построились в колонну и стояли с включенными двигателями. Когда я дошел к метро, они двинулись прочь.

Слава тебе, Господи!!!Пронесло. Путч нанес решающий,

Путч нанес решающий, сокрушительный удар по советской империи. После этого удара у нее почти не осталось шансов оправиться.

Уже в 9-00 19 августа в подмосковном Архангельском Ельцин, Силаев и Хасбулатов подписали обращение «К гражданам России», в котором назвали отстранение президента СССР от власти «правым, реакционным, антиконституционным переворотом». Главная причина, подвигнувшая путчистов на выступление, говорилось в документе, — стремление помешать подписанию Союзного договора, намеченному на 20 августа.

Авторы обращения объявляли незаконными «пришедший к власти так называемый комитет», все его решения и распоряжения, требовали, чтобы президенту страны была обеспечена возможность «выступить перед народом», чтобы немедленно был созван чрезвычайный Съезд народных депутатов СССР, а до выполнения этих требований призывали людей к всеобщей бессрочной забастовке.

К тому моменту уже практически все каналы связи и массовой информации были захвачены путчистами, однако текст все же удалось распространить по каналам Российского информационного агентства. Произошло это примерно в половине двенадцатого. Для пребывающих в смятении россиян это была «первая обнадеживающая новость». Полученный по факсу текст размножали всеми доступными способами, листовки расклеивали на стенах, заборах, столбах, зачитывали людям, где бы они ни собирались (это чтение и я услышал тогда на Манежной). Те, кому листовки не доставались, просто пересказывали обращение на производстве, по месту жительства.

20 августа, на второй день путча, Ельцин вновь обратился к россиянам с призывом не подчиняться решениям ГКЧП — «горстки политических авантюристов». На этот раз — через ту самую «Общую газету», которую стали выпускать журналисты нескольких запрещенных изданий. Газета опять-таки выпускалась в виде листовок, отпечатанных на принтере и размноженных на ксероксе.

Среди прочего, в обращении Ельцина говорилось о том, что, в соответствии с указом российского президента, все структуры союзной исполнительной власти теперь должны подчиняться ему, российскому президенту:

«Указом Президента РСФСР… все органы исполнительной власти Союза ССР, включая КГБ СССР, МВД СССР, Министерство обороны СССР, действующие на территории Российской Федерации, переходят в непосредственное подчинение избранного народом Президента РСФСР…»

Ельцин обращал внимание на то, что гэкачеписты одной из своих главных задач поставили — изолировать Россию от других республик: именно Россия — «главная мишень заговорщиков», «кирзовый сапог диктатуры» занесен именно над Россией, ибо она главный оплот демократических преобразований. Другим же республикам — Украине, Казахстану, Узбекистану, Армении — путчисты обещают «послабления» в период введенного ими чрезвычайного положения.

И снова — о Союзном договоре. Не случайно, говорилось в обращении, что переворот совершен 19 августа — в последний день перед подписанием нового Союзного договора. Договора, который «несмотря на все компромиссы, должен был положить конец всевластию КПСС и военно-промышленного комплекса».

«Слушаю выступления организаторов путча и поражаюсь: какова степень морального падения! Вчера клеймили руководство России якобы за нежелание подписывать Союзный договор, а сегодня убеждают народ в том, что наше стремление его подписать едва ли не направлено против обновленного Союза…»

В действительности, конечно, именно перспектива подписания нового Союзного договора страшила путчистов более всего. Это был их главный страх, подвигнувший их к действиям. 12 сентября «Московский комсомолец» опубликовал захваченные в здании ЦК КПСС секретные документы, где так прямо и было написано: «Именно содержание Союзного договора вынудило на экстраординарные меры».

«Из воспоминаний председателя КГБ СССР Крючкова [Разговор идет 17 августа между послезавтрашними путчистами в беседке на даче КГБ (объект «АБЦ»). — О.М.]:

«Павлов подробно рассказал о положении в экономике, глубоком кризисе, в который страна уже вползла, который нас в ближайшее время в еще больших масштабах ожидает. Он подчеркнул, что на кредиты рассчитывать не приходится, нам их просто не дают, потому что мы больше неплатежеспособны. Советский Союз не имеет даже средств рассчитываться по процентам за ранее полученные кредиты».

Гайдар со ссылкой на воспоминания Крючкова:

«Председатель Кабинета министров СССР Павлов, лучше других участников заговора представлявший валютно-финансовое положение страны, вечером 18 августа принял такое количество алкоголя, что его свалил тяжелый гипертонический криз. О чем глава последнего советского правительства в это время думал, узнать невозможно. Не исключено, что он хорошо понимал политэкономические основы обреченности переворота».

«От банкротства, прекращения платежей по внешним долгам страну отделяли недели — и то при полной остановке расчетов по импортным поставкам. О крупных западных кредитах в случае успеха ГКЧП думать не приходилось. Новым властям пришлось бы принимать решение о дальнейшем сокращении закупок продовольствия, сбросе поголовья скота, сокращении импорта других продовольственных товаров, остановке заводов из-за отсутствия импортных комплектующих».

«ЗАЖАТЫЙ В УГОЛ» ГОРБАЧЕВ

22 августа вечером недавно вернувшийся из Фороса Горбачев провел свою первую послепутчевую пресс-конференцию. Она транслировалась по телевидению. Хорошо было видно, что президент еще не совсем ориентируется в новой обстановке. Возможно, в какой-то мере этому поспособствовал его тогдашний пресс-секретарь Виталий Игнатенко, который вел пресс-конференцию. Он умудрился не дать слово ни одному из корреспондентов российских демократических, запрещенных хунтой газет — напрасно те тянули руки. Вопросы задавали в основном зарубежные журналисты. Впрочем, и сам Горбачев почему-то нахваливал главным образом зарубежную прессу. Российские демократические издания, в дни путча дружно выступившие в его защиту, хоть и получили от него скупую похвалу, но тут же — дозу странной критики: дескать, чуть ли не из-за их непримиримой позиции заговорщики и вынуждены были пойти на этот самый заговор.